Грозные годы - Джурица Лабович

На Игмане все было прежним: тот же холод, те же крутые подъемы. Ветер, казалось, дул со всех сторон сразу, швыряя в лица бойцов мелкий колючий снег.

Бойцы шли с огромным трудом, каждый шаг требовал страшного напряжения сил. Однообразный серый пейзаж на всех действовал угнетающе.

Гаврош брел, рукавом закрывая лицо от ледяного ветра, машинально, почти не сознавая, что делает, передавал по цепочке приказы командира...

Он встрепенулся, чуть не споткнувшись о Хайку. Девушка неподвижно лежала на снегу, ветер трепал конец ее белого шарфа, засыпал снегом.

Гаврош опустился на колени и тихо позвал:

— Хайка!

Она слабо шевельнулась.

— Что с тобой?

— Ничего, мне хорошо, — еле слышно прошептала она.

— А ну-ка вставай, замерзнешь, — пытаясь поднять ее, заговорил Гаврош.

— Оставь меня, я больше не могу.

— Да что с тобой, Хайка?

— Я упала, — ответила она еще тише.

— Вставай, родная, вставай!.. То Шиля со своими трамваями, то Лека начинает сходить с ума, а теперь и ты не хочешь идти... Поднимайся, надо идти.

— Обмотай ей лицо шарфом, — посоветовал кто-то из бойцов, — а то щеки обморозит.

— Я же сказала: когда почувствую, что становлюсь вам обузой, брошусь вниз со скалы! — Хайка всхлипнула.

— Не смей так говорить, до вершины уже рукой подать.

Гаврош помог девушке подняться, перебросил ее руку через свое плечо, и они потихоньку побрели вперед.

— Я упала, и у меня даже не хватило сил, чтобы вытащить руки из карманов, не говоря уж о том, чтобы крикнуть и позвать на помощь.

— Мне недавно привиделся отец на белом коне, я бросился за ним и так здорово ударился о ствол дерева, что упал и долго потом не мог подняться.

— Я споткнулась о камень и упала. Наверное, потеряла сознание... Не помню, что было потом. В груди теперь какая-то тяжесть...

— Потерпи еще немного...

— Никаких сил больше нет.

— Держись, вершина уже близко, а там, глядишь, и солнце выглянет, скоро отдохнем...

Хайка сняла руку с его плеча и пошла сама.

— Лучше бы мне было остаться на снегу... — прошептала она.

— Потерпи немного, совсем чуть-чуть.

Неожиданно перед ними как из-под земли вырос приземистый домик, полузанесенный снегом. Около двери стоял командир бригады. Он отправлял внутрь погреться и отдохнуть тех, кто уже не мог идти дальше.

Хайка отказалась войти в дом:

— Есть люди, которые устали больше, чем я. Пусть они и обогреются.

— Вот здесь старый Мозер разводил чернобурых лисиц, — послышался чей-то голос — Значит, мы почти пришли.

Хайка вздохнула с облегчением. «Теперь будет легче», — подумалось ей. Она остановилась и подождала Гавроша. Только сейчас она заметила, какие воспаленные у него глаза. Ей показалось, что он тоже едва держится на ногах. Гаврош стал горячо говорить ей, как под утро увидел в просвете между облаками небо, усыпанное звездами, Большую Медведицу и рядом с ней какую-то новую звезду. Хайка решила, что он бредит.

— Гаврош, Гаврош, очнись! — потрясла она его за плечо.

Словно действительно очнувшись от сна, он замолчал и удивленно взглянул на нее.

Игман, казалось, оцепенел в предутренней тишине. Резкий контраст белого снега и черных скал и камней в эти часы стирался, смазывался, все приобретало однообразную серую окраску. Временами казалось, что луна, солнце и звезды перестали существовать, что мертвая серость разлилась по всему миру. Ветви деревьев сделались пушистыми от инея, у бойцов заиндевели усы, бороды, брови, выбившиеся из-под шапок пряди волос.

Однако сейчас, когда самое трудное было позади, когда цель уже была близка, даже серое однообразие скал не казалось бойцам гнетущим. На их лицах появились улыбки.

Медленно наступал рассвет.

Шиля вдруг почувствовал странное равнодушие ко всему. Ему сделалось совершенно безразлично, дойдет ли он до цели, выживет или навсегда останется среди этих голых скал, занесенных снегом... Он сам испугался своих мыслей и начал ругать себя за слабость. Ведь Игман-то уже почти покорен! Самое трудное было позади, но борьба продолжалась, вступала в новый этап. Он — боец Первой пролетарской бригады, и ему ли впадать в отчаяние из-за двух бессонных ночей?! В этот момент с ним поравнялся пулеметчик горняцкой роты Шкрбо. Он куда-то торопился, хотя был так измучен, что его шатало из стороны в сторону. Шилю насторожили и лихорадочный блеск в его глазах, и странные порывистые движения. «Этому, похоже, досталось еще больше, чем мне!» — подумал он.

