Наши за границей - Николай Лейкин

— Ну, ты пропасть! Трубку принесъ… Кальянъ турецкій принесъ и заставляетъ курить, — улыбнулся Николай Ивановичъ, взявъ въ руки трубку кальяна.

— Кури, кури. Вѣдь папиросы-же куришь, — ободряла Глафира Семеновна.

Николай Ивановичъ затянулся изъ кальяна, выпустилъ дымъ и проговорилъ:

— Совсѣмъ я теперь на манеръ того турка, что у насъ въ Петербургѣ въ табачныхъ лавочкахъ рисуютъ. Только стоитъ ноги подъ себя поджать.

— Да вонъ на диванѣ у стѣны куритъ одинъ въ красной фескѣ, поджавъ подъ себя ноги. Видишь, одѣтъ такъ же, какъ и ты, въ пиджакѣ, и только феска красная. Пересаживайся на диванъ и поджимай подъ себя ноги.

— Выдумай еще что-нибудь. Арабъ! Мосье арабъ! Коньякъ есть? Ву заве коньякъ? — быстро спросилъ араба Николай Ивановичъ.

— Послушай! Я не дамъ тебѣ пить коньякъ! — возвысила голосъ Глафира Семеновна.

— Только рюмочку, Глаша, маленькую рюмочку. Коньякъ ву заве?

— Коньякъ? Уй, уй… — закивалъ головой арабъ.

— Такъ апорте элъ веръ… Только одну рюмку, Глаша. Я вотъ въ эту воду вылью и выпью. Пить хочется, а голой воды не могу пить.

— Свинья! Своего слова не держишь.

Арабъ принесъ графинчикъ коньяку и рюмку. Николай Ивановичъ, однако, рюмкой не сталъ отмѣривать коньякъ, а бухнулъ въ стаканъ съ водой прямо изъ графинчика, взглянулъ на жену, улыбнулся и пробормоталъ:

— Ахъ, ошибся! А все оттого, что подъ руку говоришь.

Воду съ коньякомъ онъ выпилъ залпомъ и сталъ разсчитываться съ арабомъ. За все взяли три франка.

Въ головѣ Николая Ивановича пріятно шумѣло. Онъ повеселѣлъ. Коньякъ сдѣлалъ свое дѣло. Глафира Семеновна была насупившись и молчала. Они вышли изъ кофейни.

XLVI

Вечерѣло. Надъ Парижемъ спускались уже сумерки, когда супруги обошли рядъ восточныхъ построекъ, составляющихъ улицу. Пора было помышлять и объ обѣдѣ.

— Я ѣсть хочу. Ты хочешь кушать, Глаша? — спросилъ супругу Николай Ивановичъ.

— Еще-бы не хотѣть! Даже очень хочу. Цѣлый день на ногахъ, цѣлый день слоняемся по выставкѣ, да чтобы не захотѣть! Только не будемъ обѣдать на выставкѣ, а пообѣдаемъ гдѣ-нибудь въ городѣ. Мало ли тамъ ресторановъ.

— Ну, ладно. А теперь на загладку прокатимся на ослахъ, да и велимъ вывести насъ прямо къ выходу.

— Нѣтъ, нѣтъ. Что ты! Вотъ еще что выдумалъ, — воспротивилась Глафира Семеновна.

— Да отчего-же? Ослы вѣдь бѣгутъ тихо. Они не то, что лошади. Да кромѣ того, ихъ подъ уздцы ослиные извозчики ведутъ. Опасности, ей-ей, никакой.

— Боюсь, боюсь.

— Бояться, душечка, тутъ нечего. Ты видѣла, какъ давеча англичанка ѣхала? Самымъ спокойнымъ манеромъ. Да еще какая англичанка-то! Восьмипудовая и вотъ съ какимъ брюхомъ!.. Доѣхали-бы до выхода, а тамъ взяли-бы колясочку и велѣли-бы извозчику везти насъ въ самый лучшій ресторанъ. Чего тутъ?.. А вечеромъ въ театръ.

— Да, право, Николай Иванычъ, я верхомъ никогда не ѣзжала.

