Танкист-штрафник. Вся трилогия одним томом - Владимир Першанин

Помню, я прочитал новые стихи Константина Симонова. Никогда не был любителем поэзии, но стихотворение «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины…» буквально потрясло меня. Я не воевал под Смоленском, но мне казалось, что эти стихи про меня. Кто-то из друзей, обняв, спрашивал:

– Помнишь, Леха?

Кто остался в живых из нашего батальона? Единицы. Лейтенант Князьков, Иван Войтик, еще несколько человек. Однажды ночью я не выдержал и заплакал. Плакал я тихо, мне казалось, что никто меня не слышит. Но с соседней койки ко мне перескочил бывший минометчик Никита Межуев с оторванной ступней. Он был старше меня. Подумал, что я получил письмо о смерти отца или брата. Стал утешать меня. Я ответил, что ничего особенного не случилось, просто подвели нервы. Никита меня хорошо понимал. У него за полгода пропали без вести два брата. Мы долго сидели на моей койке, шепотом вспоминали, кто что пережил. Мы и раньше с Никитой часто общались, а после той ночи стали друзьями. Межуев подробно рассказывал о семье, о том, что дома остались две дочери и сын. Он – единственный кормилец и вот остался без ноги.

– Без ступни, – поправлял я его. – Протез поставят, и будешь бегать.

Мне бегать необязательно, – отвечал Никита. – Разве что по грибы трудновато будет сходить или на рыбалку. А профессия у меня такая, лишь бы руки целые были. Я – жестянщик, с железяками умею обращаться. Буду кастрюли, ведра клепать. В тылу сейчас ничего не найдешь. Скорее бы нога заживала. По семье соскучился – сил нет. Меня же в июле, в первые дни призвали.

Ранили Никиту под городом Спас-Деменском. Тяжелый снаряд разорвался довольно далеко от их расчета. Один миномет разнесло на куски вместе с людьми, а Никите на ступню упал сверху кусок кирпичной кладки. Полтора или два кирпича.

– Даже крови не было, – пуская дым под кровать, тихо рассказывал он мне. – А болело так, что ребята мне остатки спирта отдали. Пей, только не стонай. Вначале в медсанбате лечили, а потом выяснилось, что у меня семнадцать косточек разломило и сплющило. В госпитале уколы делали, хотели кусок ступни отрезать. Я брыкался. Ну, а как чернота пошла, мне без разговоров по щиколотку ступню отчекрыжили. Считай, повезло. У нас в батарее за день три расчета накрыли вместе с минометами. Знаешь, тяжелые 120-миллиметровые. По шесть человек в расчете. Гаубицами нас раздолбали.

Конечно, если описывать госпиталь, много тяжелого можно вспомнить. Надо ли? Все знают. Медсестры рассказывали, что главная беда – очень поздно многие к врачам попадали. Через неделю-две после ранения. Умирали от заражения и гангрены. Но лучше об этих грустных вещах не вспоминать. Настроение у большинства раненых неплохое было. Человек, он как считает? Месяц-два полежит – на фронте все по-другому станет. Политработники нам в уши дули каждый день, что немцев по всем фронтам колотят. Некоторые до того примитивно рассказывали, что мне тошно становилось. Как будто им за брехню дополнительный паек давали.

Читают, например, статью, как отважные бойцы одной роты связками гранат четыре танка сожгли и сотню немцев уничтожили. Про сотни не знаю, может, и приложились по фрицам удачно из пулеметов. А насчет танков? Я сам танкист и знаю, как непросто танк уничтожить. Гранаты РГД-33, которые на вооружении пехоты стояли, весили по 600 граммов. Чтобы гусеницу перебить, надо штук пять гранат. И далеко ты эту трехкилограммовую связку бросишь? Да еще из окопа. Метров на 10–15. Если выдержки хватит и уцелеешь. Танки каждый окоп простреливают, прежде чем на него наехать. А психологическое состояние бойцов? Когда танки идут, земля под их тяжестью дрожит. Сам на себе чувствовал. Дай бог, в дырку какую забиться!

Пехота танки редко гранатами доставала. Из противотанковых ружей иногда. А чаще всего артиллерия танки громила. И наша, и немецкая. Но с политработниками никто не спорил. Такая у них работа. Как Никита Межуев шутил: «Рот закрыт – рабочий день закончен».

Запомнил я еще одного парня. Фамилия, имя давно из головы вылетели. Артиллерист, командир орудия. Два танка подбил и еще какую-то технику, не считая фрицев. Его к ордену представили, а получил или нет, не знаю. Почему не запомнил других? Места часто меняли. Как выздоравливать стал, меня в другую палату перевели, а потом в актовый зал. Там холодно, сквозняки. Постоянно гул от разговоров, тапочки да галоши шаркают. Раненые, хоть и считаются выздоравливающими, а во сне стонут, кричат. У многих раны никак не заживают, запах тяжелый. Хорошо, хоть сквозняки выдувают. Но мне уже не страшно было. Я на своих ногах ходил. Раздобыл еще одно одеяло, шинель. Не мерз.

