Собрание сочинений (Том 3) - Панова Вера Федоровна

Москвич уехал, обещав всем прислать карточки. Принесли районную газету с Нюшиным портретом. Под портретом было напечатано: «Анна Власова» — очень крупно, и это хорошо, потому что портрет был совсем не похож, Нюша была на нем старая и толстая, даже отец и мать не узнали бы без подписи… Приехали из треста старший зоотехник и старший ветврач, их прислал Данилов. Опять начались совещания около Стрелки. Даже Иконников теперь часто бывал на скотном дворе — не то его задело за живое, не то неловко было при начальстве сиднем сидеть в конторе… Нюша не могла участвовать в совещаниях, у нее не было времени: Стрелка дала уже пятьдесят пять литров, доить ее приходилось семь раз в день; Нюша пробовала доить даже восемь раз, но Стрелка забастовала — в восьмую дойку не дала ни капли.

«Что, Нюша? Так начинается слава». Нюша исхудала. «В спичку, в спичку исхудала!» — говорила мать. Глаза запали, ушли в глубокие темные ямы. Первая дойка была в половине четвертого утра, а последняя в половине одиннадцатого вечера — исхудаешь тут… Каждый день Коростелев и Бекишев, бригадир и доярки гнали Нюшу. «Бери выходной, с ума сошла, в больницу себя загонишь, без тебя будто некому управиться!» — кричали доярки, жалея ее и сердясь от жалости. Она их не слушалась: какой там выходной! Уйти, когда сбываются наконец ее желанья?!

Раньше дни были коротенькие, особенно зимние, когда светает поздно, темнеет рано. Как будто только что встал и умылся — ан уж ложиться время. И не вспомнишь сразу, что было в четверг, а что в среду, потому что четверг был похож на среду, а среда на вторник… Теперь дни стали очень длинные: от утра до ночи столько событий, встреч, разговоров! И уже не похож вторник на среду, потому что одно происходило во вторник, а другое в среду. И каждое происшествие врезывается в память навеки, и все как есть Нюшины нервочки натянулись и поют…

— Нюшка, падешь! Ой, смотри, девка, падешь!

— Отвяжитесь! Не паду!

В совхозе инструктор обкома партии, с ним Иван Никитич Горельченко. Пятьдесят девять литров надоила Нюша от Стрелки… Еще газета, областная, в ней портрет, похожий, но без клипс, такая обида!.. Данилов приехал, на летучке объявляет Нюше благодарность… Прибыл представитель от министерства, изучать Нюшин опыт… Стрелка, Стрелка, не подведи! Шестьдесят два и одна десятая… Кого тут нет сейчас в совхозе — райзо, облзо, зональная станция, колхозные животноводы. Кто приходит пешком, кто приезжает в санях, кто поездом, кто машиной. Одни побудут и уйдут, другие остаются пожить. Уже у всех служащих есть постояльцы. Бекишев с женой, говорят, на полу себе стелят, кровать и диван гостям отдали… Шестьдесят три литра… Ветеринары не отходят от Стрелки. Представитель министерства считает необходимым ввести дополнительное кормление в ноль часов двадцать минут: овсяная мука и брюква… Шестьдесят пять литров… Коростелев, Дмитрий Корнеевич, давеча пришел, спрашивает как всегда: «Ест?» — «Ест». «А ты ешь?» — спрашивает вдруг. Нюша засмеялась, а он ей на лоб руку положил, пощупал, нахмурясь — нет ли жара у нее. Какой там жар… Данилов обязал директоров совхозов обсудить Нюшин опыт на собраниях… Из министерства опять телеграмма — чтобы каждый день производили ветосмотр Стрелки, а ей и так то температуру измеряют, то пульс, то дыхание. Два журнала заведены на Стрелку: журнал наблюдений за состоянием здоровья и журнал расхода кормов… Шестьдесят шесть и восемь десятых… Облзо и зональная станция взяли на себя научную консультацию по кормлению Стрелки, до сих пор в «Ясном береге» только Брильянтовая пользовалась такой честью… Опять телеграмма — от министра! Беспокоится: как в совхозе с кормами, не подбросить ли концентратов. Да, да, да! Подбросить! Да побольше!.. Пришла центральная газета: и Нюша, и клипсы — как живые!.. Телеграмма от академиков; когда ее принесли, Нюша доила, прочла через плечо. Надоели ей телеграммы. Взяли бы лучше да приехали, помогли высокоавторитетным своим советом… И они приезжают, как по заказу, даже не приезжают, а прилетают — специально им дали самолет, чтобы слетать к Нюше. Два академика, оба седенькие, один бритый, другой с бородкой. Ходят ботиночками своими по грубым мосткам скотного двора, а другие все следом, как свита… Академики постановляют: «В целях создания для коровы более продолжительного отдыха в ночное время, перевести на шестикратное доение, перенеся последнее доение с 23.30 на 22 часа…» Ну, Стрелка, ну, золото мое! Шестьдесят восемь и пять десятых… Громадные рационы выписываются Стрелке. «Ест?» — «Ест!»