— Шкрбо, что с тобой? — воскликнул он.

— Надо успеть!.. — без всякой связи, как показалось Шиле, ответил тот.

— Зачем зря тратишь силы?

— Мне надо поскорее найти командира бригады!..

Из группы бойцов вышел черноволосый худощавый человек с обледеневшими усами.

— Эй, товарищ! — окликнул он пулеметчика, — Я командир бригады.

Тот вытянулся перед командиром по стойке «смирно». Его лицо было почерневшим и огрубевшим от ветра и мороза, воспаленные глаза слезились.

— Товарищ командир, разрешите доложить! — Он качнулся. — Я вынес на вершину пулемет и много лент с патронами... Кто дойдет, пусть сообщит родным... Я из-под Печи... был столяром... — Голос его прервался. Было видно, что на ногах он держался страшным усилием воли; теперь же, сказав все, что должен был сказать своему командиру, он, не докончив фразы, замертво рухнул в снег.

Партизаны похоронили его на самой вершине Игмана.

Уже совсем рассвело. Начался спуск. Гаврош, Шиля и Хайка сошли с тропы в сторону. Их внимание привлекла высокая стройная ель, ветви которой сгибались под тяжестью снега. Вокруг нее метель намела большие сугробы, но возле ствола снега почти не было и образовалась небольшая ровная площадка, со всех сторон защищенная от ветра ветками и снегом. Место показалось им очень удобным для разведения костра. Они сбросили рукавицы и стали собирать сухие ветви. Закоченевшие пальцы плохо повиновались и уже даже не чувствовали холода.

Однако стоять было гораздо холоднее, чем идти, и мороз начал пробирать их все сильнее.

— Быстро разведем костер и позовем ребят погреться, а потом догоним колонну, — сказал Шиля, приплясывая на месте, чтобы не окоченеть.

— У меня нет спичек, — вдруг вспомнил Гаврош.

Шиля растерянно пошарил по карманам:

— У меня тоже.

— Пожалуй, нам лучше идти, — предложила Хайка.

Но Гаврош не хотел уходить. Он вытащил из кармана сложенный в несколько раз один из первых номеров «Борбы», который берег уже много месяцев. С трудом развернув негнущимися пальцами газету, он разложил ее на земле. Потом взял один патрон, вытащил пулю, а порох высыпал на газету. То же самое он проделал с другим патроном. Из третьего он только вытащил пулю, заткнул гильзу кусочком бумаги и зарядил ею винтовку. Шиля навалил на газету кучу хвои и сухих веток. Гаврош приблизил дуло винтовки к рассыпанному пороху и выстрелил, надеясь поджечь бумагу, однако выстрелом лишь смело с газеты весь порох, а бумага, конечно, не загорелась.

— Я же сказала, идем! — бросила Хайка и первая пошла догонять колонну.

— Вы что, с ума сошли? — подбежала к ним Рита. — Устроили тут стрельбу!

— Мы только хотели разжечь костер, — стал оправдываться Шиля.

— Этого еще не хватало! Хотите согреться — натритесь снегом.

Марш продолжался. Через некоторое время Гаврош вдруг снова остановился и окликнул Хайку.

Девушка не отозвалась. Она молча смотрела в одну точку прямо перед собой. Бахрома на ее шарфе превратилась в сосульки.

— Хайка, милая, погляди!

Она подняла голову. Еловый лес по обеим сторонам тропинки заметно поредел. А внизу, прямо перед ними, показалось небольшое село. Маленькие домишки были разбросаны по пологому склону. Хайка стояла и молчала, не веря себе, не веря, что они все-таки дошли.

Гаврош посмотрел в ее глаза. Ему так хотелось, чтобы она сейчас улыбнулась...

— Взгляни! — снова воскликнул он.

Она отвернулась, и Гаврошу показалось, что девушка плачет.

— Мы дошли! Понимаешь, дошли!.. Победили! — кричал он.

Хайка, не ответив, заторопилась вниз по склону. Гаврош и Шиля направились следом за ней.

В освобожденной Фоче, на берегу стремительной Дрины, Хайка, Гаврош и Лека довольно быстро пришли в себя после изнурительного перехода. С Шилей дело обстояло хуже. Оп тяжело заболел, и только лекарства, нелегально доставленные скоевцами из Сараева, спасли ему жизнь.

Когда Шиля выздоровел и все четверо вернулись в свою роту, к Гаврошу пришел Горчин, который, как оказалось, уже давно разыскивал его. Он выглядел сломленным и подавленным. Обняв Гавроша, едва сдерживая слезы, Горчин прошептал:

— Брат...

Больше он ничего сказать не мог: перехватило горло.

— Что с тобой? — испугался Гаврош.