The Мечты. Соль Мёньер (СИ) - Светлая Марина

Нине Петровне была глубоко безразлична национальность Арсена Борисовича. Какая разница, если со своей главной функцией он успешно справлялся – создавал Нине образ успешной и счастливой женщины. Собственно, если уж совсем честно, то и счастливой тоже он ее делал, но она не особенно стремилась признаваться в том даже ему. Еще чего! Загордится, а оно ей надо?

Но в то злополучное утро с Нины слетели все дурацкие маски, которые она носила и стремилась демонстрировать окружающим. Естественно – после такой-то ночи, когда Таня не пришла ночевать, а телефон ее оказался недоступен. Арсен исправно собирал слезки с ее щек, капал капли и поглаживал по спине и по голове, пытаясь хоть как-то успокоить. За что даже был удостоен вполне искренних слов любви и благодарности.

Нет, если совсем по чесноку, то Таня далеко не в первый раз пропадала где-то посреди ночи. Будучи любительницей клубов и развлечений, и уж тем более после Америки, она давным-давно перестала спрашивать у матери разрешения на подобное времяпровождение. И в сущности, Нина не возражала. Пусть девочка развлекается, пока молодая.

Но именно сейчас ее задело за живое. Ведь если Татьяна исчезла теперь, то это в любом случае потому, что нашла себе своего турецкого поваренка. С ним и зажигает на танцполах! И от одной этой мысли у Нины Петровны подскакивало давление.

В общем, утро после такой-то ночи у них вышло безрадостным. Нина угрюмо собиралась на работу. А Арсен торчал в своем ноутбуке за барной стойкой, что-то внимательно изучая вприкуску с тостами с чаем. И так бы они и занимались каждый своим, если бы в какой-то момент он не поднял бы на нее глаза и не выдал:

- Ну нихрена себе! Реджеп этот из ресторана – оказывается, сын Аяза Четинкаи.

Нина на мгновение остановилась. Во-первых, она почти никогда не запоминала турецкие имена. Потому что они напоминали ей какую-то абракадабру. А во-вторых, ей было решительно все равно, чей там сын поваренок ее дочки. Но все же сочла нужным кивнуть своему Ковалю и поинтересоваться:

- И что мне делать с этой информацией? Радоваться, что он не сын какого-нибудь Дамира-эфенди? 

- Да тебе, в общем-то, ничего, - хмуро отозвался Арсен. – Ты уверена, что у Тани с этим Реджепом серьезно?

- Да они целовались посреди набережной на всеобщем обозрении! Как это может быть несерьезно, Сеня?!

- Не знаю, - пожал он плечами в ответ. – Ей двадцать один год. Мало ли…

- Арсен, ты говоришь о моей дочери. Побольше уважения, пожалуйста!

- А что я сказал? – удивился он.

- Ты сказал, что она легкомысленная и гуляет с кем попало!

Арсен Борисович глубокомысленно потер лоб, дабы сохранить спокойствие, и проговорил:

- Я вовсе не это имел в виду, но не в том суть. Видишь ли, этот Аяз Четинкая – главный конкурент Романа уже долгое время.

Тут наконец-то врубилась и Нина, даже почти осознав сказанное. Она подошла к Ковалю, приоткрыв рот и пытаясь просчитать, за что в этом новом знании ухватиться.

- И это его отец?

- Угу, - кивнул Коваль. – Черт! И что с этим теперь делать?

- А... А как ты думаешь... Что Рома... Как Рома отреагирует?

- Не знаю. Ну сын его. Мало ли… - задумчиво отозвался Арсен и быстро добавил: - кто чей сын.

- А сильно ему этот... Аяз... Сильно насолил?

- Да прилично.

- Значит, психанет... - задумчиво проговорила Нина.

- Нина, не вздумай!

- А разве у меня есть варианты?

- Есть! – уверено отрезал майор. – Варианты есть всегда. Неужели ты сама не понимаешь, что сделаешь только хуже, если вмешаешься?

- Да ничего я не сделаю! Все сделает Моджеевский. Хоть раз в жизни полезное.

- Подумай, что будет, если Таня узнает, откуда ветер подул.

- Но сделает все Рома. Я лишь донесу нужную информацию до нужных ушей! – рассердилась Нина.

И Арсен прекрасно понимал, что следующим аргументом будет тот факт, что он ничего не понимает в воспитании детей.

Да и как ему понимать в том самом воспитании, если у него и правда детей не было. И в этом, по мнению Нины, было ее истинное преимущество как в жизненных достижениях, так и в жизненном опыте. Потому советоваться с Арсеном она не собиралась. А вот пышущая гневом напротив нее Татьяна – так то пройдет. У детей всегда быстро проходит. Пошумят и перестанут. Можно еще подуть, как на разбитую коленку.

- Во-первых, Арсен не мой, а свой собственный, Танюша, - проговорила Нина Петровна, глядя на дочь. – А во-вторых, не тебе меня судить! 

- А ты не суди о людях по догадкам и придумкам. И я буду общаться с теми, с кем я хочу, нравится тебе это или нет, - не отвела взгляда Таня.

- Если оградить тебя от подобных людей, то не будет возможности общаться. Или тебе очень захотелось надеть паранджу?

- Какую еще паранджу, мама! – со вздохом сказала Таня. – Ты бы телевизор поменьше смотрела, а то скоро о мировом заговоре рассуждать начнешь.

- Ну да, мать – дура! – плаксиво заявила Нина Петровна. – Мать – ничего не понимает! Одни вы умные! Глазом моргнуть не успеешь, как твой турок тебя утащит в Стамбул и сделает пятой женой. Это у них по закону типа нельзя, а на самом деле... Я читала!!! Но тебе, похоже, за счастье будет, раз уже сейчас ты на его стороне, в то время как он твоего отца обирает, как липку! Тому тоже ума не хватило лично все проверить, пришлось мне по своим связям!

- Хотелось, как лучше – получилось, как всегда, - как это часто бывало в спорах с Ниной Петровной, Таня рано или поздно наталкивалась на стену упрямого нежелания матери понимать то, что ей пытаются объяснить. Для нее существовала лишь одна модель мира – ее собственная, самая правильная и совершенно нерушимая. Таня поднялась и хмуро проговорила: - Ты бы хоть раз в жизни попробовала услышать отца, меня, Богдана. Да хоть Арсена. Хоть кого-нибудь!

- Ты влюблена и в своем состоянии не способна объективно оценивать происходящее. Потом еще спасибо мне скажешь! – закричала мать, смяв в пальцах попавшиеся под руку бумаги. – Чтобы ты и какой-то турок! Я не допущу! И ты не посмеешь через меня перешагнуть! У меня только два ребенка, и если их придется спасать от них самих, то я спасу. Я Боде не позволила ошибку совершить, и тебе тоже не позволю, ясно?!

Не намереваясь больше выслушивать сентенции матери, Таня развернулась, чтобы уйти. Но упоминание имени брата остановило ее. Она обернулась и озадаченно спросила:

- Как это? Что значит - «не позволила»?

- То и значит! Он тоже, как ты, в свое время творил чудеса. Любовь у него, видите ли. К кому попало! И если бы я не вмешалась, сейчас еще неизвестно, что бы с ним было! И совершенно точно, что ничего хорошего!

Таня некоторое время молча смотрела на мать, пытаясь собрать воедино воспоминания о брате, частые скандалы в доме, когда он заканчивал школу, заваленный им экзамен. Потом он переехал к отцу, а после и вовсе свалил в Лондон. Таня сглотнула подкативший к горлу ком догадки и с трудом разлепила губы:

- Он поэтому с тобой не общается?

- Можно подумать, он вообще с кем-то общается! Эгоист, как и его папаша!

- У меня есть к тебе просьба, - проговорила Таня негромко и очень спокойно. – Не вмешивайся больше в мои дела. Потому что если однажды ты останешься одна, то виновата в этом будешь только ты сама.

- В твои дела! – всплеснула руками Нина Петровна. – Это какие же у тебя дела? С поварами шашни крутить?

- Забыла добавить с безработными. Так более драматично.

От матери Таня выходила в самом мрачном расположении духа. Мир вокруг двигался, словно в беззвучной и замедленной съемке, а внутри нее самой образовалась звенящая пустота с одиноким ежиком, уныло покалывающим под солнечным сплетением. Обида на мать, злость на отца, непонимание родственных связей представителей турецкого народа – все чувства притупились и замерли. Наверное, так бывает перед грозой, когда на короткое время наступает передышка до ее начала.