РАКЕТЫ И ЛЮДИ - Борис Черток

В ответ на обращение Гайдукова Шахурин отказался от участия в программе создания ракетного вооружения, несмотря на то, что ракета по своей конструкции, технологии производства, приборному и электрическому оборудованию ближе авиационной технике, чем другим видам вооружения. С этого отказа началось продолжавшееся многие годы противостояние авиационной и ракетной техники. Авиация имела преимущества до тех пор, пока не появились стратегические ракеты – носители атомной боеголовки.

Но отказ Шахурина имел для нас, работавших в Германии, и другие прямые последствия. В конце 1945 года все специалисты авиационной промышленности, а персонально Черток и Пилюгин, получили приказ прекратить работу в Нордхаузене, Бляйхероде и Леестене и вернуться в Москву. Этот приказ замнаркома авиационной промышленности Дементьева был опротестован Гайдуковым. Нам он прямо сказал, что никого не выпустит. Право на выезд получил только Исаев, а позднее его сотрудник Райков.

С авиацией до поры до времени наши пути разошлись.

Обращение Гайдукова к наркому Ванникову мотивировалось тем, что ракета – это тоже боеприпас, тот же снаряд, но только большой и управляемый. Но Борис Львович был стреляный воробей. Его сын Рафаил проходил службу в первой военной ракетной части в Зондерсхаузене, и он просветил отца, что управляемая ракета – это вовсе не снаряд, а большая и сложная система. К тому же Ванников объяснил Гайдукову, что он теперь отвечает за создание атомного оружия – вот это настоящий «боеприпас», и тут уже не до ракет. Надо искать других.

Из этих других последним оказался нарком вооружения Дмитрий Федорович Устинов.

Ни он сам, ни его заместители во время войны никакого отношения к ракетной технике не имели. Они отвечали за артиллерию – «бога войны», за стрелковое оружие пехоты, за пулеметы и пушки для самолетов, танков и кораблей. Даже ракетными гвардейскими минометами «катюшами» они не занимались.

Тем не менее Устинов задумался. Какая у его отрасли перспектива? Быть вечным поставщиком вооружения для самолетов, танков и кораблей – это значит оставаться на вторых ролях: головными будут самолетчики, танкисты и корабелы. Классическая ствольная артиллерия практически дошла до предела по всем показателям – дальности, точности, скорострельности. Качественного скачка там не предвиделось.

Зенитная артиллерия? Но опыт войны показал, что нужны тысячи снарядов, чтобы сбить один самолет. А Устинов получил доклад о немецких работах по зенитным ракетам. Надо предвидеть, что рано или поздно они вытеснят зенитные пушки. Кроме того, наркомату вооружения поручено создание вместо оптических приборов управления зенитным огнем – радиолокаторов СОН – станций орудийной наводки. Это что-то родственное ракетной технике. К тому же сейчас ракетной техникой заинтересовался такой стопроцентный артиллерист, как начальник ГАУ маршал артиллерии Яковлев.

Значит, если ГАУ будет, как и прежде, заказчиком, то крепкая военная дружба сохранится на новом поприще. А это очень важно.

И Устинов дал предварительное согласие взять в свой наркомат вооружения управляемые ракеты, но просил пока никаких окончательных постановлений для подписи у Сталина не готовить. Проблему надо изучить более глубоко. Это он поручил своему первому заместителю Василию Михайловичу Рябикову.

Начальному периоду развития советской ракетной техники везло на энтузиастов, инициативных и смелых людей. Несмотря на то, что опыт массового использования немцами ракет против Лондона не принес ожидаемого эффекта, все военные «гвардейские минометчики» каким-то образом быстро оценили перспективу скачка в совершенно другое качество. Немногочисленные сотрудники авиационного НИИ-1, попавшие в Нордхаузен, перешли в новую «ракетную веру» и отказались выполнять приказы своего и прямого, и самого высокого начальства о прекращении деятельности в Германии. Наконец, после обычных для послевоенного времени проволочек все же нашелся в промышленности для новой техники крепкий хозяин.

Выполнять поручение Устинова Рябиков начал с того, что прилетел в Берлин, а оттуда приехал к нам в Бляйхероде.

Очень спокойный, внимательный, вдумчивый и, по всему было видно, умный и опытный руководитель – так мы все: я, Пилюгин, Мишин, Рязанский, Воскресенский – оценили Рябикова. Он побывал на «Миттельверке», подробно ознакомился с необычной историей организации института «Рабе», выслушал наши рассказы по истории разработки А-4, по истории Пенемюнде, наши соображения по перспективам. Мы даже говорили о проектах по увеличению дальности и точности.

