Эпоха великих реформ. Исторические справки. В двух томах. Том 1 - Григорий Джаншиев

Эта благонамеренная, хоть и крайне неудачная, слащавая подделка под народный язык едва ли принесла хоть какую-нибудь пользу даже и крестьянам, живущим в городах, а об деревенском населении и говорить нечего. Крепостные, за ничтожнейшими изъятиями, были сплошь неграмотны, а с другой стороны, относились с полным недоверием к газетам, издаваемым «господами», считая их закупленными помещиками.

Отсутствие подготовительных разумных правительственных мероприятий[292], совершенная неудовлетворительность редакции[293] Положений 16 февраля, отсутствие целесообразных распоряжений для быстрого объявления, вручения и уяснения Положений чрезвычайно затрудняло процедуру объявления воли.

Немало недоумений было вызвано среди народа, благодаря именно книжному витиеватому языку манифеста с его церковнославянскими оборотами и риторическими фигурами. Из многих сцен, записанных Якушкиным, приведем одну.

Чтение манифеста неожиданно привело крестьян к убеждению, что к ним переходят помещичьи сады и пр. Приходят за разъяснением к Якушкину и просят прочесть в книге такое место, где сказано, что все сады, все амбары барские нам следуют.

– Такого места нет, – отвечает Якушкин.

– Так нет такого места во всей этой книге, говоришь ты?

– Нету!

– Дай же, я тебе покажу! – И с этими словами собеседник поднес Положение, стал перевертывать листы и нашел последнюю страницу манифеста по клейму, приложенному вместо печати (мужики были неграмотны). – На, читай эту страницу!

– Я стал читать: «…Дабы внимание не было отвлечено от их необходимых земледельческих занятий».

– Читай еще!., читай еще! Тут! Тут оно! Читай! – заговорили радостно в толпе. – Тут оно сказано.

– Пусть они тщательно возделывают земл»…

– Это место! Это место! Читай, читай!

– …и собирают плоды ее…

– Ну, что? – спросил с торжеством мужик.

– А что?

– Да что ты прочитал?

– Прочитал, чтобы вы хорошенько работали землю и собирали тогда…

– Плоды!

– Ну да: будешь хорошо пахать, посеешь рожь – рожь и родится; вот тебе и плоды…

– Нет, Павел Иваныч! Посеешь рожь – рожь и родится хорошо, а плодов все-таки не будет. Плоды в садах, а сады-то барские: а как плоды нам, стало – и сады к нам отойдут!.. Вот что!..

– Пустое, братцы болтаете!.. Здесь не так сказано…

– Читай, читай еще!

– …Чтобы потом из хорошо наполненной житницы взять семена для посева на земле…

– Ну, а это что?

– А это вот что: будете хорошо работать, будут у вас житницы полные, вы и берите семена…

– Ишь куда! Не туда, барин, прешь!.. Какие у нас житницы?! Амбаришка! Куда тут житницы! Амбаришки!.. А то полные житницы! – заговорили в толпе.

Если чтение манифеста вызвало недоумения, то об объемистом томе Положений о крестьянах и говорить нечего, тем более, что при рассылке допущена была невероятная небрежность. Во многие деревни было разослано, вместо полных экземпляров Положения, несколько экземпляров некоторых листов; например, в Орловской губернии раздавали в одной деревне тетрадь не сшитую из 20 экземпляров Правил о людях, вышедших из крепостной зависимости в Бессарабской области; в другой деревне – дополнительные правила о приписных к частным горным заводам… И таких экземпляров было множество…

– У нас что за воля! – говорили в одном месте крестьяне… У нас воля 87 листов, а вот графским привезли на 193 листах[294].

В интересных воспоминаниях мирового посредника Казанской губернии г. Крылова об объявлении воли мы находим любопытные бытовые данные об одном хорошо известном ему районе, которые, вероятно, встречались и в других местностях. Еще до получения Положений о крестьянах в деревнях стал распространяться слух об объявлении воли в городах, вызвавший, естественно, нетерпение и тревожные толки между крестьянами о том, что помещики скрывают волю, «как то было много раз». В Симбирске был прочитан манифест, и с паперти собора бросали в народ выдержки из «Правил о порядке приведения в действие Положений 19 февраля». Народ нахлынул густою толпою, и сотни рук разрывали их в клочки. Прежде чем в город Спасск один такой цельный листочек был привезен купцом и припечатан к образу, весть о воле около 9 марта с быстротою молнии разлилась по всем селениям левого берега Волги и породила путаницу понятий. В народе появились толки о полной воле с настоящего момента, о правах собственности крестьян на землю и пр. Около половины марта в Спасском уезде была получена выдержка, напечатанная в казанской типографии. В выдержке, в числе облегчений, на первом месте говорилось об отмене сборов: птицею, баранами, маслом, яйцами, ягодами, грибами, холстом, сукном, пряжею, шерстью и т. д., что дало крестьянам повод думать, что покамест объявлена только «бабья воля», но что «мужичья воля»– скрыта помещиками. Крестьяне не хотели верить, что царь подумал о курах, о холстах, а мужичью волю отложил на два года. Стали рассылать гонцов для отыскания «настоящей» воли. Началась местами рубка леса. Газетам, где печатались Положения, крестьяне не верили, потому что газеты издаются господами и тянут сторону господ[295].

