Грех (сборник) - Захар Прилепин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Вдвоём пойдём, – решил Сержант. – С Вялым? Кряжа бы взять, но у него гранатомёт. Он отсюда граником любую машину жахнет… А Вялый сразу в штыковую бросится… Ну, не Рыжего же брать. И Витьку не возьму. А Самара ещё молодой».
– Пошли, Вялый, – сказал. – Пацаны, прикроете, если что… Кряж, ты за старшего.
К дороге можно было бы доползти, но это уж совсем унизительным показалось.
И они побежали, сгибаясь и хватая воздух сильными руками.
«Какая дурь, – думал Сержант. – Бежим, как… Как дураки… Сейчас подбежим к дороге, и нам навстречу… черти эти… на машине… „Куда спешите, солдатики?“ – спросят. И мы развернёмся и побежим обратно…»
По камням и рытвинам, чуть ноги не поломав, добрались… Перебежали через дорогу, по которой ещё вчера ехали такие свободные, спокойные, локти наружу, потные морды улыбались… Вот и след от колёс, пыльный…
Скатились на задницах по насыпи. Поползли к повороту.
«Ну что, база… Как ты там, база?.. – думал Сержант, прислушиваясь. – Сейчас глянем, а там чёрный флаг висит…»
«Что же это творится в моей стране, – подумал ещё мельком. – Почему я ползаю по ней… а не хожу…»
База вот. Стоит углом, боком. Два смурых этажа, мешки в окнах. Ничего не видно. Никто её, по крайней мере, не штурмует. Лестницы не стоят приставные, не лезут по ним.
Сержант долго вглядывался, прищуриваясь, глупо надеясь, что увидит чью-то руку, махнувшую из бойницы, или даже лицо, и всё сразу станет ясно.
Потом взял бинокль, приник надбровными дугами.
База была непроницаема.
– Чего там? – не выдержал ожидания Вялый.
– Ничего, – ответил Сержант и передал Вялому бинокль: тот всё равно не поверил бы, что – ничего.
Вялый смотрел долго, и Сержант начал от этого уставать: надо было возвращаться в перелесок и снова думать, как быть.
Пить охота.
Достал фляжку, глотнул.
Вялый пополз куда-то. Сержант хмуро смотрел ему вслед, не окликая.
Насыпав себе пыли на чёрный берет, Вялый высунулся высоко, но смотрел уже не на базу, а куда-то в сторону.
Опять, злобная, началась стрельба – палили с другой, не видимой им стороны базы. С этой и некуда было стрелять, кроме как по дороге и по деревьям. От базы до перелеска лежало метров триста пустоты и песка, и всё это хорошо простреливалось.
Зато с оборотной стороны базы были холмы и ещё какие-то брошенные постройки, вроде конюшен или коровника. Там есть где укрыться бородатым.
– Я «козелок» вижу, – сказал Вялый, вернувшись: рожа грязная, но сухая, не потная – Сержант подивился на это.
– Где?
– За постройками торчит. Они объездной дорогой туда подъехали, видно. Мимо базы не проезжали. А то их наши могли бы обстрелять…
«С одной стороны, „козелок“ нам нужен: там рация, – размышлял Сержант. – С другой, у бородатых уже есть рации наши… И волну они знают. Они ведь разоружили пацанов, что ехали нам на смену… Или убили уже… Не будем об этом, не надо. Никого не убили. Все живы… О чём я?»
– Вялый, зачем нам этот «козелок»? – спросил Сержант вслух, чтоб не думать.
– Да тебе вообще ни хера не надо, – ответил Вялый, слизывая белую пыль с губ.
– Мне не надо. Надо тебе. Вот я советуюсь: зачем?
– Там рация.
– Я уже подумал. Чехи на ней уже сидят наверняка, на нашей волне. Что мы скажем в эту рацию: привет, братки, мы в лесу? Возьмите нас кто-нибудь!
– Лучше здесь в пыли сидеть? – спросил Вялый. – Без жратвы?
Сержант молчал недолго.
– В лес пойдём, – сказал. – А вечером – к постройкам. Когда стемнеет.
Сержант лежал на траве.
Всё тело томилось и ныло от неизбывного ощущения, что в этом лесу водятся другие человеческие звери и они могут прийти сюда.
Но прятаться было негде.
И думать не о чем.
Потому что любая мысль приводила к тому, что сегодня могут убить…
Как всё-таки это… глупо. Оказалось, что только так всё и выглядит – глупо: когда подступило к самой глотке.
Сержант вспомнил, как он позвонил матери, приехав сюда. Мать даже не знала, что он здесь: он ей не сказал, уезжая, обманул. И тут услышал её голос в трубке:
– Я убью тебя, сынок, что ж ты делаешь! – сказала мать.
Сержант даже улыбнулся тогда: настолько нелепо, настолько беззлобно и оттого ещё более жалостно прозвучали эти слова её.
