Ограбление по-беларуски - Пилип Липень

Дальше пошло легче. Матрасы, составляющие сиденье и спинку дивана, были тяжелы, но меньше по размерам, а боковинки и вовсе незначительны. Подняв наверх последнюю из них, Лявон вновь почувствовал счастье. Нагнувшись и опершись локтями на парапет, Лявон блаженно смотрел на отрезки горизонта в разрывах соседних домов и лениво решал, какую сторону света он хотел бы видеть чаще всего. Закаты и рассветы он любил одинаково, поэтому однозначно склониться в сторону запада или востока не мог. Север был ему неинтересен, тем более что северная сторона выступа, к которому он намеревался поставить диван, была занята дверцей. Значит, единственно верное и подходящее место — это юг. Днём можно греться на солнышке, а утром и вечером наблюдать закаты и рассветы, переворачиваясь с одной стороны дивана на другую.

Собирать диван и устраивать навес Лявон сегодня даже и не думал, благо дождя не предвиделось. Безоблачное небо, безветрие и тишина. Он ограничился тем, что подтащил матрас дивана к южной стороне кирпичной будки и в последний раз спустился в квартиру — за парой журналов «Наука и жизнь», пакетом сока и чистыми полотенцами. Удовлетворённый и умиротворённый, он высморкался в свежее полотенце и лёг на матрас, закинув руки за голову. Так близко к небу он ещё не был никогда.

Жмурясь от яркого солнца, он размышлял о ближайшем будущем. Оставаться ему простуженным или постараться выздороветь? Если болезнь кончится, он рискует приобрести назад все те иллюзии, с которыми жил раньше. Если вдуматься, ничего плохого в этих иллюзиях нет, и жизнь его после освобождения от них не изменилась, но возвращаться к ним — унизительно. Здесь он вдруг вспомнил тату Рыгора, который тоже постоянно чихал, сморкался и вёл себя совершенно необъяснимо. Наверняка тоже «прозревший». Может, пойти к нему ещё раз и пообщаться, теперь уже с пониманием? Но нет, после той сцены с ножом следующая встреча добром не кончится. И пусть. Мне не нужна помощь, сам во всём разберусь! «Надо иметь смелость. Надо идти вперёд и не останавливаться в развитии. Долг мыслящего человека — наблюдать, ставить опыты и разбираться в происходящем вокруг», — придумал Лявон несколько более или менее подходящих лозунгов, задающих хоть какие-то ориентиры в дальнейших действиях. Осталось придумать, каким образом поддерживать в себе простуду. Первое, что приходило в голову — это испытанный холодный душ с последующим не-вытиранием и замерзанием. При мысли об этом он непроизвольно поёжился. «Тяжело, но необходимо. Надо крепиться. Наука требует жертв».

Но мужественные фразы звучали слабо и одиноко по сравнению с мрачными картинами, которые стали ему рисоваться. Если способствовать болезни, не зайдёт ли она слишком далеко? Вдруг он сляжет надолго и не сможет выйти даже в магазин за соком? Что, если простуда доведёт его до смерти? Ему вспомнилось зловещее лицо таты в сапожной мастерской. В тревоге и беспокойстве он заснул.

Когда Лявон проснулся, уже смеркалось. Он перелёг головой на запад, подложив под грудь подушку, и с восторгом наблюдал, как солнце опускается за дома, окрашивая низы неба в теплеющие на глазах цвета, от бледно-зелёного к оранжевому, розовому и нежному сиреневому. Тончайшие волокна облаков, плывущие низко над горизонтом, постепенно раскалились до жёлто-красного. Не отрываясь, Лявон смотрел на солнечный диск, а когда вдруг захотелось чихнуть, и он полез за полотенцем, чтобы приложить его к носу и не брызнуть соплями, на внутренней стороне век отпечатался красный круг, медленно бледнеющий и через пару минут превратившийся в чёрный. Солнце коснулось крыши дальнего дома и быстро исчезало за ним, слегка расплющенное. Стало заметно прохладнее. Лявон натянул одеяло на плечи и поёрзал, пытаясь лечь в согласии с выпирающими пружинами. Появились звёзды, загорелись жёлтым редкие окна в тёмных глыбах домов. Он перевернулся на спину и смотрел вверх, мечтая о ней, о хуторянке. Она могла бы лежать рядом с ним, здесь, и её волос можно было бы касаться щекой. От таких мыслей сладкие мурашки пробежали по его спине, он улыбнулся и пообещал себе обязательно её найти, несмотря на прозрения или благодаря им. Снизу повеяло запахом листьев и травы. Он закрыл глаза и подумал, что этот вечер и эта ночь — самые счастливые в его жизни.

Ограбление банка и последующий день, проведённый с Рыгором, надолго насытили Лявона общением. И хоть он понимал, что научные изыскания — он теперь называл так свои рассуждения — продвинулись бы намного скорее при контактах с другими людьми, носителями уникального опыта, каждый своего, но разговаривать ему ни с кем не хотелось. К тому же им овладело тщеславное желание разобраться во всём самому, без посторонней помощи. Ему пришло в голову вернуться в район гаражей и выследить там Рыгорову старушку. Другой возможности увидеть реальную женщину Лявон придумать не мог. Чтобы избежать встречи с Рыгором, он запланировал операцию на субботу, традиционный банный день.