К концу пребывания мы устроили прощальный ужин, на котором Василий Михайлович очень откровенно сказал, что все увиденное и услышанное меняет в значительной мере его техническое мировоззрение. Теперь он увидел, что у техники вооружения появилась совершенно новая перспектива. Это все он обещал довести до Устинова. Что касается наших действий в смысле создания на территории вчерашнего врага научно-исследовательского института, то «вы все просто молодцы, что смогли такое придумать и организовать. Я везде буду вас поддерживать».

Визит Рябикова нас всех воодушевил. Мы убедились в том, что кроме военных опекунов мы можем надеяться и на прочную научно-промышленную и технологическую базу, на крепкого хозяина в промышленности.

КОРОЛЕВ, ГЛУШКО. ПЕРВЫЕ ВСТРЕЧИ В ГЕРМАНИИ

Мы всегда были рады, когда прибывали новые люди из Союза для расширения общего фронта работ. Поэтому, когда в конце сентября мне позвонил из Берлина Ю.А. Победоносцев с просьбой, чтобы я принял подполковника Сергея Павловича Королева и рассказал ему о нашей работе, у меня это не ассоциировалось ни с какими прежними событиями. Я ответил, что ко мне в институт приезжает много офицеров и, если они дельные специалисты, то мы никого не обижаем, всем находится работа. И в суматохе дел забыл об этом разговоре.

Через несколько дней из Берлина позвонил подполковник Георгий Александрович Тюлин. Он находился там в качестве уполномоченного ГАУ по приему и отправке по адресам военных и гражданских специалистов, направляемых в Германию для изучения техники. Его миссия под названием «Хозяйство Тюлина» находилась в Обершеневайде и была хорошо известна в военной администрации. Пример института «Рабе» оказался заразительным. В самом Берлине для изучения техники зенитных управляемых ракет в сентябре 1945 года также начали комплектовать группы специалистов, на базе которых впоследствии был создан институт «Берлин» наподобие нашего «Рабе». Когда Тюлин напомнил мне о звонке Победоносцева по поводу предстоящего визита подполковника Королева, не сопровождая это предупреждение никакими комментариями, я решил, что это один из каких-либо заслуженных боевых командиров, откомандированных из ГМЧ, артиллерии или авиации. Последнее время эти три рода войск были основными поставщиками уже обстрелянных специалистов из состава войск, находившихся на территории Германии.

Много лет спустя, когда имя Королева получило широкую известность во всем мире, вспоминая о первой встрече, я спросил Победоносцева и Тюлина, почему они ничего мне не сказали о том, кто же такой Королев, который едет из Берлина в Бляйхероде. Они даже не предупредили, как это обычно делали в отношении других старших офицеров, откуда он откомандирован – из промышленности или из армии. И тот и другой отвечали на мой вопрос примерно одинаково: «Зачем задаешь теперь такой наивный вопрос? Тогда ничего объяснять было нельзя».

Победоносцев прекрасно знал Королева, потому что работал с ним в ГИРДе и РНИИ с 1930 года. Они с семьями жили в одном доме на Конюшковской улице Красной Пресни и почти ежедневно встречались на работе и общались до дня ареста Королева – 28 июня 1938 года. С Победоносцевым я познакомился впервые в 1942 году, когда он вместе с А.Г. Костиковым и Л.С. Душкиным приезжали в Билимбай наблюдать за огневыми испытаниями ЖРД, разработанного в РНИИ. После уничтожения первого руководства РНИИ – Клейменова и Лангемака – на Победоносцева было возложено тяжкое бремя организации работ по пороховым ракетным снарядам и пусковым установкам.

В 1944 году уже в НИИ-1 я с Победоносцевым часто общался по служебной необходимости у нашего общего патрона – Болховитинова. Почти ежедневно встречался с ним за большим обеденным столом в зале для питания руководящего состава НИИ-1. В этой столовой сходились вместе сотрудники НИИ-1, прекрасно знавшие Королева по всей его прежней работе. В их числе был и Михаил Клавдиевич Тихонравов, соавтор Королева по самым первым ракетным работам в Московском ГИРДе. Но ни разу ни за этим столом, ни в каких-либо других местах и в другое время я не слышал упоминания фамилий Королева или Глушко.

В Германии я очень часто общался с Победоносцевым, но и здесь до телефонного звонка из Берлина эта фамилия не упоминалась. По неписанным законам на имена репрессированных накладывалось «табу». Упоминать их и говорить о них можно было только на закрытых партийных собраниях и всякого рода «активах», следовавших непосредственно после ареста. При этом следовало говорить, что вот «мы проглядели, как рядом с нами работали враги народа». «Хороший» тон того времени требовал, чтобы каждый выступающий заклеймил врагов народа и при этом в порыве самокритики перечислил все, какие только можно было придумать, недостатки в работе группы, отдела или всего института. Затем, поклявшись в верности великому Сталину, который вовремя предупредил нас об обострении бескомпромиссной классовой борьбы, следовало сказать, что мы сплотимся «вокруг великого дела», исправим допущенные недостатки, укрепим и досрочно «выполним и перевыполним».