Мать и сама испугалась своего «убью»: такого привычного дома, произносимого часто в сердцах, когда в детстве он ломал что-то, бедокурил как-то. А теперь это слово приобрело иной смысл, жуткий для матери.
– Не убью, не убий, не убейте! – такое ей хотелось, наверное, прокричать в трубку.
Но не было тогда для крика причин: на второй день после приезда отряда у них была первая и последняя нормальная перестрелка с той стороной. Какие-то твари минут десять с трёх позиций обстреливали блокпост, выпустили по два магазина и уползли в свои горы.
И всё… До сегодняшнего дня ничего серьёзного не случалось, мать.
«Думаешь всё-таки о матери», – поймал себя Сержант.
«Не думаю, не думаю, не помню никого, самых близких и самых родных не помню», – отмахнулся от себя же, понимая, что если вспомнит другую свою, разлитую в миру кровь по двум розовым, маленьким, пацанячьим, цыплячьим телам, то сразу сойдёт с ума.
«Хочу не помнить, хочу не страдать, хочу есть камни, крутить в жгуты глупые нервы, и чтоб не снилось ничего. Чтобы снились камни, звери, первобытное…»
«До Христа – то, что было до Христа: вот что нужно. Когда не было жалости и страха. И любви не было. И не было унижения…»
Сержант искал, на что опереться, и не мог: всё было слабым и тащило за собой умереть, всё было полно душою, теплом и такой нежностью, что невыносима для бытия.
Откуда-то выплыло призываемое всем существом мрачное лицо, оно было строго, ясно и чуждо всему, что кровоточило внутри. Сержант чувствовал своей лобной костью этот нечеловеческий, крепящий душу взгляд…
Он вздрогнул и понял, что заснул на секунду. Быть может, даже меньше, чем на секунду. И был у него сон.
Присел, всмотрелся в полутемь.
– Ты чего увидел? – спросил Самара.
– Сталина, – ответил Сержант хрипло, думая о своём.
– Сержант! – окликнул Самара.
– А.
– Ты что?
– Всё нормально. Собирай посты. Пошли охотиться.
Они шли в темноте, почти не таясь.
Сержант ничего никому не сказал. Чтоб не уговаривать. Да и вообще не хотел говорить больше.
«Это чужая земля, – повторял Сержант как в бреду. – Чужая земля. Почему она так просит меня?»
«Я же был лёгок… Мне же было легко… Я умел жить легче снега… Чем так придавило меня?»
«Земля раскалывается. Сумасшедший и растоптанный Восток. И призраки, и мерцающий прах Запада. И магма, которая всё поглотит».
«…И не за что держаться…»
– Ты куда ведёшь нас? – спросил Рыжий.
Сержант молчал, никак не понимая, что значат эти слова.
– Я веду вас, – ответил он с трудом.
– Я не понял, Сержант, – окликнул Рыжий грубо. – Я тебе не верю, Сержант. Куда ты?
«Я ведь тоже люблю Родину, – думал Сержант, глядя в темноту и спотыкаясь. – Я страшно люблю свою землю. Я жутко и безнравственно её люблю, ничего… не жалея… Унижаясь и унижая… Но то, что расползается у меня под ногами, – это разве моя земля? Родина моя? Куда дели её, вы…»
Сержант достал фляжку, выпил последний глоток воды.
– Сержант, ты что молчишь? – спросил Самара, голос его дрожал.
И Витька сопел близко, заглядывая Сержанту в лицо.
Только Кряж стоял поодаль, уверенный и твёрдый.
– Да что вы ссыте, всё нормально, – ответил Вялый.
– Всё нормально, – повторил Сержант громко.
– Ты помнишь, куда идти? – спросил его Вялый.
– Да.
Он помнил и вывел своих, сквозь темноту, прямо к постройкам: метрах в ста от них бойцы присели на корточки.
База иногда постреливала. Редкие трассеры взрезали тьму и втыкались в крыши и стены построек.
Откуда-то близко ответила автоматная очередь, бойцам показалось, что стреляли по ним, все разом упали в песок руками, животами, лицами… но стреляли в другую сторону.
– Там стоит «козелок», – сказал Сержант. – Сейчас мы его заберём.
– Зачем? – спросил Рыжий.
– Домой поедем, – ответил Сержант. – Я отвезу тебя домой, Рыжий, – повторил Сержант зло.
Они поползли, иногда останавливаясь и прислушиваясь.
Сержант слизнул с камня солёное и перебирал на языке и зубах хрусткие песчинки.
В голове его не было ни единой мысли.
– …там ключа нет… если… ключа? – донеслось до него: Вялый шептал.
– Я заведу, – ответил Сержант. – Крышку… сниму… проводки… Я умею… Херня.
Метрах в двадцати залегли и лежали несколько минут, не шевелясь.
Кто-то засмеялся внутри построек.
И опять тихо.
– Кряж, – позвал Сержант. – Все сядут в салон, а ты – назад, в кандейку.
Кандейкой называли отделение позади сидений «козелка».
– Когда тронусь, влепи из граника… по ним.
