Спи ко мне - Ольга Лукас

Рыба от неожиданности обрушился на краешек кровати. С наскока ему было не постичь, как можно объединить в одном помещении такие разные функции.

– Наверное, этот совмещённый узел очень велик по площади? – осторожно спросил он, поднимаясь на ноги.

Наташа высунула из-под одеяла ступню, на глаз прикинула длину ванной комнаты, отмерила её ребром ладони.

– Вот отсюда, смотри, и дотуда, где нога моя торчит.

Но Рыба уже увидел под потолком связку металлических трубочек разной длины и, потянувшись к ним рукой, спросил:

– А это что такое?

– Музыка ветра. Ветер подует – она забренчит.

Рыба набрал в лёгкие побольше воздуха и, как волк, решивший разрушить кирпичный домик Наф-Нафа, изо всех сил принялся дуть на трубочки. Послышался нежный тонкий перезвон.

– Музыка… Чтоб её ветром унесло! – с восхищением произнёс он, когда затихли последние звуки.

«Дитя познаёт мир», – подумала Наташа и выбралась из постели.

Рыба уже рассматривал висящую на стене коллекцию современной каллиграфии в небольших металлических рамках.

– Это узоры? Или древний язык? – спросил он.

– Это подписи художников, – пояснила Наташа

– Художников? – Рыба с сомнением оглядел экспозицию и даже понюхал ближайшую картинку. – Этот уж точно не художник!

– Людей, которые рисуют картины. У нас их называют художниками. А у вас? Есть же какое-то специальное название для этой профессии?

– Рисовальщики, – тут же сказал Рыба. – Среди них есть мастера, а есть – художники. Но почему подписи такие большие? И где картины, к которым они сделаны? Обычно у нас…

– У нас тоже обычно рисовальщики подписывают картины. Иногда подписи получаются очень красивыми. А иногда выходят даже лучше, чем сами картины. Иной художник… мастер, я имею в виду, долго думает, как бы ему этак выделиться. Если он художник – ну, в вашем смысле художник, – он выделяется своим стилем. У нас на работе есть такой смешной чувак – Гогога. Вот уж точно художник! Что бы ни нарисовал – ни с кем не спутаешь. А у кого нет узнаваемого стиля, тот совершенствует подпись. Это заметил один галерист. С его лёгкой руки подписи некоторых художников… рисовальщиков… стали отдельным видом искусства. Мне больше всего нравятся вот эта и вот эта. И ещё последняя. А тебе?

Рыба внимательно рассмотрел все подписи. Потом указал на одну, ничем не приметную, и сказал:

– Это – художник.

И почтительно склонил голову.

– Надо же. А стоила так же, как и остальные. Надо бы купить пяток его работ, пока галерист не пронюхал и не взвинтил цены.

Рыба переместился к книжному шкафу и осторожно снял с полки пластмассовый шар с заключенным внутрь крошечным Кёльнским собором – ещё один старый Светкин подарок.

– Это для чего?

– Это ни для чего, просто украшение. Если потрясти его вот так – пойдёт снег.

Наташа осторожно забрала у Рыбы шарик и встряхнула.

– Но ведь так не бывает! – сказало познающее мир дитя. – Снег идёт в горах, а не в городе!

– Да что ты говоришь? – усмехнулась Наташа. – Месяца через два я тебе покажу, как снег изумительно может идти в городе, не спрашивая твоего разрешения.

– Снег? Настоящий, белый, холодный? – у Рыбы загорелись глаза.

– Белый, настоящий, холодный, – заверила Наташа. – Если бы я могла, я бы сейчас заказала снег на дом! Но, увы, у нас пока такой услуги не предусмотрено. Так что придётся тебе потерпеть.

– А это что висит? – спросил Рыба и снова подошел к кровати.

– Ловушка для снов.

– Для меня?

– Нет, для снов вообще. Ну, считается, что она ловит хорошие сны. И отгоняет плохие.

Рыба внимательно рассмотрел перья и камешки, привязанные к незнакомой игрушке, проверил на прочность суровые нити, натянутые на самый большой обод, и вдруг продел между ними пальцы.

– Рыба попала в сети, – сказала Наташа и замолчала. Рука была похожа на хищного паука, притаившегося в центре своей паутины, а не на беспомощную добычу. Тут же Наташино воображение нарисовало огромное – в два человеческих роста – колесо с натянутыми внутри тонкими прочными верёвками, и запутавшегося в них Рыбу, пришпиленного к этой конструкции на манер человека Леонардо.

Рыба высвободился из сетей и строго сказал:

– Это не ловушка. Просто так называется. Давай обойдёмся без ловушек.

Наташа пожала плечами.

Напротив кровати, в нише между стеной и книжным шкафом, висела пыльная гитара.

– Старинная база связи? – восхищённо спросил Рыба и осторожно дотронулся до лакированного корпуса.

– Это гитара. Смотри.

Наташа сняла инструмент со стены, сдула пыль. Взяла пару аккордов, подкрутила колки. Подстроила. Ударила по струнам и запела:

– «А я сажаю алюминиевые огурцы, о-о! На брезентовом поле! А три чукотских мудреца…» Тьфу, не помню уже ни хрена.

– Можно? – Рыба потянулся к гитаре, присел на кровать, осмотрел и ощупал струны и корпус. Наташа подумала, что он сейчас споёт ей серенаду, и непременно на испанском языке. Но Рыба не думал петь или хотя бы играть. Он, кажется, вообще не понимал, что держит в руках музыкальный инструмент.

– У вас такая штука есть? – спросила Наташа. – Умеешь ею пользоваться?

– Похоже на базу связи, – кивнул Рыба, – только я не помню, как она должна работать. Это такой старинный аппарат для того, чтобы разговаривать с человеком, который далеко от тебя. Струн было десять – по числу цифр. Кажется, надо было дотрагиваться до струн в определённом порядке, тогда импульс шел по проводам, и соединение устанавливалось. Это было лет двести назад. Мы давно пользуемся электронными устройствами связи. Нажимаешь на кнопки – и разговаривай. Но у каждого номера по-прежнему есть своя мелодия. Просто мы её не слышим.

– Так это же телефон! – догадалась Наташа. – Ваши древние телефоны были похожи на наши гитары! А у меня как раз есть наш старинный телефон. Ну, то есть, современная копия. Выглядит почти как настоящий. Только из пластмассы. Но это очень достоверная пластмасса!

Она схватила Рыбу за руку и потащила в гостиную – туда, где на специальной полочке стояла копия старинного телефонного аппарата.

Рыба с трепетом дотронулся до корпуса и спросил:

– Это… украшение?

– Да нет. Я же говорю, это телефон. По-вашему – база связи. Она работает! Хочешь, позвоним кому-нибудь?

– Позвоним? – Рыба осмотрел телефон со всех сторон, но, видимо, не обнаружил ничего, что могло бы звонить. – Не понимаю. Это тоже должен ветер подуть, чтобы оно звонило?