Дальняя дорога - Николас Спаркс

Вскоре вернулись ее родители, промокшие под дождем. Мы с Рут уже возились на кухне, готовя ужин. Мы вчетвером сидели за столом и ели спагетти с мясным соусом, а отец Рут рассказывал, как прошел день. Тема разговора, как часто бывает, перешла на искусство. Он говорил о фовизме, кубизме, экспрессионизме, футуризме, о которых раньше я никогда не слышал – и был потрясен не только тонкими различиями этих направлений, но и жаждой, с которой Рут впитывала каждое слово. По правде говоря, большая часть информации проходила мимо меня, я многого не улавливал, но ни Рут, ни ее отец, казалось, этого не замечали.

После ужина, когда дождь прошел и стало темнеть, мы с Рут пошли прогуляться по пляжу. Было душно, песок спрессовывался под ногами, а я осторожно водил большим пальцем по тыльной стороне ее руки и смотрел на воду. Над волнами метались крачки, а за волноломом, подскакивая, плыла стая морских свиней. Мы с Рут наблюдали за ними, пока они не скрылись в тумане. И лишь потом я повернулся, чтобы взглянуть на нее.

– Твои родители уезжают в августе.

Рут сжала мою руку.

– На следующей неделе они уже собираются присмотреть себе домик в Дареме.

– А в сентябре ты начнешь работать в школе?

– Если только не поеду в Дарем, – сказала она. – Тогда придется искать работу на новом месте.

За ее спиной в доме зажегся свет.

– Кажется, у нас нет особого выбора, – сказал я, откинул слипшийся песок, набрался смелости и взглянул в глаза Рут. – Мы поженимся в августе.

Вспоминая это, я улыбаюсь, но голос жены, в котором звучит явное разочарование, врывается в мои грезы.

– Ты бы мог быть немного романтичнее, – насупившись, говорит она.

На мгновение я смущаюсь.

– Ты имеешь в виду… предложение?

– Ну а что еще? – Она всплескивает руками. – Почему ты не встал на одно колено, не сказал что-нибудь про вечную любовь? Ты мог бы официально попросить моей руки!

– Я уже это делал. Тогда, в первый раз, – напоминаю я.

– Но ты ведь поставил точку. И нужно было начинать сначала. Я мечтала о предложении руки и сердца, как в книжках!

– Хочешь, я повторю прямо сейчас?

– Уже поздно, – отмахнувшись, говорит Рут. – Ты упустил свой шанс.

Но она говорит это так игриво, что мне не терпится вернуться к прошлому.

Мы подписали кетубу[6] вскоре после того, как вернулись домой, и я женился на Рут в августе сорок шестого года. Церемония проходила под хупой[7], как всегда на еврейских свадьбах, но присутствовало не так уж много гостей. В основном мамины друзья, которых мы знали по синагоге. Так хотели мы с Рут. Она была слишком практична для чересчур шикарной свадьбы. Хоть в магазине дела и шли хорошо – то есть я неплохо зарабатывал, – мы решили сэкономить побольше денег для первоначального взноса за дом, который намеревались купить в будущем. Когда я раздавил бокал ногой и увидел, как наши матери хлопают в ладоши и смеются, то понял, что женитьба стала поворотным моментом в моей жизни.

Медовый месяц мы провели на западе штата. Рут никогда раньше не бывала там, и мы поселились на курорте Гроув-парк в Эшвилле. Он по-прежнему знаменит. Окна нашей комнаты выходили на Голубой хребет. Гроув-парк славился своими пешеходными тропами и теннисными кортами, а еще бассейном, фотографии которого помещали в бесчисленных журналах.

Рут, впрочем, проявляла ко всему этому мало интереса. Как только мы приехали, она потащила меня в город. Мне, безумно влюбленному, было все равно, чем заниматься, лишь бы вместе. Я, как и Рут, никогда прежде не забирался так далеко, но знал, что летом в Эшвилл на отдых всегда съезжались богачи. Воздух там свеж и прохладен, вот почему в эпоху «Позолоченного века»[8] Джордж Вандербильт построил в Эшвилле поместье Билтмор – самое огромное на тот момент частное здание в мире. Его примеру последовали другие американские толстосумы, и постепенно Эшвилл прославился как художественный и кулинарный центр Юга. Рестораны приглашали на работу шеф-поваров из Европы, а на главной улице открылось множество художественных галерей.

На второй день Рут разговорилась с владельцем одной из них, и тогда я впервые узнал про Блэк-Маунтинс – маленький городок, почти деревню, неподалеку от курорта, где мы проводили медовый месяц. Точнее, про колледж в Блэк-Маунтинс.

