Страна премудрых пескарей. Очерки истории эпохи - Нурали Латыпов

Справедливости ради отметим: ни восходящие к полулегендарному Моисею учения (Тора, Библия, Коран), ни творения множества иных законоучителей исторически значимых религий не предписывают и не оправдывают терроризм. Успехи, например, нашумевшего в дни, когда мы работали над этой книгой, «Исламского государства» порождены прежде всего очередной попыткой найти альтернативу явно зашедшей в тупик западной модели общества. Молодым малообразованным людям – хоть с Арабского Востока, хоть из Западной Европы – трудно понять: романтика террора (в отличие от, например, романтики первопроходчества или революции) – людоедская, а выход из тупиков развития надо искать не в прошлом, но в будущем.

Личности на исторических перекрёстках

В свете всего рассмотренного ранее мы наконец можем оценить, в какой мере влияет на ход событий отдельный – даже выдающийся – деятель и как порою сам ход истории причудливо сказывается на судьбах отдельных людей.

Иерархия мышления

Среди расхожих объяснений катастрофического для нашей страны начала Великой Отечественной войны на одном из почётных мест – краткая формула «армию обезглавили». Статистика пугает: из пятерых первых маршалов Советского Союза трое расстреляны, из дюжины первых командармов второго ранга не выжил никто… За четыре предвоенных года советские вооружённые силы лишились примерно сорока тысяч командиров.

Пристальный взгляд на ту же статистику не подтверждает легенду. Из тех самых сорока тысяч командиров по политическим мотивам уволено менее четверти. Самые же частые причины отставки – банальные разгильдяйство, пьянство, хулиганство, рукоприкладство. Более того, около десяти тысяч командиров – в том числе половина обвинённых в политических преступлениях – ещё до начала войны вернулись в строй.

Но главное – армия изначально сконструирована в расчёте на неизбежность потерь, даже на верхушке пирамиды. На смену командирам – в том числе и казнённым – пришли другие – и не обязательно худшие.

Увы, за легендой – печальный факт. В первые месяцы войны командование советскими войсками оказалось далеко не блестящим. По сравнению с французами, чья военная доктрина была полностью погребена в линии Мажино, наши сражались лучше. Но, как правило, чем выше стоял управленец – тем глубже проваливался. Из этого правила вырвались разве что Генеральный штаб и Ставка Верховного главнокомандования. А дивизионные катастрофы были страшнее полковых, фронтовые – кошмарнее армейских…

Тут сказалось и германское воинское искусство: глубокие манёвры групп армий ставили перед высшим командованием задачи куда сложнее, чем перед рядовыми бойцами. Но главная причина – болезнь роста вооружённых сил.

За четыре года до начала войны наша армия выросла впятеро командирами полков на передовой фронта (да и флот заметно подрос). Военно-учебные заведения готовили в основном низшее звено – лейтенантов. Прочие командные вакансии заполнялись повышением по службе всех, кто не проявил явной профессиональной непригодности.

Между тем каждая управленческая ступень требует новой системы мышления. Рота – строго по приказу – стоит насмерть или бьёт в заданную точку. Батальонный командир подбрасывает резервы атакованной роте или выбирает место ответного удара. Полковой – отслеживает обходы своих позиций с флангов или выискивает пути маневра. И так далее. Вдобавок на каждом новом уровне командир получает средства усиления, недоступные этажом ниже. Скажем, артиллерия так и делится: на ротную, батальонную, полковую, дивизионную, корпусную, РГК (резерв главного командования)… Всем инструментам – от взвода до армии, от ранцевого огнемёта до авиации дальнего действия – надо ставить взаимосогласованные задачи, выбирая каждому оптимальные места и способы приложения.

Должностной рост сопровождался дополнительным обучением. Средний уровень образования командиров к 1941-му году заметно вырос по сравнению с 1937-м. Но нужно немалое время для полного вживания в новую логику размышлений и новый выбор объектов приложения мысли. А главное – без опыта хотя бы манёвров (не говоря уж о реальных боевых действиях), мышление остаётся отвлеченным, не учитывает в полной мере окружающую действительность.

В мирное время офицера повышают в звании через несколько лет службы, давая время освоиться с новыми задачами и способами их решения. Теперь же сотни тысяч командиров перескочили через ступень, а то и две, за пару лет. Понятно, их мышление оставалась в плену шаблонов и приёмов, усвоенных ранее.

За первые полгода войны наши командиры усвоили тактические приёмы остановки немецких глубоких прорывов и вытеснения немцев со статических позиций. Добить окружённых немцев впервые удалось к концу 1942-го года под Сталинградом. А уже в 1944-м планирование ударов шло по всему фронту от моря до моря: советское командование изучило тонкости мышления на высшем стратегическом уровне.

Экономические битвы не столь явно кровопролитны. Но тоже идут на самых разных уровнях – от тактики размещения дополнительной кассы в магазине до стратегии выбора принципиально новых направлений развития целых отраслей, а то и общих рынков десятков стран. Понятно, на каждом уровне нужны свои типовые подходы, свои навыки мышления.

Хороший менеджер, как правило, здраво оценивает масштаб, в котором может эффективно работать. И зачастую, доведя фирму или подразделение до предела своей компетентности, переходит на новое место, уступая своё кресло специалисту большего размаха. Даже если дело – его собственное.

Стив Джобс ушёл из основанной им Apple, когда размах и разнообразие проектов превысили его управленческие возможности. Когда рыночная доля фирмы вновь сократилась до посильного ему предела, он вернулся – и первым делом свёл число моделей до 4–6 вместо прежних десятков. А ключевое направление работы теперь одно – дизайн ради комфорта. Зато на этом пути Джобсу, похоже, не было равных: никто из наших знакомых, опробовавших «яблочную» продукцию, не хочет переключаться на иную. Сооснователь Apple Стефен Возняк не вернулся до сих пор: нашёл себя в затеях попроще. Вот достойная позиция ответственного руководителя!

Памятниковая рокировка

Когда мы уже заканчивали работу над этой книгой, на общественное обсуждение москвичей вынесли три предполагаемых места установки в столице памятника крестителю Руси князю Владимиру. По счастью, властям хватило ума и совести не втыкать его на место, желанное для скульптора: Воробьёвы горы[4] освящены выдающимся образцом отечественной науки и техники[5], по сей день готовящим новых учёных мирового уровня. Причём все творцы всех зданий МГУ и почти все его преподаватели с момента основания и по сей день – независимо от происхождения и конфессиональной принадлежности – не меньшие представители русской культуры, чем сам Владимир.

Одно из трёх мест, вынесенных на голосование – Лубянская площадь. Нам – и, как выяснилось, большинству участников голосования – трудно представить себе такой памятник рядом с легендарным «Детским миром» (пусть даже сейчас это название носит обширная сеть, а творение Алексея Николаевича Душкина (1904.01.06–1977.10.01) после изрядной реконструкции названо просто Центральным детским магазином) или – главное! – штаб-квартирой службы безопасности (как бы она ни называлась за свою обширную – с 1917.12.20 – историю) нашей страны. Ведь именно Феликс Эдмундович Дзержинский (1877.09.11–1926.07.20), чей памятник работы Евгения Викторовича Вучетича (1908.12.28–1974.04.12) украшал эту площадь 1958.12.20–1991.08.22, сыграл в своё время одну из ключевых ролей в реинкарнации Российской империи под названием сперва Российской Советской Федеративной Социалистической Республики, а потом и Союза Советских Социалистических Республик (да и на судьбы многих сотен тысяч детей, оставшихся беспризорными в ходе Гражданской войны, повлиял серьёзно и положительно).

Вообще же большое видится на расстоянии – даже если оно меньше, чем человеческий век.

Ещё лет десять назад предложение о возвращении памятника Дзержинскому на прежнее место – в центр Москвы на Лубянскую площадь – вызвало достаточно бурную реакцию. Хотя и далеко не однозначную. Так, на самом высоком уровне идею не отвергли безоговорочно, а лишь сочли несвоевременной.

Напряжённость спора вполне понятна. Ведь предложено, в сущности, вернуть и саму личность Дзержинского на заслуженное место в российской истории.

Место в высшей степени значимое. Это очевидно, если вспомнить ключевые моменты деятельности другой исторической личности той эпохи – Ленина. Тот относился к стране и её народу куда безжалостнее Дзержинского. Именно по его инициативе в России начали расстреливать офицеров, высылать интеллигенцию, создавать концлагеря…[6]