Месопотамия - Сергей Викторович Жадан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ну, и куда я его? – зайдя и спрятав пухлые ладони в карманы халата, кивнул на мертвеца. – Пусть уже лежит до завтра.
– Может, в коридор вынести? – неуверенно предложил молодой.
– Ещё наступит кто-нибудь ночью, – не согласился врач. – Всё, – сказал, – отбой.
– Отбой так отбой, – согласился Юра, стрельнул в коридоре у какого-то доходяги сигарету, выбрался чёрным ходом во двор. Сел на бортик фонтана, нашёл припрятанную для таких случаев зажигалку. Ночи в июле короткие, даже не накуришься.
Фонтан стоял посреди большого проходного двора, напротив главных дверей диспансера. Был засыпан прошлогодними листьями и окурками. Воды в нём не было. Причём никогда. Жёлтое здание выступало из-за деревьев, окна на первом этаже стояли тёмные, со второго, где находились палаты, падали жёлтые пятна света, выхватывая из рук темноты мотыльков. Доходяги готовились ко сну. Хотелось оставаться в темноте. Юра погасил окурок, собрался идти в палату. Молодой ждал его, не спал. Попробовал завести разговор, но Юра отмахнулся и завалился прямо на «Национальную географию». Молодой обиженно спрятался под одеяло, бросая в сторону мертвеца отчаянные взгляды. Юра подумал, что рядом с мертвецом, должно быть, лежит его душа. Лежат себе, теснятся, будто семейная пара, что так и не приобрела себе за всю жизнь двуспальную кровать.
Юра прятался здесь третьи сутки. Как человек бывалый, он сразу завёл нужные знакомства – звонил от врача, брал, не возвращая, посуду у сестричек, менялся с больными табаком. Напоминало немного дембель. Или первую его отсидку, когда сиделось легко и непринуждённо.
Год вообще не задался. Студию, которую он только отремонтировал и запустил, вложив в неё всё, что имел, обокрали. Юра не придумал ничего лучшего, как влезть в долги. Занял у Чёрного двадцатку. Чёрный сказал: не волнуйся, работай, потом отдашь. Запустил всё по новой. Прошло несколько месяцев. Нужно было отдавать долг. Но отдавать было не с чего. Чёрный долго о себе напоминал. Шутил по телефону. Потом пару раз пришёл на студию. Спрашивал про страхование, противопожарную защиту. Интересовался делами семьи. Семьи у Юры не было: с женой разошёлся, дочка выросла и жила в Канаде. С отцом не общался лет десять. До того лет десять хотел его прирезать. О чём тут говорить. Жизнь в рок-н-ролле предполагает ненависть и проклятия. А Юра в рок-н-ролле был лет сто. Одним словом, когда Чёрный начал присылать пустые эсэмэсы, Юра запил. А когда его выводили из запоя, тогда и узнал, как говорят на телевидении, про страшный диагноз. Ну, как страшный, думал он, стоя на пороге поликлиники, с белым парадным пиджаком в одной руке и конвертом с ещё влажными плёнками в другой, как страшный – бывает хуже. Иногда человек рождается без голоса. А иногда с таким голосом, что лучше бы его никто не слышал. Иногда людям отрезают лишние части тела, иногда эти лишние части у них вырастают. Не понятно, что лучше. По крайней мере, я не хожу под себя. Ладно, – сказал сам себе, – не ссы, всё будет хорошо, перехватил у кого-то сигарету, пошёл сдаваться в диспансер, в белом пиджаке. Прошёл санпропускник, познакомился с персоналом, выбил место в хорошей палате – всего на три кровати. В палате лежал молодой. Рядом с ним валялись футбольные газеты. На соседней кровати кто-то тихо, однако уверенно доходил. Чисто, убрано, почему бы и нет, – подумал Юра и решил остаться. Сразу подружился с врачом, подкатил к сестричке, перекурил с контингентом возле пустого фонтана. Выключил мобильный. От врача позвонил нескольким друзьям. Объяснил, где он, что принести, о чём молчать. Друзья потом приходили и стояли под окнами. Внутрь заходить боялись.
Ну да, стресс, – говорил он в первый вечер молодому, которому в сумерках становилось особенно печально, и он начинал жаловаться Юре на судьбу. – Стресс – это когда ты играешь на электрогитаре, а в зале нет электричества. Привыкли мы на всё жаловаться, расслабились, стали сдавать. Даже не знаем, из чего на самом деле состоят наши внутренние органы. А вникнешь в это дело – а там такое зло, что и не знаешь, правда ли нужно его лечить. Ещё вылечишь, чего доброго.
Ночью за ним зашла сестричка, Алла. Вызвала в коридор, долго шептала при лунном свете. Оставила номер своего телефона, побежала домой. Юра вернулся в палату, достал мобильник. Вспомнил про Чёрного, спрятал. Лежал, мечтательно глядя за окно. Нормально, думал, пересижу месяц, дальше будет видно. Больницы он любил – в больницах чисто. Дома у него так чисто никогда не было. За последние лет двадцать он лежал с двумя ножевыми ранениями, с ожогом, с почками, с разными воспалениями. Уже не говоря о наркологии. Поэтому никакой паники не ощущал: ещё один кирпич в стену, думал, ещё один труп в реку. Немного давили годы, немного трясло после последних утренних капельниц, легко накатывал сон, смешивая запахи листьев и казённых простыней. На соседней койке лежал доходяга. Дыхание его замедлялось, будто река в низине. Впереди у него было ещё два дня жизни, куча времени, уйма печали.
Это было в первую ночь, а через три дня, как только мертвеца вынесли и постель за ним перестелили, в палату подселили новенького. Что за физрук? – подумал Юра, разглядывая прибывшего. Был это мужчина в годах, в старой, хотя и аккуратно ношеной и починенной одежде. Носил хлопковый застиранно-голубого цвета спортивный костюм с белыми тонкими лампасами. Празднично поблёскивали остроносые лакированные туфли. Впечатление, однако, производил приятное. Может, приветливой толстогубой улыбкой, может, большим клоунским носом, а может, ещё и остатками волос, лихо рассекавшими жёлтый череп. В руках держал два раздутых пакета Хьюго Босс. Пакеты запихал под кровать, огляделся, с ходу определил, кто тут за главного. Кивнул молодому, подсел на кровать к Юре, заговорщически кивнул в сторону Санька, как бы сочувствуя, что, мол, заёбывает напарник? Юра дипломатично отложил «Национальную географию», давая знать: давай, говори, если есть что. Новенький представился Валерой и говорил, заглядывая Юре в лицо, чтобы ничего из того, что он говорит, не осталось без внимания. Глаза у