В самоволки, конечно, ходили. Шинель, шапку, ботинки всегда одолжить можно. Только что толку? Ну, пошли мы раз с одним парнем. Потолкались на рынке. Денег на стакан семечек хватило и на два пирожка с картошкой. Заговорили с казачкой-торговкой. Немного постарше нас, симпатичная. Комплименты ей рассыпали. Она вначале посмеивалась, потом говорит:

– Не теряйте, ребята, времени зря. Мне деньги зарабатывать надо, семью кормить. А у вас штанов и то нет.

Тут она была права. Мы в шинелях, ботинках, обмотках. Вместо брюк и гимнастерок – кальсоны и нательные рубашки. Какие из нас кавалеры? Паренек стушевался, а я уже по-другому на жизнь смотрел. Меня насмешкой трудно было сбить с толку. Ответил ей, что не в штанах дело, а что там внутри. Танкистом был, танкистом и остался. Скучно в госпитале лежать, решил с хорошей женщиной поболтать. Может, и познакомиться. Торговка меня внимательно оглядела:

– Знаю я, чего вы все хотите.

– Ну, и что в этом плохого? Будто вы сами монашки.

– Плохого ничего нет, только баловство все, – уже немного теряясь, ответила казачка.

– А война не баловство. Подо мной два танка сгорели. И я не в небо, а по фрицам стрелял. И за себя, и за погибших товарищей рассчитался.

Женщина подумала немного, а потом говорит:

– Ну, я для тебя, герой, старая. Да и муж на фронте. Познакомлю с одной девкой. Только пойми, у нас в тылу не мед. У нее малец на шее. Найди поесть, выпить, тогда и приходи.

Познакомила меня с девкой. Не понравилась она мне. Розовая, как поросенок, щекастая. Допытывалась, кто я по званию. Скривилась, когда узнала, что я всего-навсего сержант. Потом все же снизошла:

– Приходи часа в четыре. К закрытию рынка. Прихвати с собой поесть или денег.

Конечно, под словом «поесть» она имела в виду не нашу госпитальную кашу, а банку тушенки, сало или колбасу и, конечно, бутылку. Откуда мне все это взять? Ну, собрал бы кусков десять хлеба и ложки три сахара-песку. Курам на смех! Должно быть, догадавшись о моих трудностях, девка деловито спросила:

– Одеяло байковое сможешь принести? Или пару нового белья? Только не заношенного. За него бутылку и сала полкило можно выменять. Без водки и еды какие нынче гости! Приспичило повеселиться – шустри. Ну, я пошла. Не опаздывай, кавалер.

– Ну, вот и решишь свои дела, – засмеялась казачка постарше. – Фроська – баба горячая. С ней про войну сразу забудешь.

И расщедрившись, отсыпала нам стакан семечек. Мы зашагали назад к госпиталю. Стояли сильные февральские морозы, а в лицо летела мелкая крупа. У меня в запасе оставалось часа два. Насчет белья вопрос отпадал. Может, и было в госпитале новое белье, но кому его выдавали, я не знал. Может, майорам да полковникам или очень тяжело раненным. Нам давали белье застиранное, желтое, без пуговиц. Насчет одеяла тоже возникали сложности. Соседи ревниво следили за теми, кто выписывается, и сразу забирали второе одеяло. Хотя о моей выписке разговор пока не шел, байковое второе одеяло я уже обещал Никите. Решил посоветоваться с ним.

– Мне не жалко, отнеси, раз такое дело, – согласился хромой минометчик. – Весна на носу. Переживу. Но если кто стукнет особистам, запросто под суд угодишь за кражу казенного имущества. Может, другое что придумаешь?

Что я мог придумать? Все мои небогатые пожитки сгорели в танке вместе с дружком Костей Осокиным. А насчет особистов Никита был прав. Я видел, с какой неохотой выписывались многие бойцы, особенно в возрасте. Были и такие, которые еще лежали, хотя полностью выздоровели. Их на мелких хозработах использовали. Ходили слухи, что они на особистов работают. Я понимал, что без таких людей не обойтись, хотя сам бы ни за что не пошел в стукачи. Целый час я раздумывал. Пропажу одеяла медсестры, конечно, заметят и соседи по койкам. Особисты наверняка узнают. Позор мог получиться немалый. А ведь я рапорт уже написал насчет продолжения учебы. Не от большого желания снова садиться в танк. Просто имелся приказ о направлении всех выписывающихся из госпиталей танкистов только в бронетанковые войска.

Нас, недоучившихся курсантов, тоже насчитывалось несколько человек. Мы уже были предупреждены о продолжении учебы. Из-за какого-то одеяла не стану я лейтенантом, наберусь позора и отправлюсь рядовым в окопы. Я злился на себя, потом злость перекинулась на краснощекую Фросю. Может, ей и нелегко приходится, но свидание получается, как с проституткой. Принесу я одеяло. Продаст она его или себе оставит, переспим мы с ней, а в следующий раз опять что-то тащи? Я ведь хотел познакомиться с душевной девушкой, пусть не слишком красивой, но чтобы поговорить с ней по душам можно было. И переспать, конечно… Женщины мне по ночам снились.