Хозяин берега - Леонид Словин

— Только не сюда. Там нас многие знают.

— Но ведь мы сидели уже в прошлый раз!

— Тогда было другое дело!

— По-моему, мы и тогда ужинали. — Ты отлично знаешь, о чем я говорю. Такое ощущение, будто у меня на лбу написано про нас с тобой. И я не хочу, чтобы все это читали.

— Хорошо, — согласился я. — Куда же мы поедем?

— Есть одно место — "Сахиль". — Она, по-видимому, еще раньше приняла решение. — Это недалеко. На берегу.

— Прекрасно.

На этот раз я не спешил перейти улицу. Держа Анну за руку, я тщательно примерился, прежде чем ступить на мостовую. В результате мы благополучно перебрались на другую сторону, к памятнику павшим.

Я не стал осматривать покрышки. На этот раз я был уверен, что все будет в порядке: проколотые покрышки могли бы бросить тень на классически чистый несчастный случай с прокурором, попавшим под машину.

Впрочем, заговор всеобщего молчания, в существование которого я постепенно поверил, не был бы нарушен и в том случае, если бы вместо проколотых покрышек "Ниву" после моей гибели мгновенно обули бы в новую резину или вообще сменили колеса.

Мы ехали молча. Мигалки-светофоры на перекрестках хлопали желтыми пустыми глазами. Пешеходные дорожки в центре, огражденные от мостовых тяжелыми якорными цепями, были пусты.

Мы выехали за город.

— Направо. — Анна показала дорогу. — И прямо в него упремся.

Кафе "Сахиль" оказалось обыкновенной "стекляшкой" с несколькими столиками, за которыми никого не было. В глубине у стойки возился буфетчик — он то ли снимал остатки, то ли освобождал тару. Было уже темно. Еще несколько легких столиков с металлическими основами стояли под деревьями, но и они были пусты.

Я взглянул на Анну, она уже вышла из машины — стройная, в строгом длинном платье, похожая на женщину с памятника павшим. Я запер машину, догнал Анну, когда она уже огибала кафе.

— Ты куда?

Мы обошли темные пристройки, примыкавшие с обратной стороны подсобные помещения и оказались у грубо сколоченной незапертой двери.

— Видишь, настоящий вход не с улицы. — Сбоку от кафе было припарковано не менее десятка машин.

От неказистого входа шел узкий, тускло освещенный коридор.

— Сюда, — повела меня Анна.

По обеим сторонам виднелись такие же неказистые двери. Мы прошли несколько метров. В конце коридора я заметил стоявшую в темноте парочку, мужчина что-то объяснял, стараясь говорить как можно тише, женщина колебалась. По ее неуверенности можно было сказать сразу, что она пришла сюда с чужим мужчиной.

Анна толкнула одну из дверей — мы оказались на кухне. Худенький, в очках, мальчик-официант поздоровался с Анной, что-то спросил, потом быстро куда-то сходил. Вернувшись, он протер очки и открыл нам дверь рядом с кухней — кабинет администратора или директора — с двумя столами: обеденным в середине и тяжелым, двухтумбовым, в углу, с телевизором, тахтой и даже торшером.

— Располагайтесь как дома. Самый лучший кабинет во всем заведении, произнес он по-русски чисто, без малейшего акцента, и снова протер очки.

Мне он показался старшеклассником из неполной семьи, подрабатывающим на мытье посуды в третьесортном кафе.

— Шеф передал: для вас, — объявил официант, — есть овощи и рыба. А точнее — шашлык из осетрины. Мы получили небольшую тушку…

Я подумал, что речь, может, идет о рыбе, которую конфисковали у Вахидова и сдали в общепит.

— Очень хорошо. — Анна обрадовалась.

— Водку, коньяк?

— Я бы выпила сухого.

— А вам? — спросил он меня.

— Мне коньяка. Лимон.

Когда он ушел, мы посидели молча.

— О чем ты думаешь? — спросила Анна.

— Откуда ты знаешь про "Сахиль"? — Мне отчего-то стало грустно. — Ты приезжала сюда с мужчиной?

— Нет. — Она накрыла ладонью мою руку на столе. — Просто у меня подруга — санитарный врач. Несколько раз мы вместе здесь обедали.

— Там, в коридоре, это все отдельные номера? — спросил — Да. У нас ведь как? Сооружают обычную "стекляшку" — приходи, пей, ешь! А кто пойдет? Тогда директор правдами и неправдами пристраивает какие-то кабинеты для шеф-повара, администратора, делопроизводителя. Вечером все превращается в номера.

Постепенно, несмотря на тусклое освещение, глаза ее обрели природный светло-синий цвет.

— Какие новости в мире? — спросил я.

— Мир велик, — резонно заметила Анна. — Кроме того, есть макромир и микромир…

— Все это время я пробавляюсь новостями небольшого, но очень важного для маленького человека мирка.

— А что такое — маленький человек? — спросила Анна.

— Ну, это тот, кто до поры до времени позволяет другим решать его собственные проблемы…

— Тогда я — маленький человек Совсем маленький. Вот та-кой…

Мальчик-официант внес поднос с закусками, установил его в углу на письменном столе, и, поправляя то и дело спускавшиеся с переносья очки, принялся ловко сервировать наш стол. Я обратил внимание на его совершенно круглые глаза, худенькую длинную шею и нежную мальчишескую кожу — в детском театре он мог бы играть верблюжонка.

— Кто этот малыш? — поинтересовался я у Анны, когда он вышел.

— Сын директора кафе. Между прочим, у него исключительные способности…

— Представь: я догадался.

— Думаю, что ты шел не по совсем правильному пути. Это маленький делец. У него свой счет в сберкассе. Тебе нужны американские сигареты или ящик чешского пива? Он поставит тебе в багажник. Может познакомить с девочками. За комиссионные, разумеется.

— Мне это и в голову не пришло, — признался я.

— Я поняла. Ты видел, как быстро он решил наше устройство? Он наверняка знает, кто ты. И кто мы — друг другу.

— Ну, с этим-то значительно проще. — Я взял ее руку. — Как его зовут?

— Уктем. Его все знают.

"Еще образ, — подумал я. — Целая галерея, годная, может быть, лишь для фантастического романа".

— Удивительное место на земле, — заметил я. — Область стоит на одном из последних мест по стоимости основных фондов непроизводственного назначения в расчете на одного жителя… Идет недооценка социально-культурной сферы. Закон зоны… — Мне показалось — я нашел верное слово. — Преступные авторитеты берут верх над администрацией. А вместо денежного эквивалента — икра и красная рыба. Продукты, добытые воровским путем.

Порочный, похожий на нежного верблюжонка Уктем появился снова, поколдовал над письменным столом и перенес на обеденный шампуры с янтарного цвета ломтями осетрины, чуреки, терпкий гранатовый сок и тонко нарезанный лимон. Потом он наполнил нам рюмки, оглядел стол.

— Приятного аппетита. — Вид был у него простовато-бесхитростный: круглые глаза интеллигентного мальчика, бепрестанно сползающие, в металлической импортной оправе очки, чистая ковбойка, прикрытая коротким белым фартучком. — Тут есть звонок. Позвоните, когда я понадоблюсь. До этого вас никто не побеспокоит.

— Мальчик должен многое знать, — сказал я, когда Уктем вышел.

Анна согласилась.

— Но он не скажет. Никто ничего не скажет, пока ты не арестуешь тех, кого здесь боятся. А потом не арестуешь и тех, кто покровительствовал тем, которых боятся. И еще следующий слой…

Я не стал ей говорить об угрозах ее бывшего мужа. Зачем?

Мы просидели довольно долго. Разговор вился как деревенская тропинка вокруг, с учетом местных условий. Мы не касались наших взаимоотношений, как настоящих, так и будущих, кроме того, мы не говорили о прошлом каждого, будто жизнь началась со времени нашего знакомства — на берегу у метеостанции в день гибели Сережи Пухова.

Убийство Пухова, несчастный случай с Ветлугиным, выброс нефти на сажевом комбинате, отравление качкалдаков…

Уктем появился через несколько минут после моего звонка — по-прежнему деловой и тактичный.

Я спросил, как бы между прочим:

— У вас большая холодильная камера? Он поправил очки:

— Какая? У нас их две.

— И было две? С самого начала?

— Вторую поставили недавно. — Он с любопытством взглянул на меня. — А что?

— Мы иногда сдаем бесхозную рыбу. Вероятно, можно сдать и сюда. Если есть емкие камеры…

— Конечно, — круглые глаза верблюжонка заблестели. — У нас большие камеры. Самые большие в городе. У нас их арендует Рыбакколхозсоюз.

— Парфенов?

— Парфенов — зам. — Мальчик знал все. Когда я посмотрел на часы, собираясь рассчитаться, Уктем сказал:

— Ваш счет оплачен.

— Кем же? — удивился я.

— Не знаю… Он сказал, что ваш друг, — мило соврал верблюжонок. — В таких случаях мы никогда не отказываем. Дружба у нас — святое дело.

— Так, так. — Я согласился.

— Вопрос исчерпан. Правда? — удостоверился он. Анна смотрела на меня с улыбкой и любопытством.

— Но могу я, по крайней мере, узнать, сколько стоил наш ужин? По-моему, это не возбраняется.