Прыжок через быка - Илья Франк

Фелиси: Но это не глупости!

Лоик: Нет, это безотчетное знание. Но это уже не Паскаль.

Фелиси: Виктор Гюго?

Лоик: Нет, Платон.

Фелиси: Его нам еще не хватало. И что, он тоже верил в переселение душ?

Лоик: И да, и нет. Вообще это уже другая история. Но что поразительно, он рассуждает точно как ты, доказывая бессмертие души. И это то, что называют аргументом знания-припоминания.

Фелиси: И что же, ты не согласен с этим?

Лоик: У меня ведь не та вера, что была у греков. Да и у Платона, пожалуй, ее тоже не было».

На следующий день Фелиси идет с дочкой в зоопарк, смотрит там с ней сначала на свое отражение в искажающем зеркале, потом видит львов, потом они попадают на представление уличного кукольного театра. Мы видим гиньоля (петрушку) с пышной копной волос, держащего в руке на палочке маску.[138] А затем происходит встреча Фелиси с Шарлем – в автобусе, совершенно, конечно, случайная.

Был у Фелиси выбор или нет? Она могла выбирать между Лоиком и Максансом. А могла не выбирать и надеяться на встречу с Шарлем. Иными словами, если Фелиси и могла выбирать, то лишь между выбором и невыбором.

Когда Фелиси рассталась с Максансом и вернулась из Нёвера, у нее произошел с матерью следующий разговор:

«Мать: Зачем мне его, впрочем, защищать? Я всегда думала, что это плохой выбор.

Фелиси: Послушай, мама, нет хорошего или плохого выбора. Нужно, чтобы вопрос о выборе вообще не вставал».

В романе Достоевского «Преступление и наказание» Раскольников думает, что он имеет выбор. В результате он «преступает».

Я как-то присутствовал на одном уроке английского языка. Группа состояла из людей с высшим образованием в возрасте примерно от 25 до 45 лет. И вот преподаватель, чтобы поупражнять прошедшее время, дал забавное задание: кратко пересказать содержание романа Достоевского «Преступление и наказание». Все вроде бы читали, поскольку роман входит в школьную программу. Стали совместно вспоминать, и при этом возник традиционный вопрос: зачем, собственно, Раскольников грохнул старуху-процентщицу? Думали-думали, а затем пришли к консенсусу: он ее убил, чтобы раздать деньги бедным.

Может быть, не стоит в школе проходить «Преступление и наказание», лучше почитать с подростками легенды о Робин Гуде?

Если же говорить серьезно, весь фокус в том, что вопрос «зачем?» ложен. В начале романа Раскольников думает, что живет в некоем свободном пространстве, в своего рода неплотном мире, где он может делать то, что ему кажется рациональным или даже просто хочется. Ему кажется, что он живет в мире, в котором возможен выбор. И для того, чтобы доказать себе, что он не как все, что он сверхчеловек («необыкновенный человек»), Наполеон, что он «право имеет», он и убивает старуху. Запланировал и осуществил.

Но по ходу романа становится все яснее и яснее, что, несмотря на запланированность мероприятия, оно осуществилось чудом. Оно стало возможным благодаря ряду чудесных совпадений, цепочке удачных (для убийцы) случайностей. Вот как разговаривают об этом Разумихин с Зосимовым:

«– Чем объясняю? Да чего тут объяснять: дело ясное! По крайней мере, дорога, по которой надо дело вести, ясна и доказана, и именно коробка доказала ее. Настоящий убийца обронил эти серьги. Убийца был наверху, когда Кох и Пестряков стучались, и сидел на запоре. Кох сдурил и пошел вниз; тут убийца выскочил и побежал тоже вниз, потому никакого другого у него не было выхода. На лестнице спрятался он от Коха, Пестрякова и дворника в пустую квартиру, именно в ту минуту, когда Дмитрий и Николай из нее выбежали, простоял за дверью, когда дворник и те проходили наверх, переждал, пока затихли шаги, и сошел себе вниз преспокойно, ровно в ту самую минуту, когда Дмитрий с Николаем на улицу выбежали, и все разошлись, и никого под воротами не осталось. Может, и видели его, да не заметили; мало ли народу проходит? А коробку он выронил из кармана, когда за дверью стоял, и не заметил, что выронил, потому не до того ему было. Коробка же ясно доказывает, что он именно там стоял. Вот и вся штука!

– Хитро! Нет, брат, это хитро. Это хитрее всего!

– Да почему же, почему же?

