Признание в любви: русская традиция - Мария Голованивская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«В «Ветхом Завете» тело противопоставлено, с одной стороны, духовному естеству, рассматривается как дом души, а с другой стороны – является собирательным понятием, которым обозначают совокупность членов, костей, тука (жира), плоти (мяса), крови и др. То есть тело рассматривается как часть мифа о сотворении человека и как конкретный физиологически обусловленный предмет.
В «Новом завете» у апостола Павла тело становится мистическим объектом человеческого бытия – либо «смертным» и «греховным», либо «чистым» и «духовным». Во время крещения человек «приобретает» духовное тело. Тайну этого преображения открыл в Себе Самом Богочеловек. Тело христианина по отношению к Телу Христову – член, а вместе – Церковь Христова».
Очевидно, что такая расшифровка понятия рождает новую мистическую реальность. И очевидно также, что в рамках христианского мифа Христос разорвал прямую связь между телом и душой, между нечистотой тела и нечистотой души.
Что еще важно? Что тело – смертная часть человека, главный источник его искушения. Именно поэтому многие религиозные христианские сексты объявляли телу бой (умерщвление плоти), дабы оно не смущало дух своей исходной порочностью, идущей от исконно заданного противопоставления его душе.
Интересную грань этого понятия обнаруживает возможное происхождение самого слова: «тело» имеет общеславянские корни, и наиболее привлекательным представляется объяснение слова через его связь с теми же корнями, что находятся в основе слов «тесто», «тискать», «тесный». В таком случае «тело» буквально – «масса (на костях), которую можно тискать, мять». Отсюда же выражение «мы все из одного теста» и идея аппетитности, «вкусности» тела, которое хочется отведать, полакомиться им, насытиться. Продолжая эту линию, мы придем к пониманию, почему телесное обладание нередко мыслится в терминах поглощения, пожирания другого, а эпитеты «вкусный» и «сладкий» столь часто применяются по отношению к объекту своего желания.
Слово «плоть» по своему происхождению родственно и слову «кожа». Тут есть интересная перекличка с историей, рассказанной в «Ветхом Завете»: «И сделал Бог Адаму и жене его одежды кожаные и одел их». (Бытие, 21). То есть изначально плоть – это форма, внешняя оболочка. Понятие, близкое к понятию «тело», да не совсем. Плоть в «Ветхом Завете», и это видно из цитаты, понималась как та часть тела человека, которая не есть кости, кровь, жир, волосы, кожа, то есть относится к мышцам и внутренним органам. Понятие «плоть» означало также вообще телесность человека и в этом смысле являлась синонимом понятия «тело». Слово «плоть» обозначает вообще всякое живое существо – и людей, и животных. Им же может быть обозначена общность между людьми (все мы одна плоть). Эта общность может быть супружеской, родовой, семейной, кровной. Итак, и тело – «плоть» – есть символическое именование греховности, материальности, противоположности духу, враждебности небесному, приверженности земле, законам естества, миру.
В христианстве расставлены немного другие акценты. Плоть у апостола Павла понимается так: противоположность духовной жизни, жизнь в угоду страстям естества. И как родство по крови, супружество.
Если сравнить с приведенных точек зрения тело и плоть, то очевидно, что тело первоначально для лакомства, а плоть – это то, что задает общность, и то, что множится от брачных отношений. У тела есть форма, цвет, температура, у плоти – только сущность.
Что нам за дело до этих тонкостей и нюансов? Какая нам разница, что телесное может быть связано с высоким и красивым, а плотское – с низменным и греховным? (Говорят: «ее тело его будоражило», но «ее плоть его будоражила» звучит значительно хуже). А вот какое нам дело: все эти понятийные тонкости программируют наше восприятие самой ситуации сближения, давая одни права и отбирая другие, предлагая эту, а не иную систему оценки. Блудниц Бог не отталкивает, а прощает, они ведь отдают всего лишь свое тело, но не душу, и всегда от души каются. Куртизанок испокон века человеческая молва легко обеляла: они ведь не душой грешили, а всего лишь телом. Вот к плотским утехам – другой счет. Обжорство, как и прелюбодеяние – смертный грех, потому что не есть смирение плоти. Прелюбодеяние – это ведь желание той самой плоти, ведущее, как правило, к зачатию и всяким бедам.
Было бы излишним говорить о сакральности ритуала венчания и вступления в брак. Не родные по крови люди объединяются в «одно тело» через супружество, тем самым достигая родства по крови. Всякая другая цель есть блуд, соблазнение телом, блуд, порицаемый в традиционный культуре, и выводящий такое слияние за рамки не только сакральности, но и обычной мирской жизни.
