Программист - Александр Морозов

— Э, нет, Геннадий Александрович, когда академик спрашивает, какова ваша позиция, стало быть, позиция может быть только одна.

— А что, наш институт зависит от Ванииа?

— Да дело тут, конечно, не только в Ванине, Если ты помнишь, все началось со страху. Карцев испугался, что с утверждением куриловской системы все остальные работы по матобеспечению прикроют. В том числе и в нашем институте.

Так что, Ванин нас еще больше напугал?

— Нет, успокоил. Оказывается… понимаешь… в общем, там неясная пока еще история… Словом, выплывает тут, кажется, твой шеф, Борисов. Не исключено, что это он через кого-то в главке подпустил Карцеву эту «утку».

— А на самом деле?

— А на самом деле прикрывать другие работы никто пока не собирается. Конечно, что у кого на уме, неизвестно, но никаких решений или даже каких-то явных разговоров в таком аспекте не было.

— А зачем?

— Что зачем?

— Зачем это Борисову-то? Он что, перегрелся?

— Он не перегрелся, дорогой мой. Когда он затевал это дело, он не был еще начальником отдела, как ты помнишь. Ему нужны были заказы. Заказы. Срочно. Как можно более выигрышные. Людей он набрал, нужны были темы. Работа. Чтоб можно было показать товар лицом. Темы наверняка: быстрые и безотказные.

— Ну, куриловскую систему анализировать не такая уж и простая штука.

— А ты на что? А как же, Геннадий Александрович, ты получаешь неплохие денежки, парень ты башковитый (из частного разговора с Борисовым), так вот, будь любезен, помоги своему начальнику в минуту трудную.

Перед моими глазами промелькнуло лицо-воспоминание. Лиля Самусевич. В тот вечер, когда мы вместе вышли с работы, когда она дала мне адрес Иоселиани, а я поспешил отделаться от нее, чтобы позвонить Лиде.

Промелькнуло ее укоризненное, недоумевающее лицо, когда я предложил ей принять участие в работе над отзывом. Она недоумевала, как это человек, как будто и не глупей ее, не понимает вещей, которые она понимает очень даже хорошо.

Мне стало стыдно. Двух моих ночей (ведь я стремился, и стремился — это еще не то слово, пустить программу именно к Совету генконструкторов), тридцати моих лет, короткой моей любви, длинных и бездарных раздумий.

Раздумья, которые сталкиваются с действием. Раздумья, которые опережаются действием. Такие раздумья пошлы. Пошлы и опасны. Пошлы, опасны я смешны.

Перфолента с программой… Контрольные распечатки… Завтра я выложу их на стол Борисову или Телешову, и Телешов запрет их в сейф, чтобы держать там и обессмысливать. Для него это будет как еще один мешок картошки, которую можно сбыть, но только при максимальном поднятии цен. Он даже погладит меня по головке. Будет гладить один день. А может, неделю. А затем… мальчика отправят в кино. Потому что мальчик мешает взрослым заниматься делом. Мальчик будет уволен по собственному желанию. А его гениальная, дьявольски хитроумная программа моделирования будет отлеживаться в сейфе у дяди. Завтра…

А куда это мы едем сегодня? Ах, да, на Совет генеральных конструкторов. А зачем мы туда едем? Ведь мы же не генеральные конструкторы. А генеральным конструкторам наше мнение вовсе, оказывается, ни к чему.

— Так что мы едем, Иван Сергеич? — спросил я Постникова.

— А наблюдателями, Гена. Для общего развития, так сказать. Тебе что, не нравится? Ну, в крайнем случае, можешь задать пару вопросов, когда Северцев будет докладывать. По мелочам.

— Но ведь наш же институт головной. Мы просто обязаны выступить. Положительно или отрицательно, но ведь для решения все равно нужна наша виза.

— А мы и выступим. Только не мы, Геннадий Александрович, не мы с тобой, а Коротков. Он и выступит.

— Начотдела по сетевому? По СПУ? Они еще что-то там для министерства считают…

— Вот именно. Он все эти годы и держал связь с Северцевым от нашего института. Так что получается без всякой партизанщвжы. Вот так.

Еще раз промелькнуло лицо Лили Самусевич. Мое наивное, ослино-упрямое мычание разнеслось окрест для всех желающих его слышать. Но вряд ли в данной ситуации я уже мог рассчитывать на большое число желающих. Кого интересует, как и почему ты оказался в дураках. Интересуют те, кто не оказался.

Приехали мы в Курилово. Нашли новую, не обжитую еще шестиэтажную коробку, на втором этаже которой и находился нужный нам конференц-зал. Отметились в кулуарах у подтянутого, чрезмерно жестко смотрящего молодого человека, взяли у него буклет куриловской системы (я взглянул на тираж буклета — ого! Северцев явно проходил в дамки, тираж-то — три с половиной тысячи!) и прошли в зал.

Мы немного запоздали, поэтому ждать не пришлось. Только нашли два места (слишком близко от составленных буквой П зеленых столов, за которыми восседали сами генеральные конструкторы. Слишком на виду, но ничего, зато слышно отлично), как разноголосица умолкла, и на трибуну поднялся худой, среднего роста человек со взъерошенными волосами, с криво держащимися чуть не на кончике носа очками и, сразу видно, что в очевь дорогого материала костюме.

Это и был Северцев. Он производил странное впечатление. Смешанное. Неудачник, которому повезло. Нелепо, но факт. Говорил он увлеченно, но скомканно. Небрежно бросал факты и цифры, которые должны были, конечно, подействовать на меднолицых, задумчивых генконструкторов. На багроволицых, застывших в напряжения промышленников, засевших в средних и задних рядах, «интеллигент», — подумал я о Северцеве. Но как ему удалось сколотить за собой такой кулак? Может быть, частичная разгадка в стиле его речи? Уж слишком легко он перепрыгивал даже через теоретически неясные проблемы матобеспечения (незнакомые, конечно, промышленникам), слишком оптимистично громыхал об организационных формах внедрения (и генконструкторы видели, что и Северцеву эти проблемы близки и понятны), слишком фамильярно он обращался с фактами, с возможностями техники, с будущим.

Нет, это не интеллигент, не шляпа. Но и не легендарный, волевой тип вундеркинда: в 25 лет — доктора, в 30 — академика. Это любопытный средний тип, но смешение в нем совершенно органично. Он, конечно, увлечен своим делом и, пожалуй, даже верит в него. Верит, что его система — лучшая из существующих. (Здесь он, кажется, даже и не ошибается.)

Но верит ли он, что его система действительно универсальна? Что ее действительно надо внедрять в таких масштабах? Вернее, не так: верит ли он, что ее внедрение действительно нужное и полезное дело? Что оно действительно даст экономический и технический аффект?

Вот это уже вряд ли. Но Северцев, конечно, и не обманщик. Он просто не думал над этими проблемами. Он интеллектуален, да не слишком. Не слишком, чтобы не оторваться от мира сего. Сделан дело — продай смело. Даже среднее по качеству изделие умелый зазывала продаст на более выгодных условиях, чем некоммерсант самый лучший товар.

А тут еще и покупатели — народ, мягко говоря, не очень понимающий. Они всю жизнь работали среди слов «план», «сырье», «поставки», а тут вокруг них вьются комарами какие-то новые: «операционная система», «быстродействие», «объем массивов».

Северцев кончил, уверенно запахнул папку с листками тезисов и прошел на свое место. Сразу было видно, что все решено заранее. Вернее, предрешено. Промышленникам навязывался товар, отказаться от которого можно было только при наличии веских оснований. На их интуитивную неуверенность легко можно было наклеить ярлык типа: «технический консерватизм», «близорукость» и т. п. А веских оснований они сформулировать не могли. Никто куриловскую систему всерьез не знал и не изучал, Никто, кроме меня. А мне дали «добро» только на выступление «по мелочам».

Ну что ж, можно начать и по мелочам, а там как получится. Я послал в президиум записку, в которой просил слова. Записка почти сразу вернулась с пометкой; сделанной синим карандашом: организация? Я подписал название института и снова отослал ее. На этот раз прошло около десяти минут (выступали промышленники с робкими, чаще всего не идущими к делу вопросами. То, что на них надвигается стихийное бедствие, с их точки зрения, конечно, им было ясно. Желательно было выяснять только, каких оно размеров и с какой скоростью приближается), да, прошло минут семь-восемь, и записка снова вернулась ко мне. На этот раз синий карандаш начертал на ней следующее: «Ваш институт выступает через два человека».

Ага, наш институт — это, стало быть, Коротков, начотдела СПУ» Ну что ж, послушаем хоть его.

Слушать-то, правда, было нечего. По существу вопроса Короткое не сказал ничего. И вообще все, что он сказал, уложилось в три минуты каким-то жалким, карикатурно не идущим к делу бормотанием. Он упрекнул Северцева, что документация выполнена на очень низком полиграфическом уровне: печать бледная, цифры и специальные обозначения часто трудно разобрать, ну и другое в таком же роде.