Год зеро - Джефф Лонг

Только во время побега он наконец увидел мельком окраину их империи. Весь город был из стекла, металла и проводов. Лед свисал с крыш, как волчьи зубы. Дороги сотканы из ночной тьмы. И свет! Такой свет! Их могущество было ужасающим. Они раскрыли тайны земли, научились превращать железо в серебро и выращивать стекло огромными листами. И тем не менее вид их замерзшего города доставил ему страшное удовлетворение.

Он стал думать, что его загробная жизнь — это мир без истории, наказание без прошлого или грядущего. Так и будут они отныне и вовеки открывать и закрывать железную дверь его клетки и отбирать у него кровь. Вид их города возродил в нем ощущение некоего движения вперед. Он убедился, что время по-прежнему существует. Сменялись поколения. В его дни Сыновья Тьмы жили в сказочных городах из мрамора. А эти были как Сыновья Света. Наверное, они вышли победителями в великой войне.

Все расы праотца Адама собраны здесь — все цвета кожи, любая форма глаз. Это тоже поражало и восхищало его: земные стада, собранные вместе. Так напоминает Рим и в то же время не похоже на него. Они были его врагами, но не дьяволами, во всяком случае не более, чем римляне. В этом заключалась ужасная правда. Его хозяева не питали к нему злобы.

Когда он вырвался и бросился наутек, они кричали на него и лица их искажал страх. Он не увидел на них следов ненависти. Дьяволы не ведают страха. Значит, это были люди, такие же, как все. Он напугал их тем, что на мгновение создал хаос. Он был как лев, вырвавшийся из клетки в толпу. Он понял, что они отвратительно обращались с ним не потому, что хотели его наказать. Для них он был просто диким животным.

Он весь дрожал, горячее дыхание вырывалось паром. Беглец прислушался, не гонятся ли за ним, но все было тихо. Он слышал только собственное дыхание и стук сердца. В лесу не пели птицы — их не было. Солнце не светило — не было неба. Он поднял глаза к пустому серому своду над головой — свет увядал. Близилась ночь. В душе шевельнулась надежда. Может, они откажутся от дальнейшей погони.

Надежда придала сил, и он углубился в каньон. Он страстно желал — не свободы, а изгнания. Если б только его оставили в покое, позволив блуждать по этой мертвой белой пустыне, он бы охотно принял такие тяготы. Муки голода были даже сильнее, чем боль в желудке. Всем своим существом он жаждал возродиться к новой жизни. Питаться крапивой, спать со змеями и обмывать раны водой с песком. Он был готов вынести любые лишения и повторить великий цикл его народа: плен, исход, возрождение.

«Отец, — молил он. — Прости меня!»

Он всегда старался исполнять свой долг: прислушивался к велениям сердца, постился. Делал то, что, как он полагал, ему было предначертано совершить. И снег этот напоминал пустыню, нетореную и в то же время изобилующую тропами.

«Сделай так, чтоб меня потеряли и я обрел бы себя вновь. Избавь меня от врагов моих».

Высоко, на краю голого утеса, клон увидел деревню. Он остановился среди снегов, почти уверенный, что это мираж, ниспосланный, дабы приумножить его страдания. Отсюда, со дна ущелья, виднелись лишь верхушки разрушенных построек, напомнивших ему о доме.

Эти места показались ему знакомыми. В Кумране и всюду вдоль берегов Реки и Моря пещеры были его привычным убежищем. Там он любил забираться в маленькие ниши в скалах. Беглец смахнул снег из-под ног и обнаружил выбитую в скале лестницу, идущую почти вертикально вверх к выступу в ста футах от земли. Он опоясывал стену, нависая с небольшим уклоном на полпути от дна каньона до вершины плато.

Заканчивался выступ тупиком. Там примостилось несколько строений. Они были больше и древнее, чем казались снизу. Дома в полном упадке, без крыш, без окон. Уже много поколений здесь никто не жил, однако обваливающиеся стены кто-то пытался подправить, залатать свежим известковым раствором. Значит, в этой древности крылось что-то особенное. Зачем бы иначе кто-то стал тратить время на восстановление рухнувших стен?

Здесь были спальные помещения и костровые чаши, высеченные в камне желоба для стока питьевой воды. Отсюда, с высоты, хорошо были видны далеко внизу террасы, которые прежде занимали поля. Если это древняя сторожевая застава, как когда-то Масада[39], где та дорога, которую она охраняла? Почему ее построили именно здесь — в отдаленном каньоне? Наверное, в этой заброшенности была своя притягательность. Быть может, как и Кумран, деревня служила прибежищем ха-эдах, религиозной общины. Но с первого взгляда она скорее напоминала обыкновенную деревню, а не крепость или монастырь.