– Да потому что слишком уж все удачно сошлось… и сплелось… точно как на театре.

– Э-эх! – вскричал было Разумихин, но в эту минуту отворилась дверь, и вошло одно новое, не знакомое ни одному из присутствующих, лицо».

(«Точно как на театре» все происходит и в фильме Ромера, потому в нем и показан кусочек театрального представления.)

Были и другие удачные совпадения, например, когда Раскольников, так сказать, шел на дело – и входил во двор дома:

«На счастье его, в воротах опять прошло благополучно. Мало того, даже, как нарочно, в это самое мгновение только что перед ним въехал в ворота огромный воз сена, совершенно заслонявший его все время, как он проходил подворотню, и чуть только воз успел выехать из ворот во двор, он мигом проскользнул направо. Там, по ту сторону воза, слышно было, кричали и спорили несколько голосов, но его никто не заметил и навстречу никто не попался».

Раскольников полагает, что он находится в некоей объективной действительности, а на самом деле он находится в сказке. Он находится в художественном мире, в котором «слишком уж все удачно сошлось… и сплелось… точно как на театре».

«Но Раскольников в последнее время стал суеверен. Следы суеверия оставались в нем еще долго спустя, почти неизгладимо. И во всем этом деле он всегда потом наклонен был видеть некоторую как бы странность, таинственность, как будто присутствие каких-то особых влияний и совпадений».

Бывает так, что жизнь «подыгрывает» человеку, находящемуся «на подъеме», в состоянии вдохновения. У него почему-то все получается, весь внешний мир волшебно подстраивается под его волю. Он проживает некоторый отрезок времени так, словно пишет стихотворение. Он в это время живет художественно.

Бывает и так, что «все валится из рук», ничего не получается: жизнь не подыгрывает. Это состояние, обратное вдохновению.

Но, смотрите, бывает еще и третий вариант: все получается словно по мановению волшебной палочки, жизнь подыгрывает вовсю, но то, что получается, есть зло. Такое вот черное вдохновение:

«Ни одного мига нельзя было терять более. Он вынул топор совсем, взмахнул его обеими руками, едва себя чувствуя, и почти без усилия, почти машинально, опустил на голову обухом. Силы его тут как бы не было. Но как только он раз опустил топор, тут и родилась в нем сила».

Когда художник творит, под его пером или кистью рождается то, что превышает его силы, нечто для него неожиданное.

Что и случилось с Раскольниковым. И вопрос о Наполеоне отпадает сам собой. И встает вопрос, который можно было бы, например, сформулировать так: кто подстроил «огромный воз сена»?

Ты думаешь, что ты настоящий, что ты сам по себе, а ты на самом деле в сказке, ты персонаж. И вот ты начинаешь об этом догадываться. И вот перед тобой уже не просто старуха-процентщица, но и Баба-яга, которая знает, зачем ты к ней пришел:

«Старуха взглянула было на заклад, но тотчас же уставилась глазами прямо в глаза незваному гостю. Она смотрела внимательно, злобно и недоверчиво. Прошло с минуту; ему показалось даже в ее глазах что-то вроде насмешки, как будто она уже обо всем догадалась. Он чувствовал, что теряется, что ему почти страшно, до того страшно, что, кажется, смотри она так, не говори ни слова еще с полминуты, то он бы убежал от нее».

А по дороге к Бабе-яге – два мифических близнеца: маляры Дмитрий с Николаем. Вот они, кстати, в рассказе Разумихина:

«…все, то есть восемь или десять свидетелей, единогласно показывают, что Николай придавил Дмитрия к земле, лежал на нем и его тузил, а тот ему в волосы вцепился и тоже тузил. Лежат они поперек дороги и проход загораживают; их ругают со всех сторон, а они, “как малые ребята” (буквальное выражение свидетелей), лежат друг на друге, визжат, дерутся и хохочут, оба хохочут взапуски, с самыми смешными рожами, и один другого догонять, точно дети, на улицу выбежали».