Хотя я прожил в Северной Каролине всю жизнь, но до тех пор о нем понятия не имел, да и большинство людей, которые провели вторую половину ХХ века в том же штате, при случайном упоминании этого колледжа смотрели на собеседника с недоумением. Теперь, спустя более чем полвека после его закрытия, мало кто помнит, что колледж в Блэк-Маунтинс вообще существовал. Но в 1946 году он переживал расцвет – возможно, ярчайший, чем где-либо, – и когда мы вышли из галереи, я по лицу Рут понял, что это название ей знакомо. Когда вечером мы пошли ужинать, она сказала, что весной ее отец туда ездил и пришел в настоящий восторг. Я не на шутку удивился, узнав, что близость Блэк-Маунтинс оказалась одной из причин, по которым Рут решила провести медовый месяц именно здесь.

За ужином она оживленно рассказала, что колледж в Блэк-Маунтинс – это гуманитарное учебное заведение, основанное в 1933 году. Преподавали в нем, в том числе, несколько самых знаменитых представителей современного искусства. Каждое лето в колледже открывались творческие мастерские под руководством приезжих художников, имена которых ничего мне не говорили. Но Рут, перечисляя преподавателей, все более и более проникалась радостным волнением при мысли о визите в Блэк-Маунтинс, раз уж мы жили поблизости.

Как я мог отказать?

На следующее утро мы, под ослепительно синим небом, покатили в Блэк-Маунтинс, следуя указателям. По стечению обстоятельств – я всегда полагал, что судьба сыграла нам на руку, поскольку Рут клялась, что ничего не знала заранее, – в главном корпусе проходила выставка. Распространилась она и на лужайку перед колледжем. Хотя вход был свободный, народу приехало немного, и, как только мы вошли, Рут замерла в изумлении и крепко стиснула мою руку, пожирая взглядом все вокруг. Я с любопытством наблюдал за реакцией жены, пытаясь понять, что же ее так привлекло. Лично я – человек, который совершенно не разбирался в живописи, – не увидел никакой разницы между картинами, выставленными здесь и в бесчисленных галереях, в которых мы уже побывали.

– Но ведь была же разница! – восклицает Рут, и я понимаю, что она до сих пор удивляется моей глупости. Она – в том самом платье с воротничком, что и в день визита в Блэк-Маунтинс. И в ее голосе звучит знакомое изумление.

– Я никогда раньше ничего подобного не видела. Совсем не похоже на сюрреалистов. И даже на Пикассо. Это было нечто новое. Революционное. Гигантский поток воображения. Подумать только, в маленьком захолустном колледже! Все равно что найти…

Рут замолкает, не в силах подобрать слова. Наблюдая за ее исканиями, я подсказываю:

– Найти клад?

Она резко вскидывает голову и немедленно отвечает:

– Да. Все равно что найти клад в самом неподобающем месте. Но ты тогда этого не понимал.

– Большинство картин, которые я видел, казались мне просто набором случайных красок и волнистых линий.

– Абстрактный экспрессионизм.

– Какая разница? – поддразниваю я, но Рут погрузилась в воспоминания о том дне.

– Мы там провели целых три часа, ходя от картины к картине.

– Скорее, пять часов.

– Тебе не терпелось уйти, – с упреком говорит жена.

– Я проголодался. Мы не пообедали.

– Как можно думать о еде при виде такой красоты? – интересуется она. – Когда нам еще выпадал шанс поговорить с удивительными художниками?

– Я все равно ничего не понимал из ваших разговоров. Они велись на незнакомом мне языке. Вы говорили про интенсивность и самоотрицание и бросались странными словами – футуризм, Баухауз, синтетический кубизм… Для человека, который зарабатывал на жизнь, продавая готовое платье, это была китайская грамота.

– Даже после того как мой отец тебя просветил? – сердито спрашивает Рут.

– Он попытался просветить. Почувствуй разницу.

Она улыбается.

– Тогда почему ты не настоял, чтобы мы ушли? Почему не взял меня под руку и не повел к машине?

Рут задавалась этим вопросом и раньше, поскольку никогда не понимала причины. И я, разумеется, говорю:

– Потому что я знал, как это важно для тебя.

Рут, явно не удовлетворенная, продолжает допытываться:

– А помнишь, с кем мы познакомились в тот день?

– С Элейн, – машинально отвечаю я. Пускай искусство и выше моего понимания, зато я хорошо запоминаю имена и лица. – И конечно, с ее мужем, хоть мы и не знали, что он будет впоследствии преподавать в Блэк-Маунтинс. А потом с Кеном, Рэем и Робертом. Они еще учились – а Роберт только собирался в колледж, – но ты долго с ними разговаривала.

Судя по выражению лица, жена довольна.

– Они многому меня научили. Я гораздо лучше стала понимать, что на них повлияло, и отчетливей увидела, куда движется искусство.