Ктулху (сборник) - Говард Лавкрафт

Капитан Уиппл был абсолютно убежден в существовании катакомб и при планировании налета руководствовался этой верой. Он взял с собой очень мощный и громкий свисток, так что ошибок с толкованием сигналов возникнуть не могло. Пристань располагалась вне пределов слышимости, и к резервному отряду у берега в случае необходимости послали бы гонца. Моисей Браун, Джон Картер и капитан Хопкинс пошли на берег, а президента Маннинга с капитаном Мэтьюсоном направили к каменному зданию. Доктор Боуэн в компании Эзры Уидена остался в отряде капитана Уиппла, которому предстояло штурмовать сам дом. Облава должна была начаться, как только гонец от капитана Хопкинса доберется до капитана Уиппла и сообщит, что береговой отряд готов к наступлению. Тогда предводитель даст первый сигнал, и все три отряда начнут одновременную атаку по всем фронтам. Незадолго до часу ночи все налетчики покинули дом Феннеров: одни ушли сторожить пристань, вторые искать дубовую дверь в холме, а третьи – окружать постройки кервеновской фермы.

Елеазар Смит, который присоединился к береговому отряду, пишет в своем дневнике о том, как моряки без инцидентов добрались до места и долго ждали, прежде чем вдалеке послышался едва различимый свисток, а за ним – вроде бы крики и взрывы. Позже одному моряку из отряда показалось, что он слышит выстрелы, а еще позднее сам Смит ощутил в небе грохот неведомых и страшных слов. Незадолго до рассвета к ним прибыл единственный изможденный гонец с безумными глазами, от одежды которого исходила странная, ни на что не похожая вонь. Он велел морякам незаметно разойтись по домам и никогда никому не рассказывать о событиях этой ночи и о человеке, называвшем себя Джозеф Кервен. Поведение и взгляд гонца оказались куда красноречивей, чем слова: увиденное раз и навсегда лишило покоя душу и разум крепкого закаленного матроса. То же самое стало и со всеми остальными, кто побывал в ужасном подземелье: увидев нечто необъяснимое и неописуемое, они словно бы навек утратили – или, напротив, обрели – какую-то частичку души. Они испытали нечто неподвластное человеческому разуму и с тех пор не могли это забыть, однако никому не поведали о случившемся: человеческим слабостям все же есть предел. А гонец своим видом и поведением так напугал береговой отряд, что страх запечатал и их губы. Лишь считаные слухи просочились в город, и дневник Елеазара Смита – единственное дожившее до наших дней письменное свидетельство той ночной экспедиции.

Чарлз Уорд, однако, нашел еще кое-какие сведения в переписке Феннеров, сохранившейся у их родственников в Нью-Лондоне. Проводив налетчиков, Феннеры, из чьих окон можно было наблюдать за проклятой фермой, ясно услышали неистовый лай кервеновских псов и первый взрыв пороха, предваривший наступление. Вслед за взрывом из крыши каменного здания вновь вырвался яркий луч, а еще через секунду, после двух свистков подряд, послуживших сигналом к облаве, раздались мушкетные выстрелы и страшный оглушительный рев, который Люк Феннер записал буквами «ваааарррр-р’вааарррр».

Свойства этого рева не передать словами: мать Люка Феннера тотчас лишилась чувств. Позже он повторился, но уже тише, а за ним вновь последовали выстрелы и оглушительный взрыв со стороны реки. Примерно через час поднялся испуганный собачий лай, а земля начала трястись и гудеть так, что задрожало пламя свечей на каминной полке. Свидетель отмечает сильный запах серы; отец Люка Феннера заявляет, что слышал третий свисток – сигнал тревоги, – однако больше никто его не распознал. Опять раздались приглушенные выстрелы, а за ними – дикий крик, уже не такой оглушительный, но еще страшней предыдущего: некий горловой, неестественный кашель или бульканье, которое можно назвать криком лишь ввиду его продолжительности и психологического эффекта, а не звуковых свойств.

Затем в той стороне, где должна была находиться ферма Кервена, что-то вспыхнуло и послышались испуганные человеческие вопли. Застрекотали мушкеты, и полыхающее нечто рухнуло на землю. За ним появилось второе объятое огнем существо, кричавшее явно человеческим голосом. Феннер пишет, что ему даже удалось разобрать несколько слов, исторгнутых в предсмертной муке: «Всемогущий, защити агнца своего!» Затем вновь раздались выстрелы, и второе пламенеющее существо тоже рухнуло на землю. На три четверти часа воцарилась полная тишина, в конце которой маленький Артур Феннер, брат Люка, якобы увидел «красный туман», поднимающийся к звездам от проклятой фермы. Кроме ребенка этого никто не видел, но сам Люк признается, что по странному совпадению именно в ту секунду три домашних кошки в ужасе выгнули спины и зашипели.