В какой-то момент старуха снится Раскольникову, причем приводит его к ней – во сне – мещанин, недавно встреченный наяву[139] и играющий роль Тени:

«Он забылся; странным показалось ему, что он не помнит, как мог он очутиться на улице. Был уже поздний вечер. Сумерки сгущались, полная луна светлела все ярче и ярче; но как-то особенно душно было в воздухе[140]. Люди толпой шли по улицам; ремесленники и занятые люди расходились по домам, другие гуляли; пахло известью, пылью, стоячею водой. Раскольников шел грустный и озабоченный; он очень хорошо помнил, что вышел из дому с каким-то намерением, что надо было что-то сделать и поспешить, но что именно – он позабыл. Вдруг он остановился и увидел, что на другой стороне улицы, на тротуаре, стоит человек и машет ему рукой. Он пошел к нему через улицу, но вдруг этот человек повернулся и пошел как ни в чем не бывало, опустив голову, не оборачиваясь и не подавая вида, что звал его. “Да полно, звал ли он?” – подумал Раскольников, однако ж стал догонять. Не доходя шагов десяти, он вдруг узнал его и – испугался: это был давешний мещанин, в таком же халате и так же сгорбленный. Раскольников шел издали; сердце его стукало; повернули в переулок, – тот все не оборачивался. “Знает ли он, что я за ним иду?” – думал Раскольников. Мещанин вошел в ворота одного большого дома. Раскольников поскорей подошел к воротам и стал глядеть: не оглянется ли он и не позовет ли его? В самом деле, пройдя всю подворотню и уже выходя во двор, тот вдруг обернулся и опять точно как будто махнул ему. Раскольников тотчас же прошел подворотню, но во дворе мещанина уж не было. Стало быть, он вошел тут сейчас на первую лестницу. Раскольников бросился за ним. В самом деле, двумя лестницами выше слышались еще чьи-то мерные, неспешные шаги. Странно, лестница была как будто знакомая! Вон окно в первом этаже: грустно и таинственно проходил сквозь стекла лунный свет[141]; вот и второй этаж. Ба! Это та самая квартира, в которой работники мазали… Как же он не узнал тотчас? Шаги впереди идущего человека затихли: “стало быть, он остановился или где-нибудь спрятался”. Вот и третий этаж; идти ли дальше? И какая там тишина, даже страшно… Но он пошел. Шум его собственных шагов его пугал и тревожил. Боже, как темно! Мещанин, верно, тут где-нибудь притаился в углу. А! квартира отворена настежь на лестницу; он подумал и вошел. В передней было очень темно и пусто, ни души, как будто все вынесли; тихонько, на цыпочках прошел он в гостиную: вся комната была ярко облита лунным светом; все тут по-прежнему: стулья, зеркало, желтый диван и картинки в рамках. Огромный, круглый, медно-красный месяц глядел прямо в окна. “Это от месяца такая тишина, – подумал Раскольников, – он, верно, теперь загадку загадывает”. Он стоял и ждал, долго ждал, и чем тише был месяц, тем сильнее стукало его сердце, даже больно становилось. И все тишина. Вдруг послышался мгновенный сухой треск, как будто сломали лучинку, и все опять замерло. Проснувшаяся муха вдруг с налета ударилась об стекло и жалобно зажужжала. В самую эту минуту в углу, между маленьким шкафом и окном, он разглядел как будто висящий на стене салоп. “Зачем тут салоп? – подумал он, – ведь его прежде не было…” Он подошел потихоньку и догадался, что за салопом[142] как будто кто-то прячется. Осторожно отвел он рукою салоп и увидал, что тут стоит стул, а на стуле в уголку сидит старушонка, вся скрючившись и наклонив голову, так что он никак не мог разглядеть лица, но это была она. Он постоял над ней: “боится!” – подумал он, тихонько высвободил из петли топор и ударил старуху по темени, раз и другой. Но странно: она даже и не шевельнулась от ударов, точно деревянная[143]. Он испугался, нагнулся ближе и стал ее разглядывать; но и она еще ниже нагнула голову. Он пригнулся тогда совсем к полу и заглянул ей снизу в лицо, заглянул и помертвел: старушонка сидела и смеялась, – так и заливалась тихим, неслышным смехом, из всех сил крепясь, чтоб он ее не услышал. Вдруг ему показалось, что дверь из спальни чуть-чуть приотворилась и что там тоже как будто засмеялись и шепчутся. Бешенство одолело его: изо всей силы начал он бить старуху по голове, но с каждым ударом топора смех и шепот из спальни раздавались все сильнее и слышнее, а старушонка так вся и колыхалась от хохота. Он бросился бежать, но вся прихожая уже полна людей, двери на лестнице отворены настежь, и на площадке, на лестнице и туда вниз – всё люди, голова с головой, все смотрят, – но все притаились и ждут, молчат!.. Сердце его стеснилось, ноги не движутся, приросли… Он хотел вскрикнуть и – проснулся».