Рок - Евгений Чазов

Каких только домыслов, особенно в «послеперестроечный» период, я не наслышался об уровне работы 4-го Главного управления по сохранению здоровья руководящих деятелей партии и государства. Чего только не писали о возможном использовании медицины в политических целях, вплоть до обвинений в преднамеренном построении таких схем лечения и режима пациентов, которые способствовали трагической развязке. С человеческих позиций читать эту галиматью было просто омерзительно. Но совесть была спокойна, ибо все результаты посмертной ревизии указывали на высокий профессионализм тех, кто осуществлял лечение. Наши выдающиеся патологоанатомы, которые приглашались для оценки правильности диагноза, — академики А.И. Струков, Н.А. Краевский, подписи которых стоят под медицинским заключением, удивлялись, как больные с такой патологией долгие годы могли жить и активно работать.

«Это возможно только в условиях Четвертого управления», — как правило, заканчивали они свои выводы. Да и могло ли быть иначе, если лечение коллегиально осуществлялось ведущими учеными и врачами страны? Так что различного рода «мемуаристам» надо бы знать, что профессор Чазов единолично никогда ничего в плане лечения пациентов не предпринимал, все патологоанатомические материалы подвергались специальной консервации, чтобы в любое время их можно было изъять для нового изучения.

В марте 1990 года, покидая пост министра, я пришел официально попрощаться с М. Горбачевым. К этому времени мы были уже далеки друг от друга, и визит носил больше протокольный характер. В разговоре Горбачев неожиданно затронул тему смерти Черненко, со дня которой прошло уже пять лет: «Знаешь, они (я понял, что это — о бывшем окружении Черненко, части старого аппарата ЦК, потерявшего или теряющего свои позиции и власть) распространяют слухи, что смерть Черненко была ускорена для того, чтобы я занял пост Генерального секретаря». Меня удивила не тема разговора, а та эмоциональность, с которой это было сказано. «Михаил Сергеевич, — ответил я. — Стоит ли обращать внимание на пустую болтовню? Вспомните, когда Черненко избрали Генеральным секретарем, все возмущались, как можно было передавать власть в руки тяжелобольного человека. Когда я возвращался с пленума вместе с Г. Арбатовым, он меня прямо спросил, информировал ли я Политбюро, ЦК о состоянии здоровья Черненко. Я ответил, что в Политбюро лежит не одно официальное заключение консилиума врачей о его тяжелой болезни. Если же говорить о сугубо медицинской стороне, то нам, врачам, и Константину Устиновичу повезло, что мы смогли его спасти еще в 1983 году. Его лечил не только Чазов, не только ведущие врачи страны. По просьбе самого Черненко Хаммер из США привозил ему ведущего пульмонолога, который полностью согласился и с нашим диагнозом, и с проводимым лечением». Мой ответ, как мне показалось, успокоил М. Горбачева...

Но вернемся в март 1985 года. На следующий день после смерти К. Черненко, не успел я собраться на работу; как раздался телефонный звонок. К моему удивлению, в этот ранний час из машины звонил Михаил Сергеевич Горбачев. Он начал с того, что поблагодарил меня за все то, что я искренне и бескорыстно сделал для него за годы дружбы и особенно в последнее время. Помолчав, добавил, что уверен, как бы ни менялось наше положение, мы и в будущем останемся верными друзьями. Тогда я искренне поверил в эти слова. Сейчас же вспоминаю «Горе от ума» А. Грибоедова: «Блажен, кто верует, тепло ему на свете». «Я долго думал, — продолжал он, — что делать в связи с обращением многих товарищей по партии, которые считают, что я должен ее возглавить. Вопрос не простой, но после долгих раздумий я решил, что надо согласиться. Надо выводить страну и партию из кризиса. Сейчас еду, чтобы сообщить им об этом решении. Сегодня проведем и пленум ЦК».

Конечно, меня поддержали этот звонок и слова М. Горбачева, учитывая состояние, в котором я находился, но не могли не покоробить заявления о долгом раздумье, о просьбах товарищей. Передо мной можно было и не лицемерить, ибо мы не раз обсуждали проблемы выборов будущего Генерального секретаря. К тому же он хорошо знал сложившуюся в партии политическую конъюнктуру. В той общественной и политической ситуации, которая царила в стране, у него не было альтернативы, хотя он и побаивался «стариков». Когда однажды зашла речь о позиции, которую может при выборах Генерального секретаря занять А. Громыко, скептически относившийся к Горбачеву, Михаил Сергеевич заметил, что у него есть возможности договориться с ним. Тогда я не обратил внимания на это замечание. Каково же было мое удивление, когда на срочно собранном, менее чем через сутки после смерти К. Черненко, пленуме ЦК с предложением об избрании М. Горбачева Генеральным секретарем выступил именно А. Громыко.

Еще в большей степени поразил меня характер представления. Были свежи в памяти сдержанные, сухие выступления К. Черненко, представлявшего на этот пост Ю. Андропова, и Н. Тихонова при представлении К. Черненко. И вот...

Стены амбициозного мраморного зала в Кремле, построенного по предложению Л. Брежнева для заседаний пленумов ЦК КПСС, такого панегирика в честь будущего Генерального секретаря еще не слышали. «Михаил Сергеевич Горбачев, — сказал А. Громыко, — человек принципов, сильных убеждений, острого и глубокого ума, он всегда умеет находить такие решения, которые отвечают линии партии». «Я сам часто поражался его умению быстро и точно схватывать суть дела, делать выводы, правильные, партийные выводы», — говорил А. Громыко. Продолжая и по сей день уважать и высоко ценить Громыко за его честность, твердость в отстаивании интересов нашей Родины, я не хочу дальше перечислять все те превосходные эпитеты, которыми он авансом наделил Горбачева. Пройдет всего три года, и Громыко будет говорить совсем другое.

Тогда же, слушая его речь и сопоставляя ее с проскользнувшим в разговоре замечанием М. Горбачева о том, что «с Громыко он договорится», я подумал о состоявшемся их компромиссе. Какова его цена? Все стало ясно 2 июля того же года, когда по предложению Горбачева мы, депутаты Верховного Совета СССР, единогласно проголосовали за избрание А. Громыко Председателем Президиума Верховного Совета СССР, формально — за главу советского государства.

Если препарировать борьбу за власть, как препарирует анатом больной орган, мы за фасадом красивых слов и заявлений увидим беспринципность, лицемерие, увидим, как объединяются бывшие враги, люди, которые терпеть не могли друг друга, начинают клясться в вечной дружбе - совсем, как в басне Крылова: «Кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукушку»..

Я вспомнил, что подобный властный компромисс был уже в нашей истории, когда, свергая Н. Хрущева, власть разделили Л. Брежнев и Н. Подгорный. Брежнев тогда терпел Подгорного десять лет, Горбачев отправит Громыко на «заслуженный отдых» через три года. Конечно, за компромиссом личностей стоят более сложные процессы. Договариваясь с Громыко, Горбачев не только вносил раскол в ряды «старой гвардии», но и привлекал на свою сторону значительную часть из консервативно настроенных членов партии и ЦК.