Наши за границей - Николай Лейкин

XL

Удаляясь изъ пивной, супруги опустили написанныя въ Россію открытыя письма въ почтовый ящикъ, находившійся тутъ-же, въ первомъ этажѣ Эйфелевой башни, и Николай Ивановичъ сказалъ женѣ:

— Ну, теперь во второй этажъ башни. Собирайся, Глафира Семеновна. Вонъ билетная касса.

Опять покупка билетовъ на подъемную машину. Опять хвостъ. Наконецъ добрались до каретки подъемной машины. На этотъ разъ каретка была меньше. Глафира Семеновна ужъ безъ робости вошла въ нее. Свистокъ — и подъемная машина начала поднимать карету. Опять свистокъ, и карета остановилась Супруги вышли изъ нея. Глафира Семеновна взглянула направо и налѣво — передъ глазами только желѣзные переплеты башни, окрашенные въ рыжеватый красный цвѣтъ, а дальше — воздухъ и ничего больше. Глафирѣ Семеновнѣ вдругъ сдѣлалось жутко. Она разставила ноги и остановилась схвативъ мужа за рукавъ.

— Николай Иванычъ, страшно. Ей-ей, я чувствую, какъ башня шатается, — проговорила она.

— Да нѣтъ-же, нѣтъ… Это одно головное воображеніе. Ну, подойдемъ къ периламъ и посмотримъ внизъ.

— Нѣтъ, нѣтъ… ни за что на свѣтѣ! Перила обломятся, да еще полетишь, чего добраго…. Да и что тутъ смотрѣть… Взобрались — съ насъ и довольно. Теперь и спустимся внизъ…

— Какъ внизъ? Еще два этажа.

— Ни за какія коврижки я больше подниматься не стану.

— Глаша! Да какъ-же это? Добраться до второго этажа и вдругъ…

— Слишкомъ достаточно. Вѣдь что на второмъ, то и на третьемъ этажѣ, то и на четвертомъ, только развѣ что немножко повыше. И тутъ вокругъ небеса — и ничего больше, и тамъ вокругъ небеса — и ничего больше.

— Да, можетъ быть, тамъ облака…

— Ты вѣдь облака видѣлъ на первомъ этажѣ и даже писалъ объ нихъ знакомымъ, такъ чего-жъ тебѣ?.. У тебя ужъ на первомъ этажѣ облака о башню задѣвали.

— Да вѣдь это я такъ только. Ну, какъ-же не взобраться на самую вершину! Вдругъ кто-нибудь спроситъ…

— Разсказывай, что взбирался на самую вершину. Да ты ужъ и разсказалъ въ письмѣ къ Скалкинымъ, что мы сидимъ на самой вершинѣ около флага и пьемъ шампанское. Ну, смотри здѣсь во второмъ этажѣ, все что тебѣ надо, и давай спускаться внизъ.

Они подходили къ столику, гдѣ продавались медали съ изображеніемъ башни.

— Давай хоть пару медалей купимъ. Все-таки на манеръ башенныхъ паспортовъ будетъ, что, дескать, были на башнѣ,- сказалъ Николай Ивановичъ и купилъ двѣ медали.

У другого столика купили они также пару моделей Эйфелевой башни, зашли и на площадку, гдѣ стоявшій около телескопа французъ въ кэпи зазывалъ публику посмотрѣть на небо, выкрикивая названіе планетъ и соввѣздій, которыя можно видѣть въ телескопъ. Уплативъ полфранка, Николай Ивановичъ взглянулъ въ трубу и воскликнулъ:

— Глаша! Да тутъ среди бѣлаго дня звѣзды видно — вотъ мы на какой высотѣ. Ахъ, непремѣнно нужно будетъ про это написать кому-нибудь въ Петербургъ.

Заглянула въ телескопъ и Глафира Семеновна и пробормотала:

— Ничего особеннаго. Звѣзды какъ звѣзды.

— Да вѣдь днемъ, понимаешь-ли ты, днемъ!

