Год в Провансе - Питер Мейл

Краны, клапаны, датчики и выключатели яркими, чужеродными пятнами выделялись на сером камне стен и ждали мастера, который вдохнет в них жизнь. Все это казалось невероятно сложным, и я имел глупость сказать об этом Меникуччи.

Он счел мое замечание критическим и в течение десяти минут демонстрировал мне изумительную простоту системы: щелкал выключателями, открывал и закрывал клапаны, крутил ручки приборов и в итоге запутал меня окончательно.

— Voilà! — воскликнул он, последний раз ткнув в выключатель. — Ну, раз вы все поняли, можно начинать. Jeune, внимание!

Чудовище проснулось, заворчало и защелкало.

— La brûleur,[158] — любовно объяснил Меникуччи и в десятый раз подкрутил какую-то ручку. Раздался хлопок и потом приглушенный рев. — Есть горение! — Он ликовал так, будто запустил космический корабль. — Через пять минут все радиаторы в доме станут горячими. Идемте!

Он протащил нас по всему дому и настоял, чтобы мы потрогали каждую батарею.

— Вы видите? Теперь вы сможете целую зиму ходить в chemise.[159]

К этому времени мы все уже сильно вспотели. Снаружи было двадцать семь градусов, а внутри, со шпарящим на полную мощность отоплением, не меньше пятидесяти. Я попросил Меникуччи выключить его агрегат, пока все мы не умерли от обезвоживания.

— Ah non. Он должен проработать сутки, чтобы мы удостоверились, что нет протечек. Ничего не трогайте до завтра. Я приду и все проверю. Отопление обязательно должно работать с максимальной нагрузкой.

Он ушел, оставив нас плавиться и вдыхать запах раскаленного железа, краски и камня.

Если в один из уик-эндов в начале сентября вы случайно окажетесь в Любероне, то, наверное, подумаете, что здесь проводится генеральная репетиция Третьей мировой войны. На самом деле это всего лишь официальное начало осеннего охотничьего сезона, когда каждый француз, в жилах которого течет кровь, а не вода, взяв с собой ружье, собаку и доставшийся ему от давних предков инстинкт охотника, отправляется в горы в поисках дичи. Первая примета надвигающегося сезона пришла к нам по почте в виде рекламной брошюры устрашающего содержания. Магазин оружия в Вэзон-ля-Ромэн предлагал полный спектр орудий убийств по пока еще низким ценам. В брошюре имелось больше полусотни фотографий, и даже мой охотничий инстинкт, пребывавший в спячке с самого рождения, ожил и зашевелился при одной только мысли об обладании «Верней-Каррон гранд бекассьером» или «Ругер.44 магнумом» с электронным прицелом. Жена, имевшая веские основания не доверять моему умению обращаться с колющими, режущими и стреляющими предметами, резонно заметила, что для того, чтобы попасть себе в ногу, электронный прицел вряд ли понадобится.

Когда-то нас обоих удивила любовь французов к оружию. Дважды в домах двух самых смирных и некровожадных приятелей нам демонстрировали целые арсеналы: в одном имелось пять винтовок различных калибров, а в другом — восемь, начищенных, смазанных и выставленных в специальном шкафчике в гостиной, будто произведения искусства. Зачем человеку может понадобиться восемь ружей? Откуда он знает, какое из них брать с собой? Или он тащит все восемь, как клюшки для гольфа, и достает «.44 магнум», если встретит леопарда или лося, и «бэби бреттон» при виде кролика?

Через некоторое время мы сообразили, что любовь к оружию — это всего лишь проявление национальной страсти к снаряжению и аксессуарам. Типичный француз непременно желает выглядеть экспертом всегда и во всем, и когда он решает заняться теннисом, велосипедным спортом или горными лыжами, то больше всего опасается, что его ошибочно сочтут новичком. Поэтому первым делом он приобретает профессиональное снаряжение. Это очень просто, а главное — быстро. Несколько тысяч франков — и его уже невозможно отличить от прославленного аса, участника Уимблдонского турнира, Зимних олимпийских игр или Тур-де-Франс. А когда дело касается la chasse,[160] выбор аксессуаров практически неисчерпаем, и к тому же все они имеют особенно опасный и мужественный вид.

