Собрание сочинений (Том 3) - Панова Вера Федоровна
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Здорово, — сказал и Бекишев.
Таня сурово насупила светлые брови, не глядя сказала: «Здравствуйте». Никто из них не заметил обожающего, смятенного взгляда, который подняла Нюша на Коростелева. Один Толя заметил и подумал, вздохнув:
«Как она на него посмотрела. Если бы Марьяна Федоровна когда-нибудь так на меня посмотрела…»
С того дня Нюша и Таня стали дружить. Встречаясь, задушевно беседовали. На собраниях садились рядышком. Конспекты по политучебе составляли вместе. Таня стала вышивать себе блузку украинским узором, и Нюша стала вышивать себе блузку украинским узором. Заговорят про Таню и Бекишева — Нюша вступается: странно! Она к нему, кроме как за производственными данными, и не обращается. У вас старорежимный взгляд на взаимоотношения.
Холмогорка Стрелка отелилась двадцать восьмого января здоровым теленком хорошего веса. Первые дни после отела она давала по семь-восемь литров молока, на пятый день удой повысился до двенадцати литров. Следующие дни шло дальнейшее повышение: тринадцать, шестнадцать, семнадцать, восемнадцать с половиной.
— Стрелочка! — сказала Нюша при Бекишеве. — Вывози, дорогая, на тебя вся моя надежда!
Бекишев посмотрел на Нюшу, ничего не сказал, но на другой день принес ей большой разграфленный лист клетчатой бумаги.
— У меня такой же, — сказал он. — Каждый день будем проставлять Стрелкин удой, потом вычертим кривую.
Стрелка стала получать жмыхи. Подсолнечный жмых Нюша замачивала обратом — снятым молоком, а льняной давала в сухом виде, потому что размоченный он прилипает к деснам и небу коровы. Стала Стрелка еще больше давать молока: девятнадцать, двадцать три, двадцать четыре литра… Вдруг вниз пошла кривая: двадцать три, девятнадцать, семнадцать… Нюша перепугалась, прибежал Анатолий Иваныч, велел оставить свеклу, а вместо нее давать клевер — что-то у Стрелки случилось с желудком. Велел также кормить небольшими порциями, но почаще. Подошли директор Дмитрий Корнеевич и Бекишев — целое производственное совещание состоялось. Бекишев привел Иконникова. Иконников просмотрел график удоев и Стрелкины рационы (Нюша их записывала в особую тетрадку) и милостиво согласился со словами Бекишева, что есть смысл индивидуализировать питание Стрелки и использовать для ее раздоя все корма, какими располагает совхоз.
Расщедрился! Нюша с первых дней поняла, что Стрелка с лихвой окупит все, что на нее затратят.
Стрелка оправилась быстро, опять пошла вверх кривая удоев. Пришлось доить Стрелку по четыре раза в сутки, потом по пять раз, потом по шесть.
Нюша приходила на скотный двор задолго до рассвета, в начале четвертого часа. Задавала Стрелке утренний корм: свеклу (опять разрешил Анатолий Иваныч), мелко изрезанную и посыпанную овсяной мукой, — Стрелке это блюдо нравилось. В четыре Нюша садилась доить Стрелку. После дойки давала комбинированный корм, зерно, которое Стрелка ела особенно охотно, обильно запивая свежей водой. В шесть часов, когда Нюша доила Стрелку уже вторично, приходил Бекишев, еще красный После утреннего умыванья, с мокрыми волосами, гладко зачесанными назад. Он всегда говорил одни и те же слова:
— Доброе утро. Ну, как?
И записывал цифру вчерашнего удоя. Цифра была большая, приближалась к сорока…
Теперь уже и Коростелев завел себе график и тоже каждый день наведывался к Нюше, иногда даже по два, по три раза. Глаза у него азартно поблескивали. Он все беспокоился, не потеряла бы Стрелка аппетита.
— Ест? — спрашивал он, заскочив на минутку.
— Ест! — отвечала Нюша, ответно блестя глазами. — Что я думаю, Дмитрий Корнеевич, не обязательно ей один чистый клевер, можно и осоки, немножко, для разнообразия, она осоку хорошо ест.
— Ладно, диктуй! — говорил Коростелев. — Я скажу старшему зоотехнику — будет выписывать все, что закажешь. Тебе видней.
Вот как он с нею теперь разговаривал, вот как доверял ей!