— Стекло такъ устроено — вотъ и все.

— Воображаю я, что на четвертомъ этажѣ! Оттуда въ такую трубку навѣрно Лиговку увидать можно и нашъ домъ около Глазова моста. А ну-ка, мусье, наставь на Петербургъ. Глаша, скажи ему, чтобъ онъ на Петербургъ трубку наставилъ.

— Вуаръ Петербургъ онъ пе? — спросила француза Глафира Семеновна.

Тотъ отрицательно покачалъ головой и проговорилъ:

— Oh, non, madame, c'est une autre chose.

— Нельзя. Говоритъ, что нельзя… — отвѣтила Глафира Семеновна.

— Вретъ. Де франкъ, мусье. Наставь… — протянулъ Николай Ивановичъ французу деньги.

Французъ не бралъ денегъ.

— Ну труа франкъ. Не хочешь и труа франкъ? Тогда зажрался, значитъ.

— Давай скорѣй внизъ спускаться, Николай Иванычъ, — сказала Глафира Семеновна мужу. — спустимся внизъ и будемъ искать какой-нибудь ресторанъ, чтобы позавтракать. Я страшно ѣсть хочу. Пиво-то пили, а ѣсть-то ничего не ѣли.

— Да неужто, Глаша, мы не поднимемся на вершину?

— Нѣтъ, нѣтъ!

Шагъ за шагомъ добрались супруги среди толпы спускной машины, которая уже сразу спускала съ второго этажа внизъ, и стали въ хвостъ, дабы ждать своей очереди. Здѣсь Николай Ивановичъ опять увидалъ столикъ съ продающимися почтовыми карточками, не утерпѣлъ, купилъ еще одну карточку и тотчасъ-же написалъ въ Петербургъ самое хвастливое письмо одному изъ своихъ знакомыхъ — Терентьеву. Онъ писалъ:

«Сидя на вершинѣ Эйфелевой башни, пьемъ за ваше здоровіе. Вокругъ насъ летаютъ орлы и дикіе коршуны и стараются заклевать насъ. Вѣтеръ реветъ и качаетъ башню изъ стороны въ сторону. Сейчасъ одинъ орелъ вцѣпился въ шляпку Глафиры Семеновны и хотѣлъ сорвать, но я убилъ его зонтикомъ. Находимся на такой ужасной высотѣ, что даже днемъ звѣзды на небѣ видны, хотя теперь солнце. Каждая маленькая звѣзда кажется здѣсь аршина въ три величины, а луна такъ больше Гостинаго двора и на ней видны люди и разные звѣри. Спускаемся внизъ, потому что ужъ больше невтерпежъ сидѣть. Прощайте. Будьте здоровы».

Письмо это Николай Ивановичъ не прочелъ женѣ и сразу опустилъ его въ почтовый ящикъ.

Черезъ четверть часа супруги сидѣли въ каретѣ спускной машины и катились по отвѣснымъ рельсамъ внизъ.

— Вотъ спускаться, такъ совсѣмъ не страшно, — говорила Глафира Семеновна. — Точь-въ-точь съ ледяныхъ горъ на Крестовскомъ катишься.

— Ахъ, Глаша, Глаша! Какого мы дурака сломали, что на вершину башни не поднялись! — вздыхалъ Николай Ивановичъ.

— Ничего не значитъ. Дома въ Петербургѣ всѣмъ будемъ разсказывать, что около самаго флага сидѣли, — отвѣчала супруга.

XLI

Позавтракать супругамъ удалось на этотъ разъ довольно плотно. Они нашли на выставкѣ ресторанъ, гдѣ на зеркальныхъ стеклахъ было написано золотыми буквами «déjeuner 4 frc»…

Глафира Семеновна прочитала надпись и тотчасъ-же сообщила мужу:

— Вотъ завтракъ за четыре франка.