Мы вдоволь налюбовались на них незадолго перед открытием сезона на рынке в Кавайоне. Прилавки там сделались похожими на небольшие военные склады: они были завалены патронташами и кожаными ружейными ремнями; жилетками с тысячью карманов на молнии и специальными мешками для дичи, très pratique,[161] потому что с них легко состирываются пятна крови; сапогами и высокими ботинками на шнуровке вроде тех, что носят наемники в Конго; устрашающего вида ножами с девятидюймовым лезвием и компасом, вставленным в рукоятку; легчайшими алюминиевыми флягами вроде бы для воды, но на самом деле для pastis; какими-то сложными ремнями с металлическими кольцами и специальной петлей для штыка, вероятно, на тот случай, если боеприпасы кончатся и дичь придется уничтожать холодным оружием; камуфляжными шапками и штанами; складными полевыми примусами и упаковками с сухим пайком. Здесь было все, что может понадобиться человеку, решившему бросить вызов диким лесным тварям, за исключением самого важного охотничьего аксессуара — того, что оснащен четырьмя ногами и носом, заменяющим радар.

Выбор chiens de chasse[162] — это чересчур тонкий вопрос, и ее не следует покупать просто так, через прилавок. Нам говорили, что ни один серьезный охотник никогда не приобретет щенка, не познакомившись сначала с обоими его родителями. Судя по виду многих знакомых нам охотничьих псов, найти их отцов было бы крайне затруднительно, но среди всех невероятных гибридов все-таки существуют три более-менее выраженных типа: собаки грязно-рыжего цвета, напоминающие большого спаниеля; собаки, похожие на невысоких, вытянутых в длину гончих бигль; и собаки, принадлежащие к другой разновидности гончих, — высокие, худые как велосипед, с морщинистыми, скорбными мордами.

Каждый охотник считает свою собаку уникально одаренной, и у каждого в запасе имеется как минимум пара историй о ее невероятной храбрости и выносливости. Слушая эти байки, мы постепенно прониклись уверенностью, что все охотничьи собаки отличаются невероятным умом, верностью и послушанием, и нам не терпелось увидеть их в действии в первый день сезона. Возможно, вдохновленные их примером, и наши собаки наконец займутся делом, вместо того чтобы целыми днями гонять ящериц и нападать на старые теннисные мячи.

Охота в нашей части долины началась после семи утра оглушительной канонадой, доносящейся сразу с четырех сторон. Судя по интенсивности стрельбы, каждый, высунувший нос из дома, подвергал себя смертельной опасности, поэтому, отправляясь на прогулку с собаками, я захватил белый носовой платок, чтобы в случае необходимости сразу же сдаться. Крайне осторожно мы пошли по тропинке, что начиналась за домом и вела в деревню, надеясь, что любой охотник, не пожалевший деньги на лицензию, постарается удалиться от прохоженных троп и углубиться в чащу выше на склоне.

Первое, на что мы обратили внимание в лесу, — это молчание птиц. Похоже, все опытные и сообразительные пернатые при звуке первых же выстрелов поспешили убраться в более безопасное место вроде Северной Африки или центра Авиньона. В былые лихие времена на ветках деревьев развешивали клетки с птицами, чтобы те пением подманивали своих диких сородичей на расстояние выстрела, но сейчас такой способ охоты запрещен, и охотникам приходится полагаться только на знание леса и повадок крылатой дичи.

В тот день мы увидели такое количество охотников, собак и оружия, что его было бы вполне достаточно для уничтожения всей популяции кроликов и дроздов на юге Франции. Однако охотники не спешили углубиться в лес и вообще не уходили далеко от тропинки. Шумными кучками они собирались на полянках и в просветах между деревьями, курили, смеялись, прихлебывали из фляжек, отрезали большими ножами куски saucisson, но никакой активной охоты, то есть единоборства человека и дрозда, мы не заметили. Возможно, охотники израсходовали все свои патроны во время утреннего салюта.

А вот собакам, в отличие от хозяев, не терпелось заняться делом. После долгих месяцев, проведенных взаперти, свобода и лесные запахи ударили им в голову, и псы описывали широкие круги вокруг охотников, не отрывая носов от земли и дрожа от возбуждения. На каждой собаке был толстый ошейник с маленьким бронзовым колокольчиком — la clochette. Эти колокольчики, как нам объяснили, имели двойное назначение: во-первых, по их звону владелец мог определить, с какой стороны собака гонит на него дичь, и правильно прицелиться, а во-вторых, они спасали собакам жизнь, потому что благодаря им охотники понимали, что в кустах шуршит не кролик или кабан, а их собственный пес. Naturelement, ни один серьезный охотник и без того не станет стрелять в дичь, которую не видит, — так мне, по крайней мере, говорили. Но лично я не был до конца в этом уверен. После всех выпитых с утра фляжек с pastis и marc шуршание в кустах может стать для стрелка непреодолимым соблазном, а ведь виновником этого шуршания может оказаться и человек. А этим человеком вполне могу оказаться я. Возможно, на всякий случай мне тоже стоило нацепить колокольчик.