Но как же тогда быть с гоголевским «попользоваться насчет клубнички»? Баба-ягодка, снабженная клубничкой и клюковкой – разве это не про срам? Нет, это не срам, а фольклор, территория народного юмора и архаичных норм, это зона сниженного стиля, узаконенная культурой. Стиля, к которому классической литературе, если это не стилизация, доступа нет. Но не откажем себе в удовольствии покопаться в «ягодке и клюковке». Слова «ягодка» и «ягодица» – однокоренные. В словаре Даля мы находим не только известное нам определение, что ягода – это мелкий мякотный плод, но и предположение, что ягодица, наряду с задницей, обозначала также ягоду винограда и сосок женской груди. Отсюда, очевидно, весь круг употребления – пьянящий мужчину женский сосок, тем же словом обозначаемые находящиеся сзади приятные окружности. Все это объясняет, так сказать, ягодность народной эротичности, но как от этой ягодности добраться до клубнички и клюковки? И далее, со всеми остановками, до калинки-малинки? Клубника на Руси, очевидно, считалась очень аппетитной ягодой, именно поэтому Даль приводит в словаре специальное слово – «клубничник», что означает «охотник до клубники». Форма клубники, ее цвет, запах, вкус – все способствовало превращению именно этой ягоды в главную ягоду русского Эроса. А вот клюква оказалась в этом ряду ошибочно, «развесистая клюква» означает ложь и ничего другого. Но эта ошибка не случайна: любая ягода, ягодка в силу уже сказанного может хорошо читаться в эротическом и любовном контексте: и вишенка, и малинка, и все прочее, чем можно полакомиться – все потенциально может прекрасно использоваться в качестве эвфемизма для обозначения привлекательности некоторых женских частей тела.
Это же доказывает и популярная русская песня, долгое время считавшаяся народной (на самом деле она была создана в 1860 году композитором и фольклористом Иваном Петровичем Ларионовым). Упоминание любых ягод наводит на любовные мысли, вот смотрите:Калинка, калинка, калинка моя!
В саду ягода малинка, малинка моя!
Ах, под сосною, под зеленою,
Спать положите вы меня!
Ай-люли, люли, ай-люли, люли,
Спать положите вы меня.
Калинка, калинка, калинка моя!
В саду ягода малинка, малинка моя!
Ах, сосёнушка ты зелёная,
Не шуми же надо мной!
Ай-люли, люли, ай-люли, люли,
Не шуми же надо мной!
Калинка, калинка, калинка моя!
В саду ягода малинка, малинка моя!
Ах, красавица, душа-девица,
Полюби же ты меня!
Ай-люли, люли, ай-люли, люли,
Полюби же ты меня!
Калинка, калинка, калинка моя!
В саду ягода малинка, малинка моя!
Эта двуликая христанско-фольклорная упаковка рассыпается с приходом большевиков, пожелавших разрушить приведенные выше концепции тела, плоти и духа, души. Все правильно, если Бог умирает, то остается человек один на один со своим телом, в котором ничего кроме тела и нет. Если умирают мифы, то оживает плоть. Толстой, вслед за лишь намекнувшим на это Тургеневым (Базаровым и Одинцовой), родил мужчину и женщину, которые любят и телом, а не только душой, за широкой и непроницаемой ширмой русской традиции и приличий. Приличия сменились пролетарской культурой, родив на своем излете упрощенные воплощения мужчины и женщины в виде хуя и пизды, первым сладкоголосым певцом которых стал Эдуард Лимонов. Я слышу возражение читателей: неужели родоначальником почти что порнографии в литературе является Лев Толстой!? Лев Толстой плюс атеизм и вульгарный материализм плюс, конечно же, сексуальная (студенческая) революция 1968 года. Свобода, воспринятая прежде всего как свобода сексуальная. Именно об этом последний фильма Бертолуччи «Мечтатели» 2003 года, сценарий которого был вдохновлен романом Кокто «Ужасные дети». Сегодня посмотреть этот фильм – самый верный способ вспомнить о Париже 1968 года
И что же получилось? Голые без кавычек герои действуют, руководят ситуацией, создают свои мифы. Что такое для хуя и пизды любовь? Соитие. Что такое делать любовь? То самое.
Оставшись без духа, плоть и тело разрослись и заполнили собой практически все человеческое существо, мыслящее свободу в терминах осознанной необходимости. Потеря второго члена оппозиции «тело (плоть) – душа» полностью перевернула картину мира. И год этого переворота – 1979-й, когда в Париже вышел роман Лимонова «Это я, Эдичка». И опять я слышу возглас читателя: а как же набоковская Лолита, она же тоже неприличная?! Неприличная, но про другое. И об этом – позже.
