Феномен Табачковой - Светлана Ягупова

— Что будет с бедной Тайкой, если срубят дуб? Что будет с бедными влюбленными, если они лишатся Тайкиных писем? — закончила Феодосия свой рассказ.

— Стоит тот дуб, — утешила старуху Анна Матвеевна. — Пока стоит.

В моем доме за столом вчера сидел чужой, некрасивый мужчина. Он морщился от пересоленной яичницы, ворчал, что я плохо выгладила рубашку, ругал соседей за то, что громыхают стульями.

Когда ты не в духе, я начинаю замечать твой возраст.

Съезди со мной хоть раз на экскурсию. Говорят, я неплохо рассказываю.

Хочу на день рождения пригласить гостей. Не возражаешь? Обещаю, мы не будем очень громко крутить магнитофон.

Я соскучилась по людям в нашем доме.

Илья Лимонников был еще мальчишкой, когда услыхал от своей бабки такие слова; «Каждый, если захочет, может стать выше своего роста».

Фраза показалась загадочной и навсегда запала ему в душу, так как рос он хилым, слабым ребенком, на голову ниже сверстников.

Секрет же бабкиных слов открылся, когда он был уже студентом и набрел на брошюру под названием «Человек, умеющий вырастать». Некий английской доктор Стейн писал о цирковом актере, который так натренировал мышцы спины и шейные позвонки, что за несколько минут мог стать выше на двадцать сантиметров. Хоть на пять минут вырасти; не стесняться своего роста, зная, что в любой миг можешь увеличить его! И он занялся тренировкой.

Бабка, к которой его подбросили на воспитание вечно занятые родители-актеры, после смерти оставила ему трехкомнатную квартиру, и он быстро нашел место для турника и колец.

Каждое утро Лимонников ложился на пол, расслаблял мышцы всего тела и фокусировал внимание на спине, мысленно распрямляя каждый позвонок. Потом долго занимался на кольцах и турнике.

Упорство, с каким он проделывал эти упражнения, было достойно самой высокой похвалы. Ни раньше, ни позже он ни к чему не прилагал столько волевых усилий. Со временем его новая способность вылилась почти в цирковой трюк, который он очень любил демонстрировать своему друговрагу Славкину. Тот откровенно восхищался его умением вырастать и, как думалось Лимонникову, втайне завидовал ему.

Хвастал он своим номером и перед подружками — их теперь у него было много. Обычно они визжали, хлопали в ладоши, наблюдая за его превращением, а одна так даже упала в обморок. Только Ольга ничего не знала. Боялся, не покажется ли ей смешной и уродливой его по-жирафьи вытянутая шея. Правда, порой намекал, что ему ничего не стоит догнать ее в росте. Но она подобные разговорчики принимала в шутку.

Ольга была его последней, самой крепкой привязанностью. Богатырского роста — метр восемьдесят два, по-спортивному гибкая и сильная, она вскружила ему голову именно этой, ни у кого не заимствованной естественностью. Даже волосы не красила, не говоря уже о нелюбви к парикам. Там, где другие охали, рассматривая экспонаты его домашнего музея, она сдержанно кивала. И этот кивок был высшим знаком ее одобрения.

А гордиться Лимонникову было чем. Его дом украшали несколько подлинников Богаевского и Барсамова, две картины итальянских живописцев конца XVIII века, множество миниатюрных скульптур, бюстов, статуэток именитых и безвестных мастеров. В спальне висели два немецких гобелена, гордость покойной бабки. На одном из них красовался силуэт обнаженной женщины в изящной позе. Подруги Лимонникова, присаживаясь на диван, невольно перенимали позу гобеленовой женщины. Все, кроме Ольги.

Особенно долго простаивали его посетительницы у тумб-витрин, сделанных по особому заказу. Там лежали удивительные для домашней обстановки предметы. В первой витрине, на полочках, обтянутых красным сатином, разместились морские раковины всевозможных форм и расцветок — от скромных евпаторийских мидий до крупной, величиной с арбуз, нежно-розовой ракушки со дна Карибского моря. Были здесь миниатюрные перламутровые ракушечки с побережья Индийского океана — у какого-то племени они заменяли деньги, — и две рябых паукообразных раковины с жутковатыми отростками. Нижнюю полку занимали белые и оранжевые кораллы, высушенная рыба-еж, морские коньки и акулий зуб. Во второй витрине красовалась разноцветная крымская галька, коктебельские ферлампиксы и другие самоцветы. Предметом особой гордости был кусок пейзажной яшмы с природным изображением гор и моря. Разномастные экспонаты третьей витрины должны были дать начало новым коллекциям; две африканские маски, страусиное яйцо величиной с голову ребенка, кожаный тамтам, ископаемый краб возрастом в пятьдесят миллионов лет. Склоняясь над крабом, Лимонников любил рассуждать о вечности и причудах жизни: вот ведь неизвестно, в чью коллекцию попадешь через энное количество лет.

У каждого из экспонатов была своя история, но все они приобретались под влиянием одного импульса, и Лимонников смутно догадывался об этом. Причиной служил не интерес к предмету, а страсть иметь то, чего нет у других.

Отдельный шкаф служил для винотеки. Здесь стояли исключительно крымские крепленые вина с выдержкой в 10–17 лет, в основном массандровские. Среди них самое почетное место занимали нестандартные пузатые бутылочки короля не только местных, но и мировых вин — муската белого Красного камня. Одну бутылку намечалось распечатать в день свадьбы, которая непредвиденно рухнула.

Через пару месяцев после знакомства с Ольгой Лимонников на двадцать девятом году впервые решился на законный брак. До сих пор он считал себя особью, которая всегда в цене. И вот эта верста коломенская Ольга на его милостивое предложение ответила ему отказом. Ему, чьи уши еще ни разу не слышали слова «нет».

На вопрос, в чем дело, Ольга объявила, что ей известен его незадачливый роман с некой Ларой, которая родила от него дочку. Лимонников весело вздохнул. Выходит, ревность? Отлично. Однако вздох оказался преждевременным.

— Ты должен разменять квартиру, — заявила Ольга. — Лара с матерью и дочкой ютятся на двенадцати метрах со входом через общую кухню, а ты юродствуешь в трех комнатах. Не будь таких, как у тебя, излишков, уже бы давно всех обеспечили нормальной площадью.

Лимонников подскочил к ней, сжал ее розовое лицо в ладонях и повернул к торшеру.

— Удивительно, — сказал он после некоторой паузы. — Нет никакого нимба. Может, увидим в темноте? — выключил свет и сильным рывком притянул Ольгу к себе. Но она в тот вечер не была расположена к нежностям, оттолкнула его, зажгла свет и твердо пошла к выходу.

— Ты серьезно? — оторопел он.

— Вполне.

— Это что же, твое условие? Иначе и замуж не пойдешь? — растерялся он, преграждая ей путь. — Но это же по-детски. Я всегда знал, что ты добрая, чуткая девочка, — он потянулся к ней с поцелуями, но она увернулась. — Это уж слишком. — Он помрачнел. — Ты и в самом деле не шутишь?