Он бродил меж руин, стараясь отвлечься от холода и ноющих ран. Ночь будет долгой и горькой. У него нет одеяла и нечем развести огонь. И нигде не видно веток, чтобы укрыться под ними. Стоит лечь, как рваные раны и мерзлая земля окончательно погубят его. Он окоченеет от холода. К тому же он знал: ночью есть опасность набрести на странных зверей. А к рассвету его может обнаружить погоня. Нет, пока не совсем стемнело, надо обязательно оставаться на ногах.

Вот так и набрел он на петроглифы.

Открытые поверхности некоторых из них затерли ветер и вандалы, другие завалил снег. Но в укромных местах, в недрах пещер, высеченные на валунах или процарапанные в черной копоти стен, сохранились выведенные рукой первобытного человека животные, геометрические фигуры и контурные изображения. В них проснулась к жизни деревня.

Многие детали рисунков показались ему странными: рогатые животные — не овцы и не козы, зерновые — не пшеница, львы — не совсем похожие на львов. Тем не менее рисунки будто заговорили с ним напрямую. В змеях и птицах угадывалось почитание земли и неба. Спирали закручивались внутрь, к центру, а не наружу, к анархии. Увидел он в рисунках и молнию — это было началом пути к Богу.

В пещерах у себя на родине он тоже созерцал рельефно вырезанные фигуры людей в танце и на охоте. Загадочные символы открывались ему. Он разглядел похожее на насекомое существо с огромным напряженным фаллосом и флейтой. Это коробейник, бродяга, совратитель — сама суть плодородия. Для излишне доверчивых он мог обернуться и дьяволом, но при благоприятных обстоятельствах песня странствующего торговца становилась вдохновенным гимном пророка.

Наконец боль и усталость сделались невыносимыми. Его качало. Снег вокруг ног покраснел. День угасал. Клон нашел остатки хижины, выстроенной внутри пещеры, и заполз в самый дальний ее уголок. Здесь не было снега. Из последних сил он навалил камней в дверной проем и лег, прислонившись спиной к стене.

Ветер выл в трещинах. Еды он не нашел. Он понятия не имел, в какой стороне восток. И еще он чувствовал, что боль в его душе растет.

Развалины оказались для него не просто убежищем. Впервые после рождения у него возникло ощущение места и времени в этом безрадостном и суровом мире. Ночь сменит день. Бог — лишь только начало.

Ему снились мать и отец, но сон его не был сном. Истекающий кровью, измотанный холодом, он медленно погружался в беспамятство. Ему чудилось, что он замерзает, превращаясь в камень.

Утром его обнаружили солдаты. Он услышал их голоса. В щели сочился свет дня. Не в силах двигаться, он мог лишь безучастно наблюдать, как солдаты убирают камни с порога. И были они как звери, разорившие его могилу.

12

СИРОТА

Лос-Аламос.

Март

Из кабинки с тонированным стеклом Миранда наблюдала за сиротой. Девочка сидела лицом к противоположной стене, поджав ноги по-турецки. В это утро она была очень уж тихой. Ее насильно приодели в розовый комбинезончик. Вокруг валялись сломанные игрушки. Рядом с коленкой стояла кружка-непроливайка с апельсиновым соком.

После смерти Элис Миранда незримо присутствовала в мире маленькой девочки. Миранда взяла себе за правило дважды в день, как бы она ни была загружена в лаборатории, приходить сюда, чтобы понаблюдать за четырехлетним ребенком. Это успокаивало ее и возвращало к воспоминаниям. Вот так же хлопотала Элис, стремясь сблизиться с ней, когда умерла мать Миранды. Девушка чувствовала, что в некотором смысле платит добром за добро, и спрашивала себя, была ли она для Элис такой же загадкой, как для нее эта безымянная кроха.

Миранда никогда не заходила к ней в комнату. Во-первых, девочка стала опасной для себя самой и окружающих. Во-вторых, Миранда не хотела потакать своей фантазии, будто у них с сироткой особая связь.

Комната была веселенькая, ярко раскрашенная несколькими галлонами краски, конфискованной Национальной гвардией после альбукеркских беспорядков в минувшем октябре. Волонтеры нарисовали радостные желтые подсолнухи на небесного цвета стене. Большая радуга выгибалась над стальной дверью. На многих участках стены краска побледнела от воды из шланга и дезинфекционных растворов. Но все равно было понятно: это приют маленькой девочки.