Отпечатки - Джозеф Коннолли

Ну так что дальше — я их все раздал, тарелки (думал, может, привлечь к этому делу старину Пола или Тычка, а? А потом думаю, ну нет, черта с два — это мое дело, да? Это мое дело). Так что я раздал все тарелки и присел наконец сам — между крошкой-янки, да, и каким-то шикарным стариканом, вот — и я вам скажу (я не выдумываю): все они сидят, уткнувшись в тарелки, и оооох, они говорят… ммммм, вот и все, что я слышу. А они еще даже не попробовали. Так что, в общем и целом, думаю, я сегодня на коне, скажу без ложной скромности. А эти — соседи мои: шикарный чудак и янки-дудль — оба набили полный рот, так-то. И если б они были, как Тычок (ну, понимаете — Тычок отличный парень, ничего сказать не хочу — соль чего-то там, — но в нем нет, что называется, настоящего класса, сечете? А? Ну то есть давайте по-честному: никакой он не джентльмен, ничё такого — на королевскую вечеринку его б не пригласили, куда там) — так вот, какой-нибудь старый знакомый ублюдок, вроде Тычка, он давно бы уже высказал прямо, да? У него пасть битком набита едой, он брызгает слюной во все стороны, челюсть отвисла, прям вылитая корова какая-то. Но тут-то нас дальше ждет пара кусков более светских, врубаетесь? И да, хорошо — я уже слышу довольно взвизгов, криков и прочей муры в конце стола — как этого чудака зовут, Майк, да? Мистер Бомбежка? Он только что подошел, ага, хлопнул меня по плечу и сказал, что я гений: он сказал, что я ебаный гений, ребята! Да. (Конечно, «ебаный» он не сказал.) Мм. Ужасно мило, правда? Но я прикидываю, лучше я подожду еще чуток, посмотрю, что эти двое скажут. Пока что они самозабвенно жрут. Так или иначе, вряд ли мне тут особо долго болтаться.

— Ни хрена себе! — Таково было первое восклицание Кимми, за которым вскоре последовали многие другие. — Я хочу сказать, ну — ни хрена себе, ага? Безословно умереть и не встать! В последний раз, Бочка, признаюсь как на духу, я ела подобный стейк в такой, ну — столовой в Верхнем Ист-Сайде. И мне та-а-ак не хотелось уезжать из Нью-Йорка, потому что я знала, что в Англии мне ни за какие коврижки не найти такой стейк. Так что я имею в виду ни хрена себе, понимаешь? Я в полном отпаде.

— Должен сказать, — с энтузиазмом вступил Джон, — это и вправду было совершенно необыкновенно хорошо.

Ну, подумал Бочка: мне все это здорово нравится, да? А?

Пальцы его левой руки бесцельно, но настойчиво теребили багет, и очень тихо он произнес:

— Есть еще травяное масло и всякое такое прочее, если хотите… Вообще-то оно не особо нужно, там же подливка и то-се. Но если вы его, типа, хотите, ну вроде того — так оно есть, вот и все.

Майк Киллери встал, и люди зааплодировали, не успел он произнести хоть слово. Он постучал ложечкой по бокалу.

— Друзья! Друзья! Дайте мне сказать, пожалуйста! Будьте так любезны. Тост… это слишком скромный жест в данном случае, думаю, все вы с этим согласитесь, — но как бы то ни было, я предлагаю тост — за Бочку! Тихо, пожалуйста!.. Секундочку… За Бочку, господа, — этот человек гений! И мало того — все вы, господа, избавлены им от моей кошмарной стряпни — нет-нет, спасибо, спасибо, — вы так добры, но я и сам прекрасно знаю. Мне, видите ли, приходилось есть вместе с вами. Короче. За Бочку. За нашего шеф-повара!

Комната наполнилась одобрительным гулом (костяшки застучали по столу, зазвенели бокалы), и никто не кричал громче Пола. (Видите?! Видите?! А что я вам говорил? А? Давай, герой, трудись!)

Пока Бочка пытался справиться со своей повой, нежданной и совершенно непреднамеренной трансформацией в лучистый обогреватель, Майк сел под бурные аплодисменты, Уна его поцеловала, а Мэри-Энн сдвинула брови, наклонилась к нему и шепотом безотлагательно проинформировала, что очень-очень обрадовалась, когда Майк сказал, что его стряпня совершенно кошмарная, потому что она, Мэри-Энн, тоже всегда считала, что его стряпня совершенно кошмарная, но никогда бы этого не сказала — но теперь-то можно сказать, Майк? Потому что ты, Майк, тоже, да? Ты тоже считаешь, что она совершенно кошмарная? Да? Я так и думала. (Она перестала трещать, лишь когда до нее докатился гул общего удивления, и ее, маленькую Мэри-Энн, бросило в жар, едва она в замешательстве поняла, что теперь слышен лишь ее голос.) Она мигом сообразила, что дело в Лукасе. Лукас стоял, и все лица обратились к нему — никто не хотел упустить свою порцию внимания.

