Кремовые розы для моей малютки - Вита Паветра
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава 13
Собор святого апостола Фомы — грандиозный, сложенный из серого камня, высился над главной площадью. С его верхних ярусов за людьми, что копошились там, далеко внизу — как и много веков назад, наблюдали фигуры ангелов и дерзкого апостола. Наблюдали снисходительно и как-то отстраненно. Без особого интереса, более по привычке. Острия башен, увенчанные резными крестами, не то пронзали безоблачное июньское небо, не то поддерживали его… бог весть. Господин комиссар часто задавался этим вопросом, но ответа на него пока, увы, так и не нашел. Впрочем, ему сейчас было не до теологии и философии. Не ради обсуждения заоблачных высей пришел он сюда, но ради земной нужды.
Господин комиссар обошел собор с правой стороны, миновал, мощеный белыми плитами, тенистый дворик с фонтанчиком, вода из которого изливалась медленно, будто в полусне. И, наконец, вот она, его цель, пристройка. Церковный архив. Из раскрытого настежь узкого окна тянуло сладковатым дымком благовоний, снаружи благоухал жасмин. Фома взбежал по ступенькам, взял деревянную колотушку и, с силой, три раза ударил. Однако за резными кипарисовыми дверями царила тишина. Как если бы там, внутри, время законсервировалось — единожды и навсегда, людей же и вовсе не было. Но здесь, по эту сторону, все бурлит и движется, ждать до скончания века ему недосуг, скверная идея. Фома нахмурился и стукнул еще три раза. Тишина не отступала. Что они там, и впрямь, умерли или убил их кто-то?! Господи, ужас какой… вдобавок, еще одно дело на его седеющую голову. Нет уж, мрачно пошутил господин комиссар, давайте по очереди. Сначала одно дело раскрыть-закрыть, а потом — и другое можно. А лучше всего — живите и откройте мне, наконец, дверь! Его так и подмывало врезать по ней кулаком или ногой. Время, время, время… не ждет оно!
Нет, ну сколько можно держать человека на улице?! При старом отце настоятеле как-то порезвее все делалось, а новый хоть и мой ровесник — а еле шевелится, и сотрудников себе под стать подобрал, сварливо думал господин комиссар. И тут же устыдился своих мыслей. Неглупый он и добрейшей души человек, объяснял Фома архангелу Михаилу, только похож на улитку или черепаху. Еле ползает. Деревянный архангел укоризненно взирал на человека, нервно меряющего шагами пространство перед кипарисовыми дверями архива. «Надо же, как на Майкла Гизли похож», внезапно подумал господин комиссар и остановился, чтобы получше разглядеть. «Будто копию с парня снимали».
— Ты меня, конечно, прости, но… — обратился господин комиссар к деревянному предводителю небесного воинства. Казалось, тот слушает и очень внимательно, и сам вот-вот заговорит. Неизвестно, что бы тогда произошло, потому как в следующую минуту дверь медленно открылась.
— Добрый день, господин комиссар! Простите, бога ради… и заходите, — виновато улыбнулся отец архивариус. Лицо, будто сотканное из одних морщин, делало его похожим на старую черепаху. — Глуховат я стал в последнее время, — пожаловался он, семеня по гулким мраморным полам архива. Фома следовал за ним, стараясь не обгонять. — Мне бы колокол соборный, большой, тут повесить или рынду — вот тогда и услышу. А я вас помню, юноша, — внезапно обернувшись, сказал отец архивариус. — Зря вас убрали тогда, а вы зря не сопротивлялись. Понимаю, юность, гордость, сильная обида… только те, кто плоше вас были во сто крат — а в каких ныне чинах, в каких «горних высях» служат, — вздохнул он.
— Мне и на своем месте хорошо, — строптиво произнес Фома.
— Верю, — после минутного молчания, сказал отец архивариус. — Только мне все равно жаль.
— А мне нет, — заставил себя улыбнуться Фома. — Ибо прежнее прошло.[i]
Отец архивариус всплеснул руками.
— Заболтал я вас, простите! Вы же по делу явились. Что вас интересует, молодой человек… ох, я хотел сказать — господин комиссар?
С огромных, сверкающих красками витражей, на двух смертных взирали ангелы. Казалось, небесное воинство обратилось в слух и желает сейчас одного — не пропустить ни слова.
Благоухали розы и королевские лилии. К их аромату примешивался сладкий дым ладана.
— Меня интересует самое громкое дело трехсотлетней давности. Суд над придворным лекарем короля Георга Великолепного.
Отец архивариус был неприятно поражен. Лицо его помрачнело.
— Molifrando magnificat imperii? «Милость божья»?
— Она самая. Мне бы хоть пару страничек глянуть, да хоть одну. Наверняка, почти ничего не сохранилось. Нам в Академии даже лекцию читали, исключительно, ознакомительную, без особых подробностей. Мы потом всем курсом допытывались у отца Юлиана-Исидора, потом у ректора… да все попусту. Молчание, сдвинутые брови — вот и весь ответ.
— И правильно, не для юных умов и ушей эта история, — сказал отец архивариус. Его тон стал жестким, глаза смотрели на Фому в упор, а виноватые интонации куда-то исчезли. — Скверная история, очень скверная. Мерзкая, во всех отношениях, и вводящая в соблазн, такую следует скрывать даже от своих. Материалов о том процессе сохранилось — не одна страничка, вот, глядите сами!
Они, тем временем, подошли к высокой двойной двери. Отец архивариус нажал на медную фигуру льва, с книгой в руках, раздался скрип и лязг, негромкое шипение — и перед ними открылся узкий проем. Фома удивился: три метра в длину, четыре в ширину, пять или семь в высоту… да еще оконце это, через которое и воробью не пролететь. Что ж это за кабинет такой? Больше похоже на камеру-одиночку, только с удобствами, явно предназначенную для книгочея. На одной стене висело серебряное распятие, три других занимали книги или кожаные папки: здесь хранились судебные дела знаменитых отравителей, колдунов и ересиархов, которые сумели извести много народу. Потрясенный Фома и в мечтах не представлял себе такого количества собранного материала. Вот это да-а-а… какая удача!
— Читайте, изучайте, господин комиссар. Здесь вам доступно абсолютно все, но выносить материалы за пределы архива не дозволено. Таково решение отца настоятеля, — в голосе отца архивариуса опять появились виноватые интонации, — я всего лишь исполняю приказ.
— А копирование и фотографирование тоже запрещены?
Отец архивариус развел руками… и, неожиданно для Фомы, хитро улыбнулся.
— Вот насчет этого никаких распоряжений свыше не поступало. Значит…
— Понял, — улыбнулся в ответ господин комиссар. — Что не запрещено, то разрешено.
— Вы уж только меня не выдавайте. Знаю, знаю… вы порядочный человек, но обстоятельства
