Опричнина - Александр Зимин

Еще в 1487–1500 гг. среди торговых людей, ведших то крупные, то мелкие операции со странами Востока, мы встречаем Дмитрия и Гавриила Котковых[937]. А в числе «гостей» на соборе 1566 г. присутствовал Иван Котков. Среди них же был и Иван Иванов сын Афанасьев. В конце XV в. крупными купцами-сурожанами были Гридя Афанасов и его дети Семен и Аксен[938]. Афанасьевы торговали в Сурожском ряду и много времени спустя — еще в XVII в.[939] Устойчивость крупных купеческих фамилий XVI в. — примечательное явление в социально-экономической жизни России, свидетельствующее о возросшей роли торгового капитала. Летом 1567 г. гость Иван Афанасьев был отправлен в Антверпен[940]. Весной того же года в «Святую гору» послали двух других участников собора 1566 г. — гостя Ивана Коткова и «смольнянина» Афанасия Глядова. Оба они названы в летописном рассказе купцами[941].

Вторую группу торговых людей на соборе 1566 г. составляли торговые люди москвичи и смольняне. Исходя из того что на соборе 1598 г. присутствовали гости и старосты (сотские) гостиной, суконной и черных сотен. В.О. Ключевский предположил, что «москвичи — торговые люди» в 1566 г. представляли гостиную, а «смольняне» — суконную сотни[942]. В.Ф. Владимирский-Буданов, С.Л. Авалиани[943] считали «смольнян» людьми торговыми из Смоленска. К ним присоединился и М.Н. Тихомиров[944]. С.В. Бахрушин видит в смольнянах сведенцев в Москву из Смоленска. Он возражает Ключевскому, считавшему, «будто смольняне явились ядром будущей гостиной (описка; надо: «суконной» — Л.З.) сотни»[945]. То, что смольняне происходили из смоленских сведенцев, устанавливается документально. В Дмитров, как сообщает грамота 1549 г., «приезжают торговати свеленцы смольняне, паны московские, Тиша Смывалов да Федько Кадигробов с товарами»[946]. Тимофей Смывалов — это смольнянин из приговора 1566 г. В 1567 г. он вместе с Иваном Афанасьевым поехал с торговой миссией в Антверпен. «Смольнян» из Смоленска и «московских жильцов» знали орешковская (1563 г.) и новгородская (1571 г.) таможенные грамоты[947]. Кстати, такими же сведенцами были, наверное, Поспей Угличанин, Григорий и Андрей Переславцы и Иван Чудинов сын Костромитин. Именно из смоленских сведенцев и образовалась суконная сотня, привилегированная торговая корпорация, ведшая торговлю с Западом.

С конца XV — начала XVI в. лондонские («лунские») сукна на Руси начинают преобладать над всеми остальными сортами этих тканей. Английские ткани поступали на Русь по преимуществу через Литву[948], с которой торговля сосредоточивалась в Смоленске и Москве. Поэтому у «смольнян» в Москве был свой «суконный ряд»[949]. Если о москвичах торговых людях мы знаем крайне мало (Борис Чуркин к 1598 г. стал гостем), то несколько больше осталось известий о смольнянах. Афанасий Юдин к 1598 г. сделался уже гостем и крупным торговым человеком. Английские купцы Антон Марш и Ульян Фомин в 1589 г. были должны ему 6200 р., т. е. очень значительную сумму денег[950].

Вероятно, родичами Игнатия Твердикова были гость Григорий (1598 г.) и Максим (1610 г.) Твердиковы. Степан Твердиков был дьяком на Казенном дворе при царе Федоре. Он вел также торговые операции с англичанами[951]. Возможно, связи с ними он установил в 1567 г., когда москвич торговый человек Федот Погорелый и Степан Твердиков были посланы в Англию[952]. Степан Твердиков еще до этого побывал в Антверпене и в 1566 г. в Москве вел переговоры с голландским купцом Симоном ван Салингеном.

На рубеже XV в. торговали с Крымом и Востоком Иван Погорел с братом, Васюк Дмитриев сын Трубицын, три брата коломничей Казаковых, Захар Степанов сын Шитяков, можаичи братья Иван и Михаил Глядковы (Гладковы)[953]. Их потомки также были видными торговыми людьми. На Земском соборе 1566 г. среди «московских торговых людей» упоминаются Матвей и Федор Погореловы, Федосий Трубицын и Михаил Козаков, а среди смольнян — Захар Степанов сын Шитяков и Афанасий Глядов. Кирил Дмитриев сын Гладков в 1638 г. был купцом суконной сотни[954]. Это лишний раз подтверждает наблюдения В.О. Ключевского о преемственности купцов суконной сотни от купцов-смольнян.