— Четыре четвертака по 38 копѣекъ… Вѣдь это, матушка, по курсу-то рубль и пятьдесятъ двѣ…- разсчитывалъ Николай Ивановичъ и прибавилъ: — Ну, да зайдемъ.

Они зашли. Поданы были: редиска съ масломъ, рыба подъ бѣлымъ соусомъ, телячья головка съ черносливомъ, зеленый горошекъ, пулярдка съ салатомъ роменъ, виноградъ съ грушами, сыръ и кофе. Ко всему этому было прибавлено два маленькихъ графинчика краснаго вина. Надъ рыбой Глафира Семеновна нѣсколько призадумалась: ѣсть-ли ее али нѣтъ. «А вдругъ вмѣсто рыбы-то лягушка?» — мелькнуло у ней въ головѣ. Она расковыряла рыбу вилкой, осмотрѣла ее со всѣхъ сторонъ и, послѣ тщательнаго изслѣдованія, не найдя ножекъ, стала кушать. Такой-же осмотръ былъ произведенъ и надъ телячьей головкой.

— Я знаю, что эта телячья головка, потому въ картѣ написано «тетъ де во», но вѣдь вмѣсто головки-то можно Богъ знаетъ что подсунуть, говорила Глафира Семеновна мужу.

— Очень просто, — отвѣчалъ Николай Ивановичъ. — Былъ у насъ разъ обѣдъ парадный въ Петербургѣ. Славянскихъ братьевъ какъ-то мы кормили во французскомъ ресторанѣ. Подали супъ. Вижу, въ супѣ плаваетъ кусочекъ студня или телячьей головки и съѣлъ. Ничего, вкусно, только перчило очень. А рядомъ со мной сидѣлъ Иванъ Иванычъ Анчевскій. На ѣду онъ первая пройдоха. Только для того и по Европѣ ѣздилъ, чтобы разныя разности жрать. Крокодиловъ маринованныхъ ѣдалъ, не только что лягушекъ; супъ изъ змѣиныхъ яицъ трескалъ.

— Не говори, не говори! — замахала Глафира Семеновна и сморщилась.

— Да вѣдь отъ слова ничего не сдѣлается. Ну, такъ вотъ Иванъ Иванычъ увидалъ, что я кусокъ изъ супа съѣлъ, да и говоритъ: «Понравилась-ли вамъ черепаха? Не правда-ли, какая прелесть!» Я такъ и ротъ разинулъ. Слюна начала у меня бить. Замутило. Однако удержался. Надо цивилизацію поддержать. «Ничего, говорю, аппетитно». А какое аппетитно! У самого даже глаза начало косить.

— Въ такомъ разѣ лучше не ѣсть головки, — отвѣчала Глафира Семеновна и отодвинула отъ себя тарелку.

Николай Ивановичъ ѣлъ и говорилъ:

— Головка, положительно телячья головка. Вотъ у меня даже кусокъ уха попался.

— Да вѣдь ухо-то и y черепахи есть.

— Нѣтъ, нѣтъ. Черепаха безъ ушей. У насъ въ рыночномъ трактирѣ стеклянный садокъ для рыбы есть — и горка изъ камней по срединѣ, a на горкѣ черепаха въ камняхъ живетъ, такъ та совсѣмъ безъ ушей, — разсказывалъ женѣ Николай Ивановичъ и прибавилъ: — Этотъ Иванъ Иванычъ Анчевскій, Глаша, удивительный человѣкъ. Онъ изъ моряковъ, въ кругосвѣтномъ плаваніи былъ a чего, чего только ни ѣлъ! Тюленью печенку ѣлъ, китовые мозги, слоновую ногу.

— Брось, тебѣ говорятъ. Противно.

Горошекъ и пулярдку съ салатомъ Глафира Семеновна уже ѣла безъ изслѣдованія.

Когда завтракъ былъ конченъ, Николай Ивановичъ сказалъ, разсчитываясь:

— Дорого взяли, да за то ужъ хоть по-московски сытно накормили — и за то спасибо.