Смерть Банни Манро - Ник Кейв

— Джорджия? — изумленно и будто во сне произносит он.

— Что там происходит, Банни? У вас все в порядке? Голос Джорджии не похож ни на один другой из всех, которые доводилось слышать Банни, и он даже начинает сомневаться, действительно ли он ее слышит.

— Секундочку, — говорит он. Он смотрит на себя в зеркало заднего вида и видит человека, который вполне мог бы быть им, но почему-то это все-таки не он. Он помнит себя другим. Черты лица, похоже, никак не связаны между собой, и вообще произошло какое-то общее оседание. Глаза ввалились в орбиты, и в щеках появилась развращенная вялость, а когда Банни пытается улыбнуться, он напоминает себе хитрый желтозубый “безендорфер” миссис Брукс. Кожу с лица содрало соленым ветром, а спираль челки свисает со лба использованным презервативом — но на самом деле это не презерватив, просто Банни выглядит не так, как обычно, и к тому же понятия не имеет, куда собрался ехать.

— Джорджия, послушайте. Я собираюсь задать вам очень искренний вопрос, вопрос из самого сердца. Можно?

— Задавайте.

— Что бы вы сказали, если бы одинокий, истосковавшийся по любви и немного пьяный мужчина средних лет посреди ночи нагрянул к вам с визитом?

— Как, прямо сейчас? — Но голос Джорджии кажется электронным, будто это записанное на автоответчик сообщение.

— Я расцениваю ваш ответ как “да”, — говорит Банни.

— Банни, где вы? Он поворачивает ключ в замке зажигания, и “пунто” с несвойственной ему уверенностью (Банни даже успевает подумать: “Что это с ним?”) тут же с ревом заводится.

— Где я? — задумывается Банни. — Ох, Джорджия, знали бы вы, где я. Я, бля, повсюду! Банни защелкивает телефон и кидает его на соседнее сиденье. Он замечает, что две лужицы у него под ногами слились в одну большую, и от этого Банни так и переполняют эмоции — он уж не знает почему. Он закрывает глаза и слышит, как большая черная волна ударяется о дамбу и окатывает “пунто” столбом пены, отчего машину подбрасывает, и Банни надеется, что он не уснул. Он открывает бардачок, достает оттуда список клиентов, находит адрес Джорджии и сворачивает на пустынную улицу. Линию электропередач порвало, провод извивается черной змеей, шипя и рассыпая искры, и по залитой дождем улице движется в сторону “пунто”. Банни кажется, что черная змея нарочно ищет именно его и что, если она до него доберется, он умрет. А еще он думает о том, что, возможно, все это ему только мерещится, что на самом деле это мираж, или иллюзия, или ужасное видение, или что-то типа того, и тогда он проговаривает сквозь зубы:

— Гром гремит, гроза грозится, но меня не испугать!

А потом нажимает ногой на газ и движется — в замедленной съемке — вниз по улице.

Он кружит по городу, голос Джорджии отступает, и Банни с киберуверенностью говорит себе: “Я — великий соблазнитель. Я работаю по ночам”. Полотнища темноты, еле пробиваемые его фарами, окружают Банни глухой стеной, но он чувствует себя так, будто мог бы сейчас откинуться в кресле и закрыть глаза, а верный “пунто” отвезет его куда следует. С тех пор, как он свернул с набережной, ветер утих, и ночь перестала заливать машину дождем, и большая белая задница Джорджии идеально вписывается в порнографическое облачко, висящее у Банни над головой. “Пунто” окутывает призрачная тишина, и Банни не слышит ничего, кроме своего собственного ровного и непрерывного дыхания.

Из ночного мрака выныривает квартал Велборн, похожий на левиафана — черный и библейский, — и Банни паркует машину у скамейки, которая на этот раз пуста, на ней нет ни толстяка в цветочном платье, ни подростков в капюшонах. Банни выходит из машины, в мокром костюме, с приклеенными к голове волосами, но ему наплевать — все равно он великий соблазнитель. Он работает по ночам.

Банни входит в темное брюхо подъезда, и глаза ему обжигает едким запахом мочи и хлорки, но ему нет до этого никакого дела. Он чувствует, как гениталии так и кидаются ему в руку, когда он сжимает их сквозь промокшие брюки, и по лестнице он поднимается бегом, перепрыгивая через три ступеньки, хотя уже и не помнит, чтобы вообще разговаривал по телефону с Джорджией. Он дрожит в ледяном, пропитанном водой костюме и — работает по ночам.

А и плевать.

