Помутнение - Джонатан Летем
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Послушайте, Алекс, я прознал у Яйца, что вы, гм, не привычны к… должностным авторитетам. Она сказала, что вы как-то не очень поладили с тем немцем-онкологом. И решила, что он вам надолго отбил охоту иметь дело с врачами.
– Это правда.
– Я не собираюсь вас за это осуждать. Чем бы вы ни занимались, я отнесусь ко всему спокойно.
– Я вас не понимаю.
– Вы наркодилер, верно?
– Нет. Я играю в триктрак. На деньги.
– Фантастика! Это просто фантастика. – Берингер, похоже, пришел в восторг, хотя Бруно так и не понял почему: хирург счел его слова то ли немыслимой правдой, то ли дерзкой ложью. – Послушайте, вам не обязательно даже намекать мне, чем вы занимаетесь. Люди воспринимают хирургов так, словно это какие-то всемогущие боги, и многим хирургам это очень нравится. Но мне плевать на авторитет. Я просто хочу починить вам голову, ясно? Вы выйдете за дверь клиники и вернетесь к привычной жизни, и я буду этому только рад.
Оказывается, Бруно не обязательно быть в смокинге, чтобы возбуждать у людей странные фантазии. Благодаря доктору Бенедикт он пересек Атлантику, прикрывшись завесой тайны, возможно, именно в этом и заключается его единственный истинный талант. Так что пусть этот хирург упивается любыми слухами, дошедшими до него из Европы. Видимо, это и обеспечило ему операцию. Или же все дело в необычайной природе помутнения, которое так заинтересовало врача?
В любом случае Бруно не мог долго испытывать ненависть к Берингеру. Возможно, ему было суждено его полюбить.
– Спасибо.
– Не за что. Вот моя визитка. Позвоните по этому номеру завтра, я никогда не беру трубку, ее возьмет Кейт и запишет вас на все консультации. Так скажите, я могу вам еще чем-нибудь помочь сегодня?
Бруно подумал, что неплохо бы узнать, каковы его шансы. Или спросить про лицо, про внешность – останется ли что-нибудь после операции? Но язык онемел. Ему вспомнился анекдот: в бар входит мужик с лягушкой на голове. И когда бармен спросил, давно ли возник этот уродливый нарост, лягушка ответила: «Все началось год назад с прыщика у меня на заднице». И сейчас мутное пятно смазало вопросительный взгляд Берингера. Легко ли будет от него отделаться? А что, если в этом помутнении таится подлинное «я» Бруно, или его нерожденный близнец, или талант к триктраку? Что, если это помутнение подавило его нежелательный дар к телепатии, точно так же, как оно блокировало его зрение. И после его удаления не взорвется ли мир вокруг него тысячами непрошеных оглушительных голосов, как досаждавший ему в детстве гомон обитателей коммуны? Бруно очень боялся, что тот гомон может вернуться. И да, он очень боялся за свое лицо. Но вместе с тем отчаянно хотел избавиться от нароста. Отворите мое лицо, подобно двери! Снимите его с петель и отложите. Он сидел молча.
– Спросите меня, о чем хотите! – подбодрил его Берингер. Его сочувствие казалось безграничным, как море, в котором Бруно мог бы раствориться.
– Я тут все думал, может быть, вы сможете ответить… – Бруно тронул свою футболку с бородачом и надписью «ДЕРЖИСЬ».
– Да?
– Куда бы я ни пришел, меня все называют «чувак» или говорят «тот чувак». Я давно не был в Калифорнии… – Такое с ним случилось вчера раз семь или восемь, когда он слонялся в одиночестве по Телеграф-авеню. И сегодня утром, когда он шагал через кампус к станции городской электрички, трое юнцов поприветствовали его протяжным, как мычание, «чува-а-ак!». И потом еще раз, когда он входил в здание клиники со стороны Парнассус.
– Да, конечно! – воскликнул Берингер. – Этому есть простое объяснение.
– Все дело в моей майке, да?
– Именно. Алекс, она про фильм. Называется «Большой Лебовски». Этот мужчина на вашей майке – Лебовски. Он просил, чтобы его называли «Чувак». Он весьма… гм… неформальный.
– Лебовски. – Ну разумеется, хирург сразу узнал эту физиономию: бородач бородача видит издалека.
– А вы что думали?
– Мне понравился цвет. И… надпись.
– Это хорошее слово. Просто изумительное. Я еще чем-то могу помочь?
– Нет, – ответил Бруно. – Это пока все.
* * *
Бредя сквозь порывы солоноватого ветра к остановке трамвая, Бруно был переполнен радостью, почти ликованием. Такое было чувство, будто лучи света пробивались сквозь щели в его душе. Наверное, он источал блаженство. После того как Ноа Берингер откроет ему лицо, снимет и отложит в сторонку, а потом снова поставит на место, Бруно отрастит себе бороду, чтобы стать похожим на Берингера и Лебовски, кем бы тот ни был. Он примет свою новую судьбу. Он будет изо всех сил держаться, а не просто носить эту майку.
Может быть, именно благодаря лицу Бруно всегда выделялся среди других. То есть его лицо изуродуют, чтобы его спасти. Лицо оказалось таким же тяжким бременем, как и помутнение под ним. Эта мысль показалась неожиданной и абсурдной, но он в нее вцепился. Он стал святым Франциском города Сан-Франциско – и как он раньше не замечал, что один спрятался в другом? Он будет любить всех: и обладателей Гугл-очков, и обитающих на тротуарах бездомных, выуживающих из мусорных баков пустые бутылки, чтобы вернуть их в супермаркет и получить десять центов. Бегунов и скейтбордистов с Телеграф-авеню, татуированных красавцев из южных кварталов Хейт-Эшбери, чьи уши изуродованы пирсингом. Пассажиров городской электрички или скоростного трамвая, тесно прижатых друг к другу в час пик, жалких работяг доцифрового века, уборщиков мусора и доставщиков еды. Вот от кого он сбежал в Европу, сбежал в прошлое, чтобы избежать будущего, теперь он готов принять их всех. Он даже готов пойти в Пиплз-парк и поискать там следы Джун. И может быть, он найдет Джун, живую-здоровую, почему бы и нет. Это же вполне возможно. С бородой, со следами опустошения на стареющем лице, Бруно будет похож на своего утраченного и неведомого отца, безымянного отца. Джун ахнет при виде этого призрака, и Бруно все ей объяснит, и они вновь воссоединятся. Он ощутил прилив любви, безбрежной и идиотской.
Когда подкатил скоростной трамвай маршрута Девятая – Джуда-стрит, чтобы доставить Бруно обратно на Маркет-стрит, на станцию городской электрички, зазвонил его смартфон. Ассистентка хирурга? Так быстро? Нет, это вряд ли. Он взглянул на экран.
Звонила проститутка из Берлина, велосипедистка с ванзейского парома. Мэдхен