Пятью минутами позже подул холодный ветер, и воздух наполнился невыносимой вонью, которую береговой отряд и жители Потакета не почуяли лишь благодаря свежему морскому бризу. Ничего подобного этой вони Феннеры никогда не обоняли: она пробуждала в груди некий липкий бесформенный страх, чем-то похожий на ужас человека, попавшего в темный склеп, но гораздо сильней. Затем прозвучал кошмарный глас, каковой в памяти любого услышавшего останется до конца жизни. Он прогремел с небес, точно предвестие конца света, и сотряс даже стены домов. Он был низкий и мелодичный, мощный, как орган, и зловещий, как запретные писания безумного араба. Никто не знает, о чем говорил глас, но в своем письме Люк Феннер так запечатлел эти демонические слова: «ДЭЭСМЕС ЙЕХЕТ БОНЕ ДОСЭФЕ ДУВЕМА ЭНИТЕМОСС». До 1919 года ни одна живая душа не могла соотнести эту грубую транскрипцию с какими-либо известными человеческими знаниями, но Чарлз Уорд побледнел, узнав в них то, что Мирандола с содроганием объявил ужаснейшей из магических формул.

В ответ на этот зловещий глас с кервеновской фермы раздался человеческий вопль десятков людей, после чего к неведомой вони примешался в равной степени невыносимый смрад. Затем раздался громкий вой – то слабеющий, то нарастающий. Временами в нем словно проскальзывали какие-то слова, но никто не мог их разобрать, а в какой-то миг он почти перешел в истерический или дьявольский хохот. Из человеческих глоток вырвался крик невыносимого, наивысшего ужаса и безумия – ясный и отчетливый, хотя и шел он из подземных глубин. Затем воцарилась полная тишина и мрак. Едкий дым спиралями поднимался в небо и застилал звезды, однако пламени никто не видел, и на следующее утро все постройки на ферме оказались целы.

Ближе к рассвету в дверь Феннеров постучали два перепуганных насмерть гонца в чудовищно провонявшей неизвестно чем одежде. Они попросили бочонок рома, за который щедро заплатили. Один из них сказал, что с Джозефом Кервеном покончено и о событиях этой ночи надлежит забыть раз и навсегда. Как бы надменно ни прозвучал этот приказ, тон и взгляд говорящего не дали Феннерам повода для возмущения или ослушания. Лишь в тайной переписке Люка Феннера с коннектикутским родственником (последний должен был сразу сжигать письма, но ослушался) сохранились воспоминания семьи о тех страшных событиях, и только упрямство этого родственника спасло ту ночь от полного забвения. Расспросив множество потакетских жителей на предмет семейных легенд, Чарлз Уорд смог добавить лишь одну любопытную подробность к рассказу Люка. Дедушка старика Чарлза Слокума рассказывал ему жуткую байку об обугленном трупе, найденном в поле через неделю после смерти Джозефа Кервена. Останки эти, хоть и серьезно пострадавшие от огня, явно не были человеческими, но и зверей таких никто из потакетских жителей даже в книгах никогда не видел.

6

Ни один человек, ставший свидетелем того налета, не вымолвил ни слова о случившемся. Все дожившие до наших дней обрывочные сведения поступали от людей, которые не вошли в последний отряд. Есть что-то необъяснимо жуткое в той тщательности, с какой налетчики уничтожали мельчайшие крохи информации, имеющей отношение к тем событиям. Погибли восемь матросов: тела их исчезли, но родственники вполне удовольствовались объяснением, что они погибли в стычке с таможенниками. То же самое сказали и родным бесчисленных пострадавших, раны которых перевязывал участвовавший в облаве доктор Иавис Боуэн. Сложнее всего было объяснить странную вонь от налетчиков – слухи о ней ходили по Провиденсу еще несколько недель. Из первых лиц города сильней всего пострадали капитан Уиппл и Моисей Браун, но, к вящему недоумению родных и жен, они никого не подпускали к ранам и ни словом не обмолвились о случившемся. Что же до психологического состояния всех участников налета, то они казались постаревшими, мрачными и чем-то страшно потрясенными. Хорошо, что все они оказались людьми крепкими и с простыми религиозными убеждениями: натура сложная и чувствительная могла не вынести пережитого. Сильней всего тревожился президент Маннинг, но даже он со временем смог избавиться от черных воспоминаний, задушив их неустанными молитвами. Каждый из заговорщиков в будущем так или иначе взял на себя роль предводителя – это, наверно, и хорошо. Примерно через год капитан Уиппл возглавил шайку, которая сожгла таможенное судно «Гаспи», и в этом отважном поступке можно угадать попытку стереть из памяти отвратительные образы.