Семьдесят один.

Она сидела и доила корову, маленькая девушка в малиновых, ягодками, сережках; академики, хозяйственники и партийные работники стояли почтительно и смотрели, как она доит.

На пятьдесят шестой день после отела Стрелке скормили девяносто два килограмма кормов, считая обрат. Она дышала как паровоз, но ела. В этот день дала семьдесят два и девять десятых литра молока. На другой день отказалась есть.

— Стоп! — сказал академик с бородкой.

— Ну да? — грустно сказал Коростелев.

Бекишев и Толя пошли в служебку и составили акт: «Принимая во внимание общее состояние коровы на такое-то число и слабую поедаемость установленных рационом кормов при высоком удое, дальнейшее раздаивание и удержание рекордного удоя считать нецелесообразным и опасным для здоровья животного».

Нюша медленно прочитала акт, с трудом вникая в смысл неуклюжих фраз. У нее было такое чувство, словно она бежала, бежала, бежала, едва касаясь земли, и вдруг ее схватили и остановили сразу…

— Я пойду, — сказала она.

— Придется задержаться еще часа на два, — сказал Бекишев. — Мы сейчас отсюда в красный уголок. Там из колхозов пришли доярки, требуют, чтобы вы им рассказали, как это у вас получилось.

— А что получилось? — спросила Нюша. — Ничего такого. Вольница дала семьдесят семь и семь.

— Ну, знаете! — сказал академик с бородкой. — Хватит вам на первый раз.

— Дело не в рекорде, — сказал Бекишев. — Вы показали, чего можно добиться. Увидите, как сейчас поднимется соревнование.

В красном уголке хлопотал рабочком: вешали флажки, несли стулья из столовой. На передних скамьях сидели принаряженные женщины из колхозов. Девушки-комсомолки натягивали красное полотнище с надписью: «Привет победительнице соцсоревнования Нюше Власовой!» Буквы на полотнище были еще влажные, пачкали пальцы. Двери хлопали, впуская людей, — на собрание шли доярки со второй фермы, телятницы, свинарки, птичницы. Кого интересовало послушать, кого просто посмотреть на Нюшу: ее помнили здесь вот такой девочкой…

Да, вот вам и девочка! Теперь тянись за этой девочкой!

Она входит, а за нею что народу! Городские, с портфелями. Она в будничном сером платке, обмотанном кругом шеи. Похудала, видать, пришлось поработать… Сажают ее на главное место, по обе руки от нее — старички, как лунь белые («это, знаете, из Академии»), остальные — где кто. Выходит вперед товарищ Данилов, директор треста, — речь говорить…

Данилов говорил, потом Горельченко, потом Коростелев. Нюша слушала все перед нею плыло в дымке… «Ее успехом гордится весь коллектив», говорит Коростелев. «И он гордится, Дмитрий Корнеевич, любовь моя», туманно думает Нюша. О премии говорят… Это хорошо, премия, она себе туфли купит модные. В Книгу почета… Кого это? А, ее, Нюшу, в Книгу почета. Ах, хорошо, все хорошо. Она знала, что будет хорошо, только не думала, что так скоро… Все-таки, вот сейчас ей дадут слово, что же она скажет? А что тут мудрить: встанет и расскажет, как она ходила за Стрелкой. Скажет спасибо всем, кто ей помогал и учил. И все. Ничего нет страшного…

Вошла Нюшина мать. Она скромно остановилась у двери — она знала свое место, недаром ее чуть не до седых волос кликали Шуркой. Но женщины, толпившиеся в дверях, расступились, и одна сказала:

— Ближе, ближе иди. Дочку твою чествуем.

Тогда она вдруг поняла свое право и пошла вперед. Лукьяныч, сидевший в первом ряду, оглянулся и встал, уступая ей место. Она села и горделиво поправила косы. Кругом сидели гостьи, женщины из колхозов. Она услышала шепот: