Роман с куклой - Татьяна Тронина

– Это и слепой заметил бы! Будь самим собой. Помнишь, мы говорили как-то о равноправии? Не думай о том, что ты чем-то хуже этих людей, что ты недостоин Сонечки, что ты менее значителен, чем есть на самом деле… Я тебя сто лет знаю – ты хороший человек, ты имеешь право на счастье. Оно у всех есть, это право!

Но Митя все равно продолжал волноваться.

И было из-за чего – приняли его у Венедиктовых довольно сдержанно.

Атмосфера в доме у Никитских ворот была совсем иной, нежели в других знакомых Мите домах. Взять тех же Бобровых, например. С утра до вечера толкутся люди, шум, гам, смех, неиссякаемой рекой льется чай и тоннами поглощаются пирожные, добрейшая Анна Леонидовна тщетно пытается навести порядок, отец семейства вообще ни во что не вникает… Все мило, безалаберно и очень весело, как и во многих других московских семьях.

У Венедиктовых, хоть и были они ближайшими родственниками Бобровых, все обстояло иначе. Да, Митю приняли, но как-то неохотно. Ему даже показалось, что за то, чтобы его соизволили принять, Соня вела упорную борьбу с родителями.

Впрочем, Мите было достаточно того, что ему позволили видеться с Соней – правда, всегда в присутствии мисс Вернель.

Митя стал ходить к Венедиктовым почти каждую неделю, и довольно скоро у него составилось представление обо всех жителях этого дома. Петр Глебович – гений медицины, редко когда снисходил до общения с близкими. Он настолько чувствовал свою исключительность, что говорил с ними всегда усталым, недовольным тоном. Красавец атлетического телосложения, с лицом английского лорда и повадками утомленного льва. С Митей только здоровался, дочери почти никогда не замечал.

Впрочем, такое поведение было вполне объяснимо – с утра до вечера в доме звонил телефон, то и дело являлись посетительницы – то с просьбами, то с благодарностями. Принимать их было не велено, к телефону Петра Глебовича не подзывали – и швейцар, и горничная каждый раз растолковывали женщинам, что «господин Венедиктов дома не принимает, извольте записаться к нему на прием в клинику!»

Мать Сони, Эмма Генриховна, миниатюрная блондинка с пронзительными глазами, тоже очень мало интересовалась Соней и мужем. У нее была своя жизнь, которая проходила на другой половине дома. В эту половину даже вел отдельный вход. У Эммы Генриховны постоянно присутствовали гости, известные люди – писатели, актеры, художники и прочая богема. Говорили о задачах искусства и судьбах Родины.

И отец, и мать не испытывали никакого интереса к жизни дочери, но вместе с тем жизнь Сони была под строгим контролем. Ее редко куда отпускали, рядом всегда была мисс Вернель, подруги в дом не приходили, хотя они были у Сони – общаться с ними можно было только в стенах гимназии.

Однажды она призналась Мите:

– Знаешь, мне в детстве казалось, что я подкидыш!

– Ты?

– Честное слово! Я ведь совершенно не похожа на папу с мамой… Разве не так? Нет, я их родная дочь, но внешне мы все такие разные!

«И внутренне…» – хотел добавить Митя, но промолчал. Соня действительно была другой. Слишком мягкая, слишком добрая и по-хорошему простая. Митя и любил ее за то, что она именно такая. «Милая Соня…»

Начался Великий пост.

В конце марта горничная Наташа, служившая у Венедиктовых, зашла в гостиную, где сидели Соня, Митя и мисс Вернель, так и не выучившая ни одного слова по-русски, и сказала, обращаясь к гостю:

– Петр Глебович вас к себе зовет.

– Меня? – невольно переспросил Митя.

– Да. Вы уж извольте прямо сейчас к нему прийти…

Митя улыбнулся Соне («Не бойся, все будет в порядке!») и пошел вслед за горничной.

…Глава семьи курил, стоя у окна. Выглядел мрачным и утомленным. Указал на черный кожаный диван.

– Прошу, садитесь… Курите? – и протянул Мите золотой, с гравировкой и жемчужным замком портсигар.

– Нет, спасибо. Сейчас не хочу, – честно сказал Митя.

– Дмитрий… э-э… Впрочем, в соответствии с возрастом, я вполне могу обращаться к вам и по имени… – хмурясь, начал Петр Глебович.

– Да, как вам будет угодно. – Митя внимательно смотрел на него. Отец Сони, видимо, собирался в театр – на нем был фрак, из-под которого выглядывала белоснежная рубашка голландского полотна, под стоячим воротничком с отогнутыми уголками – галстук-бабочка, в петлице слева – бутоньерка с орхидеей. Рядом, на полированном столике, лежали белые лайковые перчатки, белое шелковое кашне и, поверх них, трость с набалдашником из слоновой кости.

Вообще, Петр Глебович выглядел в высшей степени безупречно и утонченно, самый придирчивый критик не смог бы найти в нем изъян. Усы а-ля Вильгельм, короткая безукоризненная бородка…

– Сколько вам лет, Дмитрий?

– Девятнадцать.

– А Соне – шестнадцать. М-да… Как я понимаю, вы ходите к нам в дом на правах жениха?

Митя похолодел, но тут же заставил себя собраться:

– Да.

– Замечательно. Просто замечательно… – еще больше помрачнел Петр Глебович. – И я об этом узнаю в самую последнюю очередь!

– Разумеется, Петр Глебович, я собирался с вами поговорить, но… Я думал сделать это позже.

– Он собирался… – вздохнул доктор и вытащил из кармана плоские часы в золотом корпусе на золотой цепочке – марки «Лонжин» (одной из самых дорогих марок), нажал на кнопку, и с мелодичным звоном откинулась крышка с выгравированной на ней лошадиной головой. – Ну-с, времени у меня в обрез, поэтому я буду короток. Соня учится из рук вон плохо, стала рассеянна… Нас с Эммой Генриховной очень беспокоят перемены, произошедшие с ней.

Митя слушал его, почти не дыша, и от неприятного предчувствия у него сжималось сердце.

– Конечно, образование для девушки не главное, мы не собирались делать из нашей дочери синий чулок – этакую стриженую суфражистку в очках и с сигаретой во рту, требующую для себя особых прав… – Петр Глебович усмехнулся. – Но некие знания, определенные представления о мире должны быть у каждого человека. Хотя бы минимум из возможного! – поднял он вверх палец.

– Как я понимаю, вы считаете меня виновником перемен, которые произошли в Соне, – медленно произнес Митя и встал.

– При чем тут вы… – с досадой воскликнул Венедиктов. – Нет, вы, Дмитрий, конечно, очень даже при чем, но на вашем месте мог быть любой другой юноша. Моей дочери пришло время влюбиться, и она влюбилась! И, как я понимаю, вы с ней уже строите какие-то планы на будущее?

– Да.

– О, какая похвальная честность… Но сколько людей испортили себе жизнь подобными планами! Щенячья наивность, которая сродни безумию…

– Петр Глебович, я не позволю оскорблять себя, – вспыхнув, перебил его Митя.