В пятницу вечером Лявон совершил своё болезнетворное омовение, задуманное накануне. Содрогаясь, он стоял несколько минут под ледяным душем, а потом, отгоняя мысль об одежде и одеяле, скорчился на полу в прихожей и мучительно долго сохнул. Лявону вспомнилось, как Адам Василевич предрекал ему неспособность работать в Академии наук из-за несобранности, медлительности и забывчивости. «А смог бы он сам вот так, холодной водой? Только ради эксперимента и познания? А смогли бы так академики? Занимаются наверное всякими пустяками в своих тёплых кабинетах и в мягких креслах, в то время как истина даётся лишь простуженным и отрёкшимся от себя».

После экзекуции, уже на крыше, он прислушивался к своим ощущениям и гадал, зависит ли степень прозрения от тяжести простуды. От холодного душа ему не стало ни хуже, ни лучше. Нос по-прежнему был заложен и истекал соплями, глаза слезились, горячая голова плохо соображала, иногда чихалось.

Наутро он спустился в квартиру, надел самые изношенные брюки и бледно-зелёную рубашку (цвет вчерашнего неба, вспомнил он), на его взгляд, самую неприметную и маскирующую из всех, что имелись в шкафу, и выступил.

Его район отличался особенной безлюдностью и тишиной. Шаги, казалось, разносились на много километров вокруг, отражаясь от асфальта и серых кирпичных фасадов. Позвякивая ключом в кармане, он шёл и всматривался в окна, выходящие на улицу. Кружевные занавески, цветочные горшки, куклы, радиоприёмники, стопки книг, статуэтки, часы, вазы, утюги. На верхних этажах идентифицировать предметы было уже трудно: это подставка для ножей или настольная лампа? Колонка или хлебница? Иногда ему до покалывания в кончиках пальцев хотелось проникнуть за окно и приложить ладони к этим выцветшим на солнце предметам, увидеть, что окружает их, в чьём соседстве им приходится быть. Вдохнуть запах комнаты, рассмотреть её всю, пройти по ней и остановиться в дверях следующей. А впереди будут ещё и ещё комнаты, уводящие одна за одной в молчаливые глубины.

За размышлениями путь пролетел незаметно. Лявон, с удовольствием прокладывая на своей мысленной карте города новую линию передвижения, свернул из Радиаторных переулков на улицу Чигладзе, миновал парк аттракционов и «Минскэкспо», прошёл по мосту над Свислочью и по улице Сурганова, разделяющей район старых пятиэтажек и частный сектор. Перед парком Лявон свернул на улицу Карастояновой и через пять минут уже стоял на том месте, с которого Рыгор показывал ему окна, содержащие старушку. Солнечный свет падал на фасад дома слева наискосок, и под таким углом была хорошо видна пыль на стёклах окон. «Если бы там жила бабушка, она бы не преминула вымыть окно. Скорее всего, квартира пустует, а Рыгору всё померещилось. Хотя с другой стороны, старушка может быть неряхой. Или инвалидом. Или у неё плохое зрение». Тень от листвы клёнов, растущих на тротуаре, легко колебалась на окнах и кирпичной стене, дразня воображение. В какой-то момент Лявону даже привиделось движение седой головы за стеклом.

«Какая же она, женщина, на самом деле?» Строя догадки, он обогнул пятиэтажку вокруг и подошёл к крайнему подъезду. Перед самой дверью он задержался, набрал в лёгкие побольше воздуха и со вкусом чихнул. Несколько секунд после чиха Лявон постоял, зажмурившись, потом утёр рукавом слёзы и рассмотрел кодовый замок. Металлическое кольцо и два ряда кнопок с цифрами слева и справа от него. Краска на корпусе замка вокруг цифр 1, 3 и 6 была стёрта от частого прикосновения пальцев, и Лявон кивнул сам себе. Как просто быть взломщиком! Набираешь 1, 3, 6 и тянешь кольцо вниз. Заблокировано? Двигаешь его вверх до слабого щелчка и пробуешь следующую комбинацию этих цифр. На определение правильного кода ушло не более минуты, кольцо опустилось, и Лявон вступил в прохладный подъезд.

Абсолютная тишина. Увлекаемая доводчиком, входная дверь тихо затворилась за ним, щёлкнул замок. Где-то на несколько лестничных пролётов выше зазвенела и смолкла оса. Лявон поднялся на второй этаж, ведя рукой по неровным железным перилам. К его удивлению, дверь в квартиру посередине, одну из подозреваемых, была приоткрыта. Лявон несильно толкнул её рукой и смотрел, как она медленно распахивается, достигает определённой точки, возвращается на несколько сантиметров и затихает. Он длинно высморкался в полотенце, откашлялся и спросил в квартиру: