Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни - Мэри Габриэл

Ответом Карла были те самые три сборника стихов, посвященных Женни, которые он послал ей через отца на Рождество 1836 года. Первые два сборника были озаглавлены «Книга Любви», третий — «Книга Песен». На титульном листе всех трех стояло посвящение: «Моей дорогой, навеки любимой Женни фон Вестфален» {25}.

25 лет спустя Женни Маркс, сохранившая эти три книги, улыбалась, читая пылкие строки, исполненные подростковой страсти, — но тогда, в декабре 1836 года, получив эти стихи в качестве первого письма от Маркса после долгих месяцев молчания, она плакала от восторга и боли. Сестра Карла Софи уверила брата в том, что Женни любит его, и рассказала, что она подготавливает родителей к известию о помолвке {26}.

Впрочем, эта подготовка превратилась в очередную пытку. Писем Женни того периода не сохранилось, поэтому исключительно из переписки Генриха и Карла Марксов мы знаем о той борьбе, которую она вела. В письмах отца Карл все чаще читал не только увещевания по поводу карьеры и учебы, но и советы, как лучше успокоить встревоженную, взвинченную до предела Женни. С одной стороны, Генрих выступает в этих письмах как бесконечно любящий отец, пытающийся спасти и направить на путь истинный излишне пылкого во всех проявлениях сына. С другой стороны — Генрих довольно строг и зачастую разочарован недостойным поведением того, кому Женни фон Вестфален готова посвятить свою юность и красоту. В одном из писем Карлу, особенно суровом (и пророческом), в марте 1837 года Генрих писал: «Мое сердце переполняет радость, когда я думаю о тебе и твоем будущем. И все же порою я не в силах прогнать печальные, зловещие, вызывающие страх думы, когда, словно молния, вспыхивает в моем мозгу мысль: соответствует ли твое сердце твоему уму, твоим дарованиям? Есть ли в нем место для земных, но более нежных чувств, которые приносят чувствительному человеку такое утешение в этой юдоли скорби? А так как в этом сердце явно царит демон, ниспосылаемый не всем людям, то какого он происхождения: небесного или же он подобен демону Фауста? Будешь ли ты — это сомнение терзает мое сердце — восприимчив к подлинно человеческому семейному счастью? А с некоторых пор — с того времени, как я полюбил известную тебе особу, словно родное дитя, — меня не меньше мучают сомнения, в состоянии ли ты дать счастье своим близким?.. В лице Женни я вижу поразительное явление. Она, которая с детски чистым сердцем отдалась своему чувству к тебе, минутами проявляет, помимо воли, своего рода страх, какое-то мрачное предчувствие, и это не укрылось от меня. Я не знаю, чем это обьяснить. Стоит мне заговорить об этом, как она тут же старается рассеять все мои опасения. Что должно, что может это значить? Я не в силах себе это объяснить, но мой жизненный опыт, к прискорбию, не позволяет мне так легко впадать в заблуждение…»[7]

Генрих так долго рассказывал сыну о своих надеждах увидеть его на вершине славы (и хотя он об этом никогда не упоминал — но, возможно, союза своего сына с Женни фон Вестфален он желал именно по этой причине, мечтая повысить социальный статус своей семьи), однако теперь его волновало больше всего лишь то, способен ли Карл любить и быть счастливым. «Только тогда я обрету то счастье, мечтой о котором я живу долгие годы. В ином случае самая прекрасная цель моей жизни будет разбита»[8]. О Женни он пишет: «Только жизнь, полная нежной любви, сможет вознаградить ее за все то, что она уже перенесла и что ей еще предстоит перенести, ибо ей приходится иметь дело с людьми своеобразными. Мысль о ней — вот что главным образом поддерживает во мне желание, чтобы ты в скором времени успешно выступил на общественной арене и этим дал ей душевный покой… Но ты видишь, чаровница немного вскружила и мою старую голову, и больше всего на свете я хотел бы видеть ее спокойной и счастливой. Только ты в состоянии это сделать, и такая цель стоит того, чтобы посвятить ей все силы…» {27}

Однако Маркс разрывался между своей романтической любовью, о которой много лет спустя он скажет своим детям, что она «превратила его в неистового Роланда от отчаяния перед невозможностью увидеть и заключить в объятия свою Женни» {28}, и новым кругом друзей, которых он нашел среди «младогегельянцев». Возможно, сказывалась близость этих друзей, возможно — слепая и безоговорочная преданность Маркса науке (эту преданность он будет испытывать всю свою жизнь), но только в тот период его жизни казалось, что Маркс сделал выбор между Берлином и Триром в пользу первого.

Маркса взял под свое крыло Адольф Рутенберг, преподаватель географии, уволенный якобы за пьянство, но на самом деле, скорее всего, за написание газетных статей весьма провокационного толка {29}. Кроме того, Карл попал под влияние радикального богослова Бруно Бауэра. Бауэр начал там, где остановился его предшественник, ярый последователь Гегеля, Давид Фридрих Штраус, автор вышедшей в 1835 году книги «Жизнь Иисуса», в которой утверждалось, что все христианство основано на мифе.

Гегель полагал, что Бог — это рациональная сила, направляющая диалектику истории. Младогегельянцы не соглашались. Возвращаясь назад, к романтизму, они утверждали, что человек — сам творец своей судьбы, и никакими сверхъестественными, пусть и благожелательными к нему силами она ему не навязана. Если следовать этой идее, то вполне логичным, хотя и опасным становился следующий вывод: если Бог не является творцом и кукловодом, царь не может быть его наместником. Правители — обычные люди, чей авторитет может и должен быть оспорен другими людьми {30}.

Эта идея стала политической динамитной шашкой, и 19-летний Карл Маркс волею судеб оказался в эпицентре дебатов. Среди своих соратников он давно уже был признанным лидером, хотя отнюдь не все они были его сверстниками, будучи профессорами, поэтами и писателями, по крайней мере лет на 10 постарше Маркса (один из них без обиняков заявил, что юный Маркс — это Руссо, Вольтер, Гейне и Гегель в одном лице) {31}. Во время пылких и яростных дискуссий Карл Маркс выработал постепенно свой собственный бескомпромиссный стиль, благодаря которому в будущем он заработает столько врагов, а также начал работать над тем, что десятилетия спустя превратится в стройную и цельную философию марксизма.

Должно быть, юный Карл чувствовал себя, как солдат на передовой, под яростным огнем. Те мирные беседы о французском утопическом социализме, которые они с Людвигом фон Вестфаленом вели во время прогулок по Рейнским холмам, должны были показаться теперь детскими сказками — по сравнению со свирепыми дебатами, сотрясавшими берлинские кофейни и пивные.

В этой среде Карл Маркс получил свое новое прозвище — Мавр. В нем содержался намек не только на его черные как смоль волосы и смуглую кожу, но и на сходство с харизматичным героем Шиллера, разбойником Карлом фон Моором, немецким Робин Гудом, возглавившим борьбу против жадных аристократов. Всю оставшуюся жизнь близкие друзья будут обращаться к нему именно так.