— Да вѣдь это оселъ, а не лошадь, — уговаривалъ Николай Ивановичъ жену. — Вонъ даже маленькія дѣвочки ѣздятъ. Ну, смотри, какъ маленькая дѣвочка хорошо ѣдетъ, — указалъ онъ на нарядно одѣтую всадницу лѣтъ двѣнадцати въ коротенькомъ платьицѣ и черныхъ чулкахъ. — А завтра на выставку ужъ не поѣхали-бы, а отправились-бы по магазинамъ покупать для тебя парижскіе наряды. Какъ магазинъ-то хорошій называется, который тебѣ рекомендовали?

— Магазинъ де-Лувръ.

— Ну, вотъ, вотъ… А только сейчасъ ужъ проѣдемся на ослахъ. Пожалуйста, проѣдемся. Знаешь, для чего я прошу? Мнѣ хочется похвастаться передъ Скалкиными. Сегодня вечеромъ и написали-бы имъ письмо, что ѣздили мы на ослахъ съ дикимъ арабскимъ проводникомъ, который пѣлъ арабскія пѣсни, что оселъ взбѣсился, закусилъ удила и помчался прямо по направленію къ бушующей рѣкѣ,- еще моментъ, и ты-бы погибла въ волнахъ, но я бросился за тобой и на краю пропасти остановилъ разсвирѣпѣвшаго осла…

— Схвативъ его за хвостъ? — перебила мужа Глафира Семеновна.

— Зачѣмъ-же за хвостъ! Схватилъ его подъ уздцы. Съ опасностью для своей жизни схватилъ подъ уздцы.

— Ахъ, Николай Иванычъ, какъ ты любишь врать! И что это у тебя за манера!

— Не врать, душечка, а просто это для прикраски.

— Да, пожалуй, поѣдемъ. А только вѣдь никакого удовольствія.

— Ну, какъ никакого! Эй, ослятникъ! Балахоникъ, — крикнулъ Николай Ивановичъ пріютившася около стѣны погонщика съ осломъ, но тотъ понялъ зова и не пошевельнулся.

— Постой, постой, — остановила Глафира Семеновна мужа. — Право, я боюсь ѣхать, — сказала она. — То-есть боюсь не осла, а черномазаго ослятника. Ну, вдругъ онъ начнетъ хвататься? Ужъ ежели давеча меня одинъ схватилъ, когда я и на осла-то не садилась… Ужасные они нахалы.

— А зонтикъ-то у меня на что? Зонтикъ объ него обломаю, ежели что… Да наконецъ, и городовой, и публика. Эй, ослятникъ! Оселъ! — опять крикнулъ Николай Ивановичъ и спросилъ жену:- Какъ оселъ по-французски? '

— Лянь.

— Ахъ, такъ оселъ-то по-французски ланью называется! А по-нашему, лань совсѣмъ другой звѣрь. Эй, лань! Иси… Ланщикъ! Подавай!

Балахонникъ, замѣтивъ, что его машутъ, тотчасъ-же подтащилъ осла къ супругамъ и оскалилъ зубы.

— Къ выходу! Къ воротамъ, гдѣ ли портъ, — сказалъ Николай Ивановичъ. — Да вотъ что. Махни-ка второго осла. Энъ лань пуръ на фамъ и энъ лань пуръ муа. Глаша! Да переведи-же.

— Де зань. Иль фо ну де зань!.. — перевела Глафира Семеновна и показала балахоннику два пальца.

Тотъ тотчасъ пронзительно свистнулъ, положивъ два пальца себѣ въ ротъ, и замахалъ руками. Откуда-то изъ-за угла показался еще балахонникъ съ осломъ и подвелъ его въ поводу къ супругамъ.

— Садись, Глаша… Давай я тебя подсажу, — сказалъ Николай Ивановичъ супругѣ. — Ну, облокотись на меня и влѣзай.

Николай Ивановичъ наклонился. Глафира Семеновна одной рукой схватилась за сѣдло осла. а другой уперлась въ спину Николая Ивановича и занесла ногу въ стремя, но вдругъ вскрикнула:

— Ай, ай! Балахонникъ за ногу… за ногу хватается!

— Ты что, распроканалія, протобестія, свиное ухо эдакое! — накинулся на балахонника Николай Ивановичъ и замахнулся зонтикомъ. — Ты за ногу… Ты за пье хвате… Ежели ты, арабская твоя образина…

Балахонникъ сидѣлъ, опустившись на корточки, скалилъ зубы и бормоталъ что-то по-своему, показывая себѣ на ладонь. Наконецъ онъ произнесъ на ломанномъ французскомъ языкѣ:

— Мете пье, мадамъ, мете пье…

— Ахъ, онъ хочетъ, чтобъ я ногу ему на руку поставила! — воскликнула Глафира Семеновна. — Вотъ онъ почему меня за ногу хваталъ. Но все-таки какъ-же онъ смѣетъ самовольно за ногу! Посади меня, Николай Иванычъ, на осла.

Но прежде, чѣмъ Николай Иванычъ бросилъ свой зонтикъ и взялся за Глафиру Семеновну, балахонникъ уже схватилъ ее въ охапку и, какъ перышко, посадилъ на осла.

— Стой, стой, мерзавецъ! — крикнула было Глафира Семеновна, но она уже сидѣла въ сѣдлѣ.

Балахонникъ издалъ какой-то гортанный звукъ и потащилъ за поводъ осла.

— Погоди! Погоди! Мы вмѣстѣ поѣдемъ! — восклицалъ ему въ догонку Николай Ивановичъ, поспѣшно карабкался на своего осла, обрывался, опять карабкался и, наконецъ, подсаженный балахонникомъ, усѣлся и крикнулъ ему:

— Пошелъ! Дуй бѣлку въ хвостъ и гриву! Догоняй жену!

XLVII

Покатавшись на ослахъ и разсчитавшись съ погонщиками, супруги взяли извозчика. Когда они усѣлись въ коляску, тотъ обернулся къ нимъ лицомъ и спросилъ, куда ѣхать, повторяя обычное:

— Quelle rue, monsieur. Quel numéro?

— Да не номера, не въ номера… А надо обѣдать ѣхать… Дине, — отвѣчалъ Николай Ивановичъ.

— Монтре, у онъ не тре бьянъ дине. Me тре бьянъ, — прибавила Глафира Семеновна.

— Oui, madame, — сказалъ извозчикъ и повезъ по улицамъ.

Черезъ нѣсколько минутъ онъ опять обернулся и проговорилъ:

— Il me semble, que vons êtes des étrangers… Et après cliuer? Après diner vous allez au théâtre? % N'est-ce pas? Alors, je vous conseille le théâtre Edem. C'est ravissant.

— Смотри-ка, Николай Иванычъ, какой любезный извозчикъ-то! Даже театръ рекомендуетъ, — замѣтила Глафира Семеновна. — Коше! Кель театръ ну заве ди?

— Edem, madame. Ce n'est pas loin de l'Opéra.

— Оперу тамъ поютъ? — переспросилъ y жены Николай Ивановичъ.

— Нѣтъ, нѣтъ. Онъ говоритъ, что театръ-то находится недалеко отъ Оперы. Помнишь, мы проѣзжали мимо громаднаго театра, такъ вотъ около.

— A спроси-ка, какое тамъ представленіе. Можетъ быть, опять танцы животомъ, такъ ну ихъ къ чорту.

— A кескилья данъ сетъ театръ? — задала вопросъ извозчику Глафира Семеновна.

— C'est le ballet, madame.

— Балетъ тамъ представляютъ.

— Слышу, слышу. Это-то я понялъ. Я ужъ теперь къ французскому языку привыкъ, — похвастался Николай Ивановичъ.- A только ты все-таки, Глаша, спроси, какой балетъ. Можетъ быть, опять животный балетъ. Здѣсь въ Парижѣ что-то мода на нихъ. Въ три театрика мы заходили на выставкѣ — и въ трехъ театрахъ балетъ животомъ.