Земля Ольховского. Возвращение. Книга третья - Константин Колчигин

— Подменить бы вас, Николай Александрович! — предложил было он. — Пётр вроде бы что-то смыслит в тракторах…

— Если судить по тому, как они мне в ремонте помогали, то трактор наши механики видели впервые в жизни, — отмахнулся я. — Так что не будем рисковать на последнем этапе, Иван Ильич. Справлюсь один — не впервой!

— На ночлег-то, Николай Александрович, останавливаться будем? — осторожно поинтересовался мой заместитель. — Мы-то все отоспались, а вот вам каково!

— Сейчас около шести, — глянув на часы, в раздумье проговорил я, а потом добавил. — Будем двигаться до часу-двух, а там сделаем продолжительную остановку.

Вернувшись к кабине, я по пути приоткрыл один из ящиков с продуктами на первых санях, в котором лежали герметичные упаковки сухого печенья, и прихватил несколько пакетов для своей помощницы. Потом ещё раз обошёл трактор. внимательно осмотрел доступные сейчас для этого траки гусениц, прислушался к работе дизеля и только тогда поднялся в кабину. Внешне, как, впрочем, и на слух, всё казалось в порядке, хотя даже при работе с новой техникой от случайных поломок не застрахован никто — что же было хорошего тогда ждать от старого «железа»? И мне было совершенно ясно, что при более-менее серьёзной поломке мы не сможем починить машину на холоде, и трактор придётся бросать, как и существенную часть нашего груза, чтобы потом двигаться дальше на снегоходах. Но пока дизель продолжал сравнительно ровно грохотать, а ходовая часть и трансмиссия вовсе не вызывали нареканий (самые надёжные части этой гусеничной машины). Поднявшись в кабину, я подал своей помощнице упаковки с печеньем и захлопнул за собой двери.

— Выпьем по кружке кофе, Николай Александрович? — спросила девушка и, внимательно посмотрев на меня, добавила. — Вы чем-то озабочены?

— Разве совсем немного… — чуть улыбнулся я и, прибавив обороты двигателю (именно этот тип дизелей очень не любил длительную работу на малых оборотах), несколько даже беспечно проговорил. — Мы очень медленно двигаемся на старом тракторе, среди снегов и льдов какой-то забытой богом и людьми земли, а за бортом машины почти двадцать градусов мороза…

— А я рядом с вами совершенно спокойна! — с милой улыбкой сообщила она, подавая мне кружку с горячим напитком. — Кстати, Николай Александрович… Вы меня сегодня не поцеловали! Да и вчера что-то не припомню!

— Сейчас исправлюсь, — улыбнулся я и глянул по сторонам, пытаясь выбрать место в кабине, где можно поставить кофе — не нашёл и посмотрел уже на свою спутницу, которая успела налить полную кружку и себе. — Подставляйте щёчку!

Наташа придвинулась, насколько позволяло её сиденье — я сделал то же самое и потянулся губами к её правой щеке, но девчонка (как уже делала что-то подобное однажды) совершенно неожиданно для меня подставила губы… Это оказалось словно удар электрическим током и для меня, и для неё — чего же было ещё ждать, когда так долго откладываешь первый взаимный поцелуй! Кофе мы сразу пролили на пол кабины, спохватились, отодвинулись друг от друга и наклонились почти одновременно (чуть не стукнувшись головами) за своими кружками.

— Извините, Николай Александрович! — едва выпрямившись, смущённо заговорила сразу раскрасневшаяся девушка. — Я не ожидала, что это так будет…

— Давайте всё-таки выпьем кофе, Наташа, — предложил я и улыбнулся. — А о нашей с вами реакции поговорим потом!

Моя помощница налила мне кофе, а сама на этот раз предпочла съесть румяную гусиную ножку — котелок с обжаренной после варки гусятиной стоял под ногами. Я же левой рукой (в правой держал кружку с кофе) распечатал для себя плитку горького десертного шоколада. Через пару минут я подал звуковой сигнал на случай, если кто-нибудь зазевается и не успеет вовремя сесть в сани, глянул через заднее стекло (сани, на которых стояла моторка сильно ограничивали обзор) и только тогда, выждав ещё немного, тронул машину с места.

— Вам придётся учить меня целоваться, Николай Александрович! — сказала через несколько минут моя спутница, успевшая управиться с гусиной ножкой и в свою очередь выбирая в коробке плитку шоколада. — И, мне кажется, не стоит надолго откладывать первый урок…