Между объявлением воли в губернском городе и в деревнях иногда проходил довольно значительный промежуток времени. Так, в с. Мурасе Казанской губернии воля окончательно объявлена была 25 марта. Самую процедуру объявления и вручения «воли» в селе г. Крылов описывает так: «За несколько дней до Благовещения подкатила к барскому дому тройка. С облучка соскочил солдат, а из саней вышел полковник Э.; по селу мигом разнеслась весть, что привезли волю от царя. Пока полковник завтракал и обедал, а повара в с. Мурасе всегда были прекрасные, народ собрался у конторы и ждал воли. Солдат из саней достал два больших запечатанных пакета, подал их полковнику, и он с ними отправился на сходку. Сходка в пояс ему поклонилась, и полковник держал такую речь: «Вот два пакета, одинаково запечатанные, и в них вложены одинаковые книги Положения. Одна книга помещику, а другая крестьянам, которую вручаю вашему старосте. В этой книге написаны все ваши права и обязанности; вы в ней все найдете, что царь дал народу. Слушайтесь ваших помещиков и работайте, чтобы на вас жалоб не было». Крестьяне низко поклонились. Полковник ускакал в другие села[296].

Затем в живых картинах с натуры г. Крылов передает мучительные, но бесплодные усилия крестьян к уяснению себе точного смысла розданного царскими гонцами, промелькнувшими, как метеор, флигель-адъютантами, «Указа о воле». Врученную старосте (полковником) книгу Положения всем миром, говорит г. Крылов, понесли к попу, чтоб отслужить молебен, но поп уехал куда-то с требами, и молебен отложили до воскресенья. Потом всей толпой отправились к дому одного грамотного столяра. С большими предосторожностями столяр вскрыл пакет, вынул книгу и начал читать с первой страницы, не пропуская не единого слова. Столяр был чтец не бойкий; солдатские письма он еще мог одолевать и даже растолковывал так, что бабы плакали навзрыд, но указ Сенату он кончил только к вечеру. Он говорил: «Всякое слово для меня понятно, а куда что прикладывается – не могу разобрать; не могу и людям растолковать». Вся толпа долго и напряженно слушала длинный указ, никто не понял[297], как и почему он относится к крестьянам; все ждали, что с первой же страницы столяр скажет, чья земля, лес, луга и другие угодья, а столяр до сумерек продержал и ничего не определил. Обращались к дьячку, но тот быстро и невнятно прочел указ Сената, что вовсе крестьянам не понравилось. Привели затем в избу старую деву начетчицу. Оказалось, что она умеет читать только по церковному. Она вслух перед миром пересчитала все листы и посоветовала… пришить к книге застежки. Кончилось тем, что нарядили от мира подводу и послали в одно село за грамотным мужиком. К вечеру подвода явилась пустая, а посланный рассказал, что такая же «книга» есть и в том селе, но грамотей сколько ни старался, понять ее не мог, и теперь в селе сами ищут чтеца. Подводчик, однако, слышал, что дьячок там хорошо «толкует», и крестьяне довольны. Таких «толковников» стала кое-где забирать полиция, что, конечно, еще больше усилило доверие к ним крестьян. Чтецов возили из села в село, кормили, поили, и лучшим чтецом считался тот, кто больше находил «правов» в книге. Из манифеста, замечает г. Крылов, крестьяне только то усвоили, что два года будет все по-старому, и к таинственной «книге» «охладели»[298].

Иногда эти добровольцы-толкователи, эти слепцы, водившие слепых, доводили и себя, и своих доверчивых слушателей до непоправимой беды. Таков был трагический эпизод, бывший в с. Бездне и кончившийся кровавою расправою. Эта печальная история обязана была своим возникновением полупомешанному раскольничьему начетчику Антону Петрову, успевшему смутить население трех уездов (Рязанской губ.). В основании этого бессмысленного движения добродушной, но невежественной толпы легла такая очевидная нелепость, что всю эту потрясающую историю, кончившуюся смертью 55 человек и поранением 71, можно бы принять за вымысел расстроенной фантазии, если бы достоверность ее не была вне всякого сомнения. После долгих поисков Петров объявил обрадовавшимся мужикам, что он нашел, наконец, «истинную» волю. Это было не что иное, как форма для составления уставных грамот, приложенная в конце Положения о крестьянах. В форме этой упоминалось, что при исчислении душ «исключаются» крестьяне, отпущенные на волю после последней (1858 г.) ревизии и затем стояли нули: