Первая жена (сборник) - Ольга Агурбаш

– Надежда Федоровна! У меня есть к вам разговор. Не могли бы мы встретиться? Это недолго, но очень важно.

– По поводу Ани?

– Да-да. Пожалуйста, если располагаете временем, то можно сегодня.

– Сегодня? Ну если вы говорите, что ненадолго… – Надя делала вид, что сомневается. На самом деле она продумывала свои сегодняшние дела, выгадывая, какими из них можно пожертвовать ради Вадима.

Хотя кто он ей, этот Вадим? Почему ради него она должна чем-то жертвовать? А с другой стороны, это же из-за Ани, это по поводу дочери он хочет с ней говорить. Значит, другие дела подождут.

Долгие годы, живя со своей второй супругой, Глеб мучился вопросом: а способна ли Надежда любить?

Самому ему первое время вопрос казался странным, поскольку его сознанием подразумевался только один ответ: конечно!

Конечно, потому что каждый человек, по мнению Глеба, способен любить. Это во-первых. И во-вторых, потому что опять же, согласно представлениям Глеба, человек, выросший в детском доме, настолько остро нуждается в нежности, в желании искренне и в полном объеме отдавать и принимать чувственную любовь, что иначе и не может быть.

Надежда, которая росла без родительского тепла и не имела понятия о ласке, по мнению Глеба, должна была бы быть истинно любящей супругой, полноценно заботливой матерью. Она должна бы по определению излучать тепло, участие и что там еще излучает человек, истосковавшийся по любви.

Но похоже, он ошибался. Потому что за восемнадцать лет совместной жизни Глеб постоянно убеждался в обратном. То, что казалось естественным и нормальным для него, Надеждой не воспринималось таковым. Создавалось впечатление, что она, Надежда, на всю катушку пользуется теплом своих близких, восполняя тем самым безрадостные детдомовские годы, лишенные какой бы то ни было ласки. Это она, Надежда, воспринимает любовь домочадцев как должное, мало что отдавая взамен. Это она, Надежда, уже разочаровала свою дочь, и Аня, как теперь понимает Глеб, выражает свой протест против бесчувствия матери.

Конечно, внешне все выглядит более чем пристойно. Но чуть вглубь окунуться – и все! Становится ясно: не приучена Надежда любить, не привито ей это чувство. Не было в ее детстве того, что есть в жизни каждого ребенка, растущего в семье. Не было и быть не могло.

Поначалу Глеб боялся признаться себе в этом открытии, оправдывая Надежду все тем же безрадостным детством и жалея ее. Но со временем осознал четко и без всяких сомнений: да, так и есть. Его супруга эгоистична до глубины души. И это не тот здоровый эгоизм, который произрастает из любви к себе и является его непременной составляющей. А оголтелый, неосознанный, всепоглощающий эгоцентризм, когда все зациклено только на собственных интересах, собственных потребностях и собственном удовлетворении.

Опять же – внешне – все более-менее нормально. Внешне – иллюзия заботы о муже и дочери. Но это, скорее, подчинение мужу. Это признание его лидером семьи и следование его директивам, а отнюдь не внутренний порыв или желание самой Надежды.

Несколько раз Глеб пытался говорить с ней, что-то объяснял, но как объяснить то, что не имеет базы, примера, основы? Как можно это привить на пятом десятке жизни? Никак. Невозможно.

Глебу, пережившему тяжелую жизненную драму и последовавший за ней развод с женой, становилось тягостно: он мечтал о тепле, о том, что после всех мытарств и переживаний обретет наконец душевный покой рядом с любящей женщиной. Но увы… Он почему-то все чаще вспоминал свою первую супругу, периодически звонил ей, интересовался делами детей, а на самом деле желал услышать участие в голосе, знакомые ноты столь родного голоса. Вряд ли он любил ее теперь, по прошествии стольких лет. Однако ощущение тепла, семейного благополучия, взаимопонимания, которые царили когда-то в их отношениях, это ощущение осталось. И никакие перипетии судьбы, никакие события в жизни не могли вытравить в нем воспоминания о счастливо прожитых годах с первой супругой.

Да, он готов был признать психологическую надломленность и потерю веры в свои силы. Да, случилось это под влиянием внешних обстоятельств, когда пошатнулась и система ценностей, и чуть ли не основные мировоззренческие позиции. А кто бы выдержал? Кто бы спокойно и без последствий пережил такое? Надо было как-то справляться с этим надломом. Только как? Глеб и сейчас не ответил бы себе однозначно. Есть, наверное, методы. Ну, может быть, реабилитационные центры или даже клиника неврозов. Пусть! Даже психотерапевты, даже пусть целители! Шаманы, наконец! Сейчас, задним числом, он готов был на все, лишь бы сохранилась его первая семья. Все же колоссальная часть его души, гораздо больше, чем половина, гораздо больше, по-прежнему оставалась там. По-прежнему и, похоже, навсегда.

После нескольких лет жизни с Надеждой Глеб, поняв, что душевного равновесия с новой супругой не обрести, стал позволять себе связи с молодыми женщинами. А как иначе снимать напряжение? Каким образом получать удовольствие от жизни? Пить он не пристрастился, в казино не играл, спортом занимался от случая к случаю. Так что оставалось самое доступное и приятное – женщины. Дочь на самом деле видела его с одной из дам, но он удачно выкрутился и как будто бы остался чист перед женой. Во всяком случае решил, что она поверила в его объяснение насчет дочери приятеля.

То, что дочь растет маленькой стервой, Глебу стало понятно давно. Он, как мог, воспитывал ее, но той явно не хватало материнского истинно-заинтересованного глубокого участия, и он, как мужчина, ни заменить, ни восполнить этот пробел не мог.

Женщины, с которыми Глеб периодически заводил отношения, представлялись для него лишь сексуальными объектами. На долгие и уж тем более глубокие отношения он готов не был. Куда ему отношения? Первая семья все время требовала внимания. Пусть не пристального, не ежедневного, но все же. Своих взрослеющих детей Глеб из своего поля зрения надолго не выпускал. К тому же именно в общении с первой своей семьей Глеб получал наибольшее эмоциональное удовлетворение. В последнее время он все чаще виделся с детьми, делился с ними опытом и советами, мог рассказать что-то о своей жизни. Он стал брать билеты на концерты, спектакли, приглашая на них старших детей. Аня почему-то часто отказывалась от подобных мероприятий. Ей больше нравилось кино с попкорном и ночные клубы, куда по возрасту ее не пускали. Но иной раз, когда хитростью удавалось просочиться, она была довольна и, невзирая на запреты родителей, рвалась туда вновь. Притягивало именно запретное. А всякие там театры… Ну что в них интересного? Если только по школьной программе, чтобы не читать первоисточники. Это еще куда ни шло.

Надежда театры любила, но Глеб предпочитал разделять компании. Или с ней ходил, или с детьми. Не смешивал. Зачем лишние волнения с обеих сторон? Ненужные вопросы, переживания? Он придерживался мудрой, на его взгляд, пословицы: глаза не видят, сердце не тревожит. И хотя видимых оснований для тревог вроде бы не было, Глеб понимал, что старшим детям, при всем их понимании ситуации, обидно за мать, а Надежде – немного ревностно, что Глеб по истечении стольких лет продолжает уделять внимание детям. Причем чуть ли не больше, чем Анне. Поэтому, чтобы не обострять, Глеб разделял.

Последние полгода-год появилась мысль… Нет, даже не мысль, скорее, ощущение, что одинок. Да-да, невзирая на друзей, на наличие семьи, на обширные знакомства, одинок внутри. Когда впервые осознал это, ужаснулся: не может быть! Потом ужас сменился удивлением, затем горечью, а потом каким-то беспощадным смирением: да, это так! Ему не с кем поделиться сокровенным, он никому не в состоянии доверить свои опасения, сомнения, планы, мечты… Он не может быть искренним до конца ни с кем. А раз так, то, выходит, он не может быть самим собой. Ну на работе понятно: служебный этикет, необходимость держать лицо, соответствовать общепринятым деловым понятиям, начиная от дресс-кода, заканчивая растиражированными фразами: «Желаю удачного дня!» Или: «Приятно было познакомиться!», «Оставляем вопрос открытым в надежде на конструктивное решение». Нормальные в общем-то фразы, позитивные, хорошие. Только за ними может спрятаться кто угодно. Вот Глеб и прятался. А где он истинный? Где настоящий? С друзьями? Вряд ли до конца он раскрывается перед ними. С семьей? Понятное дело, нет. Надежде, по большому счету, лишь до самой себя есть дело. То, что она выполняет обязанности жены и хозяйки, еще не говорит о том, что у нее открытое сердце и что она – настоящий друг. Кстати, у нее самых близких подруг, пожалуй, что и нет. Приятельницы, хорошие знакомые – да. А чтоб подруги? Глеб, по крайней мере, таковых не знает.

Короче, дома он в основном молчит, уткнувшись в компьютер или в спасительный детектив, где ни вникать, ни думать не нужно. Следи за стремительно развивающимся сюжетом со стороны – и все. Можно, конечно, пытаться предположить, кто преступник, но, как правило, это бесполезно. Поэтому лучше читать бездумно. Так и время быстрее проходит, и полная иллюзия создается, что ты занят.