Она выпрямилась, быстро взглянула на меня и опять смущённо улыбнулась — я чуть кивнул и улыбнулся в ответ. В этот момент начавшийся после обычного небольшого спуска гораздо более крутой и продолжительный подъём отвлёк меня, заставив полностью сосредоточится на управлении машиной. Очередной склон, ведущий вверх, впрочем, оказался несложным для нас — трактор брал его без особых проблем (даже скорость не изменилась) со всем нашим многотонным грузом, — но весьма продолжительным, и мы почти час безостановочно ползли по этому подъёму, пока он не сошел на нет. За это время моя спутница, успела освободиться от комбинезона, удобно устроилась на сиденье, теперь больше походившем на мягкое кресло, и вновь задремала под непрерывное тарахтение дизеля и лёгкое покачивание гусеничной машины на неровностях рельефа. Меня и самого тянуло в сон — действие кофе заканчивалось, а сейчас требовалось быть особенно внимательным — стены ущелья заметно сблизились, и мы время от времени опасно придвигались то к левому, то к правому скалистому склону. Ещё через час я сделал очередную остановку и, накинув куртку (не забыв, конечно, и шапочку) выбрался наружу, вновь тихо прикрыв дверь — моя спутница продолжала спать в тёплой кабине. Почти сразу я почувствовал резкий принизывающий холод, и у меня даже на мгновение перехватило дыхание от сильного мороза — температура здесь была, похоже, ниже тридцати — тридцати пяти градусов, что в сочетании со всё тем же сильным ветром создавало не слишком уютную обстановку… Торопливо застегнув молнию своей кожаной куртки на меху, я прошёл вдоль всего нашего санного поезда до «жилой зоны». Заметив меня, Василий, оказавшийся ближе всех, потянулся через собак и приподнял заднюю стенку. Я быстро забрался внутрь, и мужик сразу опустил заслонку за мной. Здесь было тепло — грели одновременно обе бензиновые печки, но в воздухе явно чувствовался запах токсичных продуктов сгорания топлива и, наверное, хватало также угарного газа, концентрацию которого без специальных приборов невозможно было определить.

— Иван Ильич! — обратился я к своему заместителю. — Проветривай здесь почаще! Если почувствуете дурноту, сонливость (все уже успели хорошо отоспаться) или головную боль — немедленно наружу!

— Понятно, Николай Александрович! — кивнул Огнев. — Только вот что-то уж очень сильно похолодало! Так и должно быть?

— В дневниках говорилось градусах о пятнадцати-двадцати, — ответил я, оглядывая своих подчинённых. — Но ничего… Держитесь! Останавливаться не будем, пока температура не повысится градусов до десяти, иначе рискуем больше не запустить дизель. Достань-ка, Иван Ильич, наши рации!

Сунув в карман куртки поданную мне Огневым рацию, я кивнул своим людям и быстро выбрался наружу. Осторожно дыша и прикрывая рукой в перчатке лицо от ледяного ветра, я торопливо прошёл к грохочущему трактору и заскочил в кабину. Наташа успела проснуться и с тревогой глянула на меня.

— Очень холодно, Николай Александрович? — сразу догадалась она.

— Да, — рассеянно кивнул я, освобождаясь от шапки и куртки. — Довольно бодрящая погода…

В последующие два часа температура продолжала понижаться, и я начал уже опасаться за прочность стальных конструкций машины — теперь за бортом кабины было что-то около сорока — сорока пяти градусов (при таком холоде любая сильно изношенная, либо изначально дефективная деталь могла легко выйти из строя), а также за годность арктической солярки в баке, которая уже наверняка начала густеть без подогрева на этом лютом морозе. Останавливаться в таких условиях было, разумеется, нельзя, но я, тем не менее, мысленно составил план действий на случай поломки трактора. Обогреватель кабины старался вовсю — я переключил его на «максимум», и мы с моей милой помощницей сидели в тепле, но стекла кабины, за исключением лобового, покрылись толстым слоем инея, а стоило прикоснуться рукой (я почти не снимал перчаток) к любому металлическому предмету, как он буквально обжигал кожу. Каждые четверть часа я вызывал Огнева и спрашивал, как у них обстоят дела, но там пока всё было благополучно — хорошо топили печки, не жалея бензина и вовремя проветривали помещение. Мы продолжали медленно подниматься по очень пологому склону, а температура тоже медленно, но неуклонно понижалась…

II

Проходил час за часом, и я почти каждые шестьдесят минут делал остановку, накидывал куртку, прикрывал лицо воротником свитера и, выбравшись наружу, вставал спиной к ледяному ветру, после чего выполнял в течении пяти-семи минут несложные разминочные упражнения. Это заметно бодрило меня, но очень ненадолго — через полчаса вновь начинало почти непреодолимо тянуть в сон, а весь кофе был уже выпит. Дизель продолжал уверенно грохотать, даже когда температура упала почти до пятидесяти градусов мороза, и я задумался ненадолго, из чего состояло наше арктическое топливо: надо полагать, что процентов на семьдесят — восемьдесят это была керосиновая фракция, ещё процентов пятнадцать — непосредственно солярка, а остальное, скорее всего, приходилось на присадки и синтетические масла. В целом подобная адская смесь была, конечно, не самым лучшим топливом даже для такого неприхотливого дизеля и резко сокращала его моторесурс, но в наших условиях оставалась лишь надеяться, что двигатель всё же продержится на этом горючем (не годившимся даже для заправки примусов) так необходимые для нас несколько десятков часов. В пятом часу «утра», когда вокруг нас заметно потемнело, но благодаря свежевыпавшему белому снегу путь можно было ещё почти также выбирать без особого труда, не включая фар, я сделал очередную остановку — мы находились в дороге более пятнадцати часов, и следовало долить горючее в топливный бак.