Среди смольнян встречаем трех Котовых. Один из них, Степан Котов, с 1589 г. ведал сбором таможенных пошлин и к 1598 г. сделался гостем. Из этой же семьи, наверное, происходил гость Федот Афанасьевич Котов, совершивший в 1623–1624 гг. путешествие в Персию[955]. Участие «смольнян» в заседаниях собора 1566 г. объяснялось, конечно, особой важностью вопроса о войне или мире с Великим княжеством Литовским для развития внешней торговли России[956].

В целом соборное представительство торгово-ремесленных слоев населения было аналогично представительству служилых людей. На соборе присутствовал верхний слой русского «третьего сословия», который образовал своеобразный «государев торговый двор», поставлявший кадры административно-финансовых дельцов, так же как из «служилого двора» формировался основной контингент военно-административных деятелей. Этот «торговый двор» фактически представлял «третье сословие» в целом, так же как и «служилый двор» — русское дворянство: значительную часть московских торговых людей составляли сведенцы из различных городов, не порывавшие деловых связей с теми торгово-ремесленными центрами, из которых они происходили.

Заседания Земского собора 1566 г. состоялись 28 июня — 2 июля[957]. О содержании соборных прений известно из краткой летописной записи и из соборного приговора. Членам собора были предложены царские вопросы («а по другому вопросу… сказали»), на которые освященный собор, Боярская дума и представители других сословных групп дали обстоятельные ответы. Такая практика работы соборов сложилась уже с середины XVI в. Так, уже в феврале 1550 г. Иван IV предложил митрополиту и боярам вопросы, содержавшие программу внутренних реформ. На Стоглавом соборе 1551 г. царь тоже поставил перед участниками соборных заседаний ряд вопросов, касающихся церковной жизни. Ответы участников собора составили целую книгу (Стоглав).

Судя по приговору, 2 июля обсуждению подверглись две связанные между собой проблемы, вытекавшие из необходимости решить общую задачу: «Как нам стояти против своего недруга, короля польского». Первая проблема — следует ли соглашаться на полоцкий рубеж, предложенный литовскими послами, и вторая — продолжать ли борьбу за Ливонию. Соборные представители получили также возможность ознакомиться с «выписью» о переговорах боярской комиссии с литовскими послами. Ответы различных сословий в главном совпадали, менялось только их обоснование: на сужение территории Полоцкого повета не соглашаться и стоять нерушимо за присоединение Ливонии (в территориальных рамках последних предложений московского правительства).

Идеологические основы этой программы сформулировали члены освященного собора. Они подчеркнули «государское великое смирение» Ивана IV, который «поступался» королю целым рядом городов в Полоцком повете (Дрысь, Лукомль и другие), городом Озерищем, Усвятской волостью, а в Курской земле (Курляндии), за Двиной, 16 городами да 15 городами «на сей стороне Двины». Итак, «государская перед королем правда великая». Поэтому следует твердо настаивать на присоединении к России городов Риги, Кеси, Владимерца и других, захваченных польским королем (права России на ливонские города, занятые русскими войсками, считались само собою разумеющимися). Соборные старцы подчеркивали, что если король укрепится в Риге и других городах, то «не токмо государевым городом Юрьеву и иным городам ливонским государским и Пскову тесноты будут великие, но и Великому Новугороду и иных городов торговым люд ем торговли затворятца». Интересы развития внешних торговых отношений — вот основное, чем должно руководствоваться русское правительство, предъявляя свои претензии на Ригу.

Далее соборные старцы обращали внимание на то, что польский король держит ливонские города «за собою во обороне не по правде» только потому, что, когда русский царь вступил в Ливонию и взял «городы Ливонские, свою вотчину», остальные немцы «заложилися» за короля. Ливонская земля — наследие русских князей («от великого государя Ярослава Владимерича»). На основании всего этого освященный собор считал, что Риги и других городов «отступиться непригоже, а пригоже государю за те города стояти». Уклоняясь прямо от решения вопроса о войне и мире, освященный собор замечал также, что полоцкий рубеж, предложенный литовскими послами, неприемлем, ибо он означает, что город остается фактически без уезда.