Прибегала Таня: «Что новенького?» Доярки, приходя на работу, прежде всего заглядывали к Нюше: «Прибавила?»
Нюша отвечала коротко. Ей не нравилось, что столько ходит народу. Коровам беспокойно. Корова любит тишину.
Отец понимал это, Степан Степаныч. Похаживает около двора, крутит свои цигарки, вздыхает, а к Нюше не заходит. Только вечером, дома, спросит:
— Идет дело?
— Идет!
— Ты ее когда купала?
— Раз в месяц я их с мылом мою. Недавно мыла.
— А вымой лишний раз. Для аппетиту. Чтоб бодрость в ней взыграла.
Хороший советчик отец.
Бекишев специально читает книжки о раздое коров. Вычитает что-нибудь новенькое — и сразу к Нюше.
— Спасибо, — говорит Нюша. — Попробую.
— Вы запишите. Давайте я вам запишу.
— Спасибо, запомню без записки.
Иной раз что-нибудь такое скажет Бекишев, что старых доярок разбирает смех.
— Погодите, — скажет, — в новых скотных дворах мы такие создадим условия!.. На окнах повесим шторы — регулировать освещение; и поставим радиолы — будут коровы доиться под музыку.
— Что ли — от музыки удои повысятся? — спрашивают его.
— Именно повысятся.
Женщины смеются. Нюша пожимает худеньким плечом: чего смеяться? Человек серьезный, знает, что говорит. Ей представляется, как будет здесь на скотном через два-три года: механизация полная, чистота. И красивая, тихая музыка. Разве не хорошо? Очень хорошо.
Разговаривают Коростелев и Бекишев.
— Вита швиц дала шестьдесят девять, симменталка Фрея семьдесят два, а мировой рекорд, семьдесят семь и семь десятых, поставила все-таки холмогорка Вольница.
— Еще не вечер, — говорит Коростелев, — мы не знаем, где Стрелкин предел.
— Может быть, не так уж и далек ее предел, — говорит Бекишев.
Нюша смотрит через окошечко электрического доильника, как быстро-быстро бежит по резиновой трубке молоко, и думает: да, еще не вечер. Кто знает, может быть, Стрелка окажется не хуже прославленной Вольницы. А Бекишев так и ходит рядом, и Анатолия Ивановича водит с собой. Смотрят Стрелку, слушают у нее сердце — берегут…
Пошла телеграмма в область, в трест молочных совхозов, директору треста Данилову:
«Доярка Анна Власова первая откликнулась на решение февральского пленума ЦК, раздоив корову Стрелку до 52,7 литра суточного удоя и выполнив свой месячный план на 143 процента. Взяла обязательство надоить от данной коровы за лактацию десять тысяч литров. Директор совхоза Коростелев. Парторг Бекишев».
И пошли летать телеграммы! Горельченко телеграфировал в обком партии, рабочком — в обком союза, трест по телеграфу поздравил Нюшу, Коростелева и Бекишева, потом пришли поздравления от обкома партии, обкома союза, от министерства совхозов.
— Что, Нюша? — сказал Коростелев. — Так начинается слава.
Она стояла и держала в руках телеграмму, подписанную министром: узенький казенный бланк, твердый на сгибе, с рядками слов, приклеенных желтым клеем… Лицо Нюши горело. С счастливым и растерянным, детским вздохом она ответила:
— Не понимаю, что они находят особенного.
И спрятала телеграмму в карман.
Пришел из райцентра фотограф с треножником. Накрывшись черной простынкой, долго фотографировал Нюшу. Другой приехал вечерним поездом из областного центра. Этот снимал без простынки, жег магний, ослепляя Нюшу шипящими голубыми вспышками, и велел Нюше вынуть из ушей серьги, милые ее клипсы: почему-то они ему не понравились. Третий фотограф приехал утренним поездом из Москвы, в совхоз его доставили на райисполкомовском «газике». Московский понравился Нюше больше всех. Он сказал: «Вот вы какая, а я думал, вы пожилая — мамаша!» Она стала было снимать серьги, он сказал: «Зачем это? Будьте такая, как вы есть, а сережки вам идут». Он сфотографировал отдельно Нюшу и отдельно Стрелку, потом Нюшу рядом со Стрелкой, потом Нюшу с доярками четвертой бригады, потом Нюшу с Таней. Хотел снять Нюшу с Бекишевым, но тот отказался сниматься… Фотоаппарат у московского фотографа был маленький-маленький, умещался на ладони.