Банни идет по балкону мимо дверей квартир, но вынужден возвращаться, потому что пропустил номер 95 — на лестнице выключен свет. Он прижимается лицом к окну, и ему кажется, будто в дальней комнате мерцает не то свеча, не то ночник, не то еще что-то такое — и он не может сдержать улыбки, потому что уверен — и прямо чувствует, как бегут мурашки по спине, — уверен как ни в чем другом, что в той слабо освещенной дальней комнате Джорджия ждет его, она раздета и стоит на четвереньках, широко разведя в стороны колени, ее груди покачиваются из стороны в сторону, а задница поднята к небесам, и ее гребаная щелка витает в воздухе как самая прекрасная вещь, какую только можно представить себе в этом дерьмовом, вонючем, заразном долбаном мире, и все, что от него требуется, это поправить вставший в штанах член (что он и делает) и толкнуть дверь (закрытую на легкую щеколду), и тогда она распахнется (он толкает, но она не распахивается). Банни стучит в дверь и шепчет в замочную скважину: “Джорджия”. Ничего не происходит, поэтому он колотит в дверь кулаком, а потом опускается на колени и произносит ее имя в кошачью дверцу — самым громким шепотом, на какой только способен. И еще раз произносит ее имя. Неожиданно, ну просто совершенно неожиданно, по всей квартире зажигается свет. Дверь открывается, и на пороге появляется мужчина в нижнем белье, который держит в руке большую пустую сковородку с тефлоновым покрытием. Банни с пола очень хорошо видно чрезвычайно грубое изображение Вуди Вудпекера (он выглядит как-то порочно: хитро щурится и курит сигару), вытатуированное на лодыжке мужчины. А еще Банни видно, что у мужчины со сковородкой один ноготь на ноге поражен какой-то инфекцией.

— Кто вы такой? — спрашивает Банни с пола. Он видит за спиной у мужчины со сковородкой Джорджию в уродливом бомбазиновом халате.

— Кто это такой? — орет Банни, указывая на мужчину со сковородкой. Джорджия, словно желая защитить мужчину, положила руку на его широкое иллюстрированное плечо и смотрит на Банни с искренней растерянностью.

— Мистер Манро, это вы? — наконец спрашивает она.

— Вы же сказали, его “нет, в смысле нет”, чтоб вас! — орет Банни. Мужчина с татуировкой на лодыжке (где это его так — в тюрьме? в начальной школе?) отдает сковородку Джорджии и наклоняется к Банни.

— Чего тебе тут надо, отсос недоделанный?

Банни предпринимает несколько неудачных попыток подняться на ноги, он не намерен концентрироваться на деталях, и поэтому ему кажется, что мужчина сказал просто: “Отсос недоделанный”. Он отвечает: “Сам ты отсос недоделанный” — и тут же понимает, что этого делать не стоило.

Мужчина зевает, чешет пузо, отступает на четыре шага, разбегается и со всей дури пинает Банни по ребрам, отчего тот подлетает в воздух и с громким выкриком приземляется на спину. Он накрывает голову рукой, чтобы защитить себя от следующего удара. — Не надо, прошу вас, — тихо говорит он.

Но больше его не бьют, и Банни успевает убрать руку как раз вовремя, чтобы увидеть, как дверь захлопывается ударом гноящегося желтого ногтя.

Вернувшись в “пунто”, Банни расстегивает штаны и дрочит с поистине эпическим размахом — долгодолго, — а когда наконец кончает, позволяет голове запрокинуться, открывает рот и со слоновьим ревом выпускает из себя последние остатки разума, и те разносятся эхом по кварталу Велборн сквозь разрушенную ураганом ночь. Банни на мгновение осеняет смутная догадка, что странные видения, потусторонние визиты и прочие наваждения, которые никак от него не отвяжутся, это на самом-то деле призраки его собственной печали, и они сводят его с ума. Он уверен как ни в чем другом, что очень скоро они его убьют. Но больше, чем все остальное, его волнует вопрос, что же все-таки произошло с этой сукой Джорджией. Господи боже.

Глава 24

Когда Банни входит в фойе отеля “Empress”, он с радостью отмечает, что все вернулось на свои места — похоже, мир собрал себя заново. Отель почему-то напоминает Банни лысеющего мужчину с зачесом на лысине, но ему сейчас слишком хреново, чтобы пытаться понять, где тут связь. Сейчас шесть утра, и поднявшиеся спозаранку постояльцы перемещаются по фойе подобно живым мертвецам. Отмытые и отчищенные любители пошататься по гостиничному вестибюлю источают из своих пор режущие глаза миазмы чистого алкоголя, но Банни этого не замечает, потому что сам пребывает в таком убитом состоянии, что люди интуитивно стараются держаться от него подальше. Его несвежая и промокшая одежда, металлический запах униженного страха и букет будто бы навечно въевшегося в тело похмелья создают вокруг него особое силовое поле. И вообще он похож на маньяка. Он испытывает истинное удовлетворение от успеха, когда ему удается пройти через все фойе в манере двуногого, а не на четвереньках. Интересно, сыграет ли ему это на руку, когда он обратится с вопросом к человеку за стойкой регистрации?