— Я немного добавить могу, — сказал он, — к этому замечательному панегирику. Я тебе весьма обязан, Киллери. Думаю, мы должны поблагодарить Лиллихлама за его прекрасное вино, которое составило сегодня компанию не менее прекрасной еде.

Загремели аплодисменты, Лукасово лицо посерьезнело, и все затаили дыхание. Комната замерла в ожидании — но родник любви совершенно явно и даже почти зримо переполнился, когда лицо Лукаса смягчилось и потеплело:

— Которой… мы не должны дать остыть! Bon appetit, mes amis![47]

По комнате раскатился хохот, и Лукас сел на место. Пол мельком глянул на Тычка, который скалился, как полоумный; в его глазах что-то мелькнуло, когда он понял, что его засекли, но улыбка не покинула его лица. Дороти, сидевшая рядом с ними, — она слегка склонила головку Полу на плечо — улыбалась Мэри-Энн, которая радостно ей махала, и Дороти открыто плакала, взрываясь плохо контролируемыми приступами смеха. Фрэнки соблазнительно надула губки и, опершись подбородком на руку, энергично рассылала серии звучных воздушных поцелуев, дробью слетавших с ее длинных, прямых, белых пальцев во все стороны сразу, ко всем, кто хотел бы их принять. Джейми с неподдельным удовольствием пожирал свой стейк и картофель, и одновременно скреб некоторые наиболее доступные пластыри: он сейчас во многих отношениях готов был взорваться. Джуди как-то умудрилась взять его под локоть и неуклюже, однако весьма по-девичьи хихикая, поглощала бордо Тедди. Уна подкинула в воздух несколько горошинок и изящно поймала их все губами. Джон промокал рот салфеткой — высоко подняв брови, соединив два пальца в кольцо, энергично сигнализируя тем самым Бочке о безоговорочном признании безупречного мастерства последнего. Лукас потихоньку потягивал свой джин с оолонгом, безмятежно обозревая представшую его взору картину. Элис разделяла его чувства, каковы бы они ни были, и часто поглядывала на него, как никогда внимательно. Дэйв и миссис Гитлер уставились на стол; охряной свет свечей льнул к их лицам, избегая темных впадин глаз, но лаская линии скул и подбородка.

Бочка вернулся на кухню, готовиться к представлению третьего и последнего акта бессмертной пьесы, которую он, как выяснилось, написал. «Так держать!» — крикнула ему эта американка, Кимми, когда он со скрипом отодвинул свой стул и пробормотал ей и Джону, что время, оно, мол, никого не ждет. «Так держать!», да, вот что она. В смысле, бог его знает, что это значит. (Так держать? Она что — указывает мне, как тарелки тащить, что ли? Не грохни посуду, парень — ты уж как-нибудь обойдись без дырявых рук?) Впрочем, да, думаю, она хотела меня подбодрить, ну — вдохновить, что ли, как вообще-то все они, да. И, если учесть, как ей понравилась моя подливка и все такое, я на нее бросил пару жарких взглядов, да, — потому что вполне ебабельная баба, о чем разговор (расслабиться не помешало бы). Но нет. Насколько я понял, ни фига. Никаких намеков на «Давай, парень, чего ждешь?» На самом деле это только подтверждает — обычно говорят и пишут, мол, бабам только и нужно — яйца побольше, так? А? Я хочу то есть сказать, все болтают и болтают, что бабам нужен мужик, который доказал, что справится с чем угодно, да? Ну, типа, со всем, что встанет у него на пути. Но тут ничё подобного, шиш с маслом — ни слова, нет. Ей понравилась моя подливка, но сока моего ей не надо. Может, ей вообще парни не по нутру. Вполне может быть, знаете ли, что она живет с той, второй, как ее… ну вон той, с дочкой: Дороти, кажется. Потому что они обе в зашибенской кондиции, знаете ли: ну чисто голубки. В Лондоне сейчас деться от этого некуда: куда ни плюнь, женщины берегут себя для себя, сечете? — а эти ваши так называемые мужики ничуть не лучше: одни пидарасы со всех сторон. Такими темпами человечество скоро нафиг вымрет — и, если честно, я, ребята, не особо расстроюсь. Потому как что это? А? По большому-то счету? Жизнь и все такое прочее. Только шныряешь и пресмыкаешься, так? Пытаешься раздобыть пожрать. Шныряешь и пресмыкаешься, вот и все — день, нахер, за днем. Правда, сегодня, если честно, я ничё такого не ощущаю. Сегодня я вроде как понял, чесслово, про что это люди, когда говорят, что вроде как, ну — предвкушают. Я тоже предвкушаю. Да, я. Никогда этого раньше не делал. Знаете что — можно приготовить им завтра мою картофельную запеканку с мясом. Сто лет ее не делал. Должна пойти на ура. Хотя я не забываю и про старого доброго угря с пюре: может, пойду этой дорогой. В любом случае, на десерт черная смородина, толченная с яблоком, — пожалуй, самое оно. Ну а сегодня, ляди и жентльмены, посмотрим, как им понравится мой шоколадный пудинг с ванильным кремом, а? Скоро узнаем, ребятки, потому как я тащу им это дерьмо прямо сейчас, да. И вот что я вам скажу: я предвкушаю.