Три зимовки во льдах Арктики - Константин Бадигин

Внизу была сделана торопливая приписка:

«8 часов 44 мин. Самолеты вылетают».

Весть о том, что самолеты уже в воздухе, молнией облетела корабли. Всюду царило ликование: ждали людей с Большой земли, ждали писем, газет, ждали могучих воздушных кораблей, самое появление которых - добрый знак тесной связи с родиной.

Отказаться от приема самолетов было немыслимо. И на аэродроме № 1 работа ускорилась. Каждому хотелось сделать все, чтобы облегчить посадку самолетов. Мы расширяли ворота и сглаживали порог, остававшийся на месте торосистой гряды.

Ко мне один за другим приходили гонцы с «Садко» и докладывали:

- Самолеты вылетели...

- До прихода самолетов осталось три часа...

- Самолеты в двух часах полета...

- Еще час...

- Через полчаса...

Напряжение нарастало.

С «Садко», с «Малыгина», с «Седова» к летному полю потянулись толпы людей с чемоданами, узлами и свертками.

Мы постарались как можно лучше обуть и одеть улетающих зимовщиков - ведь им предстояло пробыть в воздухе много часов. В архиве корабля сохранились два акта, наглядно рисующих обстановку, в которой шли приготовления к отлету:

«Мы, нижеподписавшиеся, составили настоящий акт в том, что сего числа были изрезаны на портянки 2 (два) шерстяных одеяла, принятых от гидрографической экспедиции л/п „Г. Седов“, что было вызвано необходимостью обеспечить отлетающих портянками, так как валенки износились и пришли в негодность, а починочного материала не было...»

«Мы, нижеподписавшиеся, составили настоящий акт в том, что для обеспечения отлетающих на материк теплой обувью были изрезаны для липтов 3 (три) полушубка, пришедшие в ветхость и не пригодные для употребления по назначению, взятые из числа сданных зимовщиками л/п „Г. Седов“».

Я в сотый раз оглядывал наш неказистый запасной аэродром. Совсем недавно мы располагали тремя первоклассными аэродромами, каждый из которых сделал бы честь хорошему аэропорту. Было очень горько и обидно: столько сил и энергии затрачено впустую!..

Аэродром, на котором 3 апреля были приняты самолеты.

Люди все чаще поглядывали на небо, отыскивая в нем заветные черточки самолетов. Порой я читал на лицах тревогу и сомнение. Да полно, найдут ли? Не собьются ли с пути?

Разве это так просто - отыскать крохотную точку в необъятном ледовом океане? Но гонцы с «Садко» приходили все чаще и чаще, и уже к двум часам дня сомнения рассеялись; радиосвязь с самолетами поддерживалась бесперебойно, все громче слышались их сигналы. Самолеты были где-то неподалеку, совсем рядом с нами.

В 14 часов 25 минут на фокмачте «Садко» затрепетал флаг. Это был условный сигнал: с самолетов дали знать, что через пять минут они будут над караваном.

Через пять минут! Все люди были немедленно убраны с летного поля. Пассажиры, готовые к отлету, выстроились в стороне. За ними толпились провожающие. Все жадно всматривались в небо. И вдруг раздались голоса:

- Летит!.. Летит!..

На юго-западе блеснула какая-то точка. За ней показались еще две. Донесся далекий рокот - полузабытый за эти месяцы звук работающих авиационных моторов. С каждой секундой этот рокот нарастал и становился все явственнее и звучнее.

Вот уже можно различить едва заметные контуры крыльев. Вот уже видны фюзеляжи. Самолеты окрашены в оранжевый цвет. Один за другим они делают круги над караваном - летчики ищут посадочную площадку. Победный рокот двенадцати работающих моторов заглушает наши голоса, а мы радуемся, как дети, этому шуму, - нам так надоела глубокая тишина Арктики!

Самолеты находят «город трех кораблей»

Все ближе и ближе... Все ниже и ниже... Мы можем теперь прочесть надписи на крыльях:

- «Н-170»...

- «Н-171»...

- «Н-172»...

Знакомые номера! Прославленные корабли! Это они год назад высадили папанинскую четверку на Северном полюсе.

Рокот моторов ослабел, стал мягче. Выключив моторы, головной корабль пошел на посадку. Затаив дыхание, следим мы за ним. Ради этого мгновения мы работали два месяца отдавая все силы борьбе со стихией. Как он сядет? Так ли мы подготовили летное поле?

Гигантская четырехглавая птица, широко распластав свои металлические крылья, низко-низко проносится над грядами торосов. Длинный хвост ее, чуть-чуть приподнятый, медленно опускается. Машина теряет скорость. Еще два метра до льда. Еще метр... И вот лыжи флагманского воздушного корабля касаются летного поля и вздымают облако снежной пыли. Что это? Толчок. Скользнув в ледяные ворота, самолет вдруг подпрыгнул, пролетел еще несколько метров и плавно сел - на этот раз окончательно. Проклятая торосистая гряда оставила все-таки незаметный для глаза подъем, ставший небольшим трамплином.

Взревели четыре мотора, и воздушный корабль отрулил в сторону, освобождая дорогу своим спутникам. Один за другим шли на посадку остальные самолеты.

Еще несколько минут - и стало тихо: все двенадцать моторов остановились. Из самолетов неуклюже вылезли люди в теплых меховых комбинезонах и начали выбрасывать на лед пакеты с почтой.

- Письма! Письма! - закричали вокруг.

Все смешалось. Остановить людей, истосковавшихся по вестям из дому, было невозможно. Все ринулись к самолетам. Пришлось тут же на месте организовать раздачу почты.

В эти минуты на меня сразу свалилась груда забот. Предательский ледяной трамплин повредил лыжу у самолета Орлова. Взлетать с полным грузом с такой площадки было рискованно. Поэтому решили взять на самолеты не больше 22 человек из ста, приготовившихся к отлету. В первую очередь увозили женщин и больных.

Летчики торопились в обратный путь. Им предстоял трудный перелет.

В 16 часов 20 минут воздушные корабли Головина и Орлова оторвались ото льда и ушли в воздух. Через полтора часа улетел и Алексеев. Он немного задержался, чтобы проверить моторы.

... Возвращались мы на корабли уже вечером, иззябшие, голодные и удрученные неожиданной аварией. Только объемистые пакеты с письмами из дому, торчавшие у каждого из карманов, да газеты, присланные из Москвы, скрашивали общее недовольство.

В этот вечер я записал в своем дневнике:

«3 апреля. Зверски устал, но не могу умолчать о сегодняшних событиях. Прилетели, наконец, самолеты. Сняли с кораблей 22 зимовщика. Привезли почту. Я получил два больших пакета, на которых с каллиграфической тщательностью выведен адрес: „Северный Ледовитый океан. Константину Сергеевичу Бадигину“.

Пакеты набиты письмами от родных и друзей, фотографиями близких, вырезками из газет. Я весь вечер просидел над этой посылкой, как бы вернувшись в далекий и родной мир, с которым меня разлучили льды. Читал не спеша, по нескольку раз перечитывал одну и ту же строку, чтобы растянуть удовольствие подольше. Когда-то мне будет суждено получить второе письмо из дому?!