Зверолов - Александр Рудазов

Более двух тысяч проходов, свыше пятисот подземных залов и около трехсот глубочайших шахт, ведущих в самые недра планеты. Геенну исследуют уже почти полтора столетия, но на карту до сих пор нанесено всего тридцать процентов ее общей территории. А некоторые спелеологи полагают, что и того меньше — есть теория, согласно которой под известной Геенной находится еще и второй слой, даже более обширный, чем первый.

Флаер приземлился возле одного из второстепенных спусков. Обычные туристы здесь бывают редко — малоизученные территории, свободного допуска нет. Безопасность не гарантирована, необходим сертификат спелеолога-спортсмена.

Хаусер облачился в защитный комбинезон с респираторной маской. Троост остался в своем всегдашнем — там имелись все необходимые средства защиты. Стоя на пороге, они оба несколько секунд моргали, пока глаза переключались на ночное зрение. Вдаль по туннелям унеслись дроны-разведчики.

— Ну что, будем на связи, — махнул рукой Хаусер, уходя налево. Троост двинулся направо.

Охота на каждого зверя каждого Большого Шлема ведется по строго определенным правилам. Просто добыть животное несложно — нашел через спутник, подлетел сверху, застопил, сфотографировался. Если есть желание — взял соскоб, чтобы затем клонировать кусок мяса и отведать добычу на вкус. Все.

Но так может каждый дурак. Это совсем неинтересно. И неспортивно. Поэтому Охотничий Клуб давным-давно выработал строгие правила для каждого вида добычи. Только соблюдая их от и до, можно заработать достижение в Лиге Спортивной Охоты.

Карнафа, например, нужно непременно выманивать на открытое место, злить до кровавых глаз, дожидаться, пока он разгонится, и только в самый последний миг стопить. Чистейшая победа — если карнаф упал менее чем в метре от твоих ног.

А акавиша нужно тропить. Разыскать в бескрайних просторах Геенны его следы, а потом долго идти по ним, пока наконец не найдешь самого хозяина. После этого либо схватка, либо короткое преследование — и выстрел! Бить надо непременно в головогрудь — брюхо акавиша огромно и не содержит жизненно важных органов, а лап у него целых десять и паралич одной или двух опять-таки некритичен.

Разумеется, боевое оружие применять нельзя. Убить или хотя бы травмировать добычу — настоящий позор для охотника-спортсмена.

Первое время Троост и Хаусер постоянно перекликались. Потом Хаусер заметил в ультрафиолетовом свете смазанные липкие отпечатки и с головой ушел в выслеживание добычи. Он по-прежнему присутствовал в угловом субэкране на визоре Трооста, но в разговор больше не вступал.

Троосту и самому стало не до этого. Он опустил на лицо респиратор, чтобы защитить кожу и дыхательные пути. Здесь, рядом с поверхностью, воздух еще пригоден для дыхания, но чем глубже, тем больше в нем становилось сероводорода. Подземные реки Геенны молочно-белы из-за серной кислоты.

Именно благодаря кислоте и сероводороду эти пещеры и кишат жизнью. Стены покрыты склизкими колышущимися коврами, на которых пасутся стада насекомых. Эти ковры — сложные колонии бактерий. Настолько сложные, что некоторые таксономисты даже предлагают считать их многоклеточными… не животными, конечно, не растениями и не грибами, а совершенно другим царством.

Эти бактериальные колонии питаются сероводородом и сами, в свою очередь, дают пропитание множеству существ. Они — основа пищевой цепочки Геенны. Их едят насекомые, насекомых — насекомоядные, а тех — хищники вроде акавиша.

Ночное зрение Троосту почти не требовалось — на потолке светятся сотни тысяч голубых огоньков. Это хищные черви-удильщики — толааты. На их свет летят обманутые насекомые и попадаются в ужасные ловушки из шелка и слизи.

Кроме толаатов в течение следующего часа Троост имел возможность наблюдать хафарперэта, хадафа, арцава и стаю аталефов. В переводе на всеземной эти слова звучат совершенно банально — «крот», «землеройка», «медведка», «летучая мышь». По давней традиции названия животным и растениям Нового Эдема даются на одном из старых земных языков — иврите.

Названия стали для таксономистов настоящей головной болью. Уже сейчас известно более двухсот живых планет, и на каждой тысячи крупных видов — а уж всякую мелкоту и считать некогда. Попробуй придумай для всех них названия — причем оригинальные, благозвучные и не повторяющиеся. Поймешь тогда, какую громадную работу проделал библейский Адам.

Биологическая номенклатура давно отказалась от латинских наименований, перейдя на цифро-буквенную кодировку. Официальное обозначение жизнеформы состоит из тридцати четырех символов и включает звездно-планетарный код, инициалы первооткрывателя, год открытия и таксономическую классификацию (на месте неустановленных рангов временно ставятся нули). Это удобно для систематики и легко расшифровывается, но непригодно в повседневном обращении. Общеупотребительные наименования тоже необходимы.

Хорошо, когда на планете есть аборигены — можно использовать местные названия. Иногда и здесь случаются казусы — одно из крупных одомашненных животных Пана, например, зарегистрировано под названием «чъы-ха-до», что в переводе с туземного языка означает «это мое, не трогай». Но это уже не так важно.

Чтобы как-то облегчить процесс, за помощью обратились к старым языкам. Взять тот же Новый Эдем. Аталеф совершенно не родственен земным рукокрылым, но у него тоже есть перепончатые крылья — вот и назовем его «летучей мышью». Только на иврите. Хафарперэт обладает огромными когтями, роет землю и питается насекомыми? Будет «кротом». И не важно, что он вчетверо крупнее земного крота, а вместо шерсти покрыт скользким «целлофаном».

Подобную же картину можно увидеть на многих других планетах. Редко за какими закреплен «собственный язык» — чаще исследователи все же проявляют фантазию, ищут аналоги в мифах, сказках, литературе и кино, добавляют прилагательные или даже выдумывают новые слова. Но если ничего на ум не приходит — помогут старые языки. Та же латынь, тот же греческий.

С погружением в недра шагать приходилось все осторожнее. Становилось темнее, туннели причудливо извивались, могли неожиданно расшириться в огромный зал или сузиться до тесной щели. Пару раз Троост пролезал с большим трудом, втягивая свой объемистый живот, а один раз ему даже пришлось ползти на четвереньках.

Маячащий впереди дрон-разведчик иногда попискивал, предупреждая о трещине или яме. Луч его фонаря выхватывал из мрака то небольшой водопад, то глубокий колодец. Повсюду виднелись нагромождения гигантских глыб, а в потолке зияли провалы — из некоторых даже пробивался слабый свет. Ходы разбегались в разные стороны и снова сходились на перекрестках. Все они были похожи друг на друга, и зверолов то и дело сверялся с трехмерной картой, висящей в углу зрения.

Но через некоторое время Троост выбрался на один из «проспектов» — длинных широких туннелей, проложенных подземными реками. Здесь было почти сухо — поток воды давно сменил русло, то ли уйдя в глубину, то ли просто сместившись в сторону. На гладком потолке не было ни единого сталактита — вместо них мерцали созвездия толаатов.

Живности здесь тоже было несравнимо больше. В воздухе вилась мошкара, стены шевелились многоногими коврами, под ногами постоянно что-то хрустело. Порой мелькали и зверьки покрупнее — то высунется хафарперэт, то проползет суетливый арцав.

Но Троост искал барвазанов. И не просто барвазанов, а барвазанов, собирающихся спариваться. Сейчас у них брачный период, так что свадьбы играются повсеместно, но Геенна огромна, а барвазан чуть побольше человеческого предплечья. Можно месяц бродить по туннелям и так ни одного и не встретить.

Однако задача сильно облегчается, если у тебя есть биоискатель. Троост еще на Венере взял образец тканей барвазана, приготовил генетическую метку и теперь спокойно шел по следу. В углу его визора светилась карта туннелей, а на ней — все барвазаны, зафиксированные в радиусе километра. Оставалось только методично просеивать их.

На одиночных зверьков Троост не обращал внимания. Его интересовали парочки. И лучше не такие, что уже вплотную друг к другу — эти закончат амурные дела раньше, чем зверолов до них доберется, — а те, что еще в стадии ухаживания. Троост хотел заснять весь процесс — с первого момента и до последнего. Наверняка есть какой-то нюанс, которого им недостает в зоопарке — специальный корм или местоположение… Должна же быть причина, по которой они мечут неоплодотворенную икру…

Троосту вспомнился схожий случай на Протее. Некоторые тамошние формы жизни оказались трехполыми. Самец, самка и гермафродит. И успешное спаривание требует всех трех полов одновременно. Самец обрабатывает гермафродита, гермафродит — самку, и только таким путем сперма успешно попадает куда нужно. Биологи обнаружили это далеко не сразу.