Дальняя дорога - Николас Спаркс

– Всегда терпеть не мог эту скользкую гадость, – сказал он, и София хихикнула.

Наконец он вручил ей нож и предложил попробовать самой. Люк показал, где резать, и объяснил как. От тепла его тела у девушки дрожали руки. Впрочем, нос получился неплохим, зато одна из бровей вышла изогнутой, прибавив выражению лица Тыквоголового Джека толику безумия.

Закончив, Люк вставил в фонарь небольшую свечу и зажег ее, а потом отнес тыкву на крыльцо. Они сидели в креслах-качалках и вновь тихонько разговаривали, а Тыквоголовый Джек одобрительно ухмылялся. Когда Люк придвинул свое кресло ближе, София с легкостью представила, как они сидят здесь вечер за вечером, и так много лет. Когда он провожал Софию к машине, девушке показалось, что у Люка возникла та же самая мысль. Пристроив тыкву на пассажирском сиденье, он взял Софию за руку и ласково притянул к себе. Она ощутила в его прикосновении желание. Несомненно, ему хотелось, чтобы она осталась. Когда их губы соприкоснулись, София поняла, что и сама не прочь остаться. Но она не могла. Только не сегодня. Она еще была не готова. Но эти жадные прощальные поцелуи сулили то будущее, которого она ждала с нетерпением.

Глава 14

Вечером солнце начинает уходить за горизонт, и мне становится тревожно. Но в моем сознании лишь одна мысль. Вода. Во всех видах. Лед. Реки. Озера. Водопады. Струя из крана. Все, что сможет размочить комок в горле. Даже не столько комок, сколько сгусток, который взялся непонятно откуда и растет с каждым вдохом.

Я понимаю, что брежу. Авария – не бред. Она вполне реальна, и я это знаю. Уж куда реальнее? Я закрываю глаза и сосредотачиваюсь, пытаясь припомнить детали. Но в бреду это сделать достаточно трудно. Я хотел избежать центральной автострады – машины там ездят слишком быстро – и на карте, найденной в кухонном шкафчике, подчеркнул однополосное шоссе. Помню, как свернул с дороги, чтобы заправиться, а затем вдруг растерялся, не зная, куда ехать. Я смутно припоминаю, как миновал городок под названием Клемонс. Наконец, догадавшись, что езжу кругами, я выехал к какому-то поселку и обнаружил шоссе под номером 421 и указатели на город Ядкинвиль. Погода начала портиться, но я слишком боялся остановиться. Все вокруг казалось незнакомым, а я продолжал ехать пока не оказался на каком-то совершенно другом шоссе, которое вело прямо к горам. Его номер я не знал, но тогда уже было не важно, потому что пошел снег. Стало темно – так темно, что я не разглядел поворот. Я проломил ограждение и услышал скрежет металла, а потом машина рухнула в кювет.

И теперь я один, и никто меня еще не нашел. Почти целый день, сидя в машине, я вспоминал жену. Рут больше нет, она умерла в нашей спальне, уже давно. Ее нет рядом. Я по ней скучаю. Я скучал девять лет и большую часть этого времени жалел, что не умер первым. Она бы справилась с одиночеством и сумела прожить одна. Рут всегда была сильнее, умнее и лучше во всем, и я вновь думаю: из нас двоих мне повезло больше. Я до сих пор не понимаю, отчего она выбрала меня. Рут была исключительной девушкой, а я самым обычным парнем, который питал к ней неослабевающую любовь – только и всего. Я устал и хочу пить, я чувствую, как иссякают силы. Пора прекратить борьбу и отправиться к Рут. Я закрываю глаза и думаю: если я засну, то мы воссоединимся навсегда…

– Ты не умираешь, – внезапно вмешивается в мои мысли голос жены. Она говорит настойчиво и властно. – Айра, тебе еще рано. Ты хотел поехать в Блэк-Маунтинс, помнишь? И ты должен это сделать.

– Помню, – отвечаю я, но даже шепотом говорить тяжело. Язык как будто распух, комок в горле еще увеличился. Трудно дышать. Мне нужна вода, какая угодно влага. Немедленно. Дышать почти невозможно. Я пытаюсь вздохнуть, но в легкие проходит недостаточно воздуха, и сердце вдруг начинает бешено колотиться. От головокружения все вокруг плывет. «Вот она, смерть», – думаю я и закрываю глаза. Я готов…

– Айра! – кричит Рут, придвигаясь ближе, и хватает меня за руку. – Айра, я к тебе обращаюсь! Вернись! – требует она.

Даже на расстоянии я чувствую ее страх, хоть она и пытается его скрыть. Смутно сознаю, что Рут прикасается ко мне, но моя рука лежит неподвижно – еще один признак того, что это всё галлюцинации.

– Воды, – хрипло прошу я.

– Мы достанем воду, – говорит она. – А сейчас дыши. Тебе нужно сглотнуть кровь, запекшуюся у тебя в горле после аварии. Она мешает дышать. Сглотни, иначе задохнешься.

Ее голос как будто доносится издалека. Я не отвечаю. Чувствую себя мертвецки пьяным. В мозгу все перемешалось, голова лежит на руле, и отчаянно хочется заснуть. Тихо уплыть…

Рут снова дергает меня за руку.

– Не думай о том, что ты в ловушке! – требует она.

– Но я и правда в ловушке, – говорю я. Даже в полубреду понятно, что моя рука не двигается и что слова Рут – очередной плод воображения.

– Ты на пляже…

Дыхание жены щекочет мне ухо, а голос звучит обольстительно. Это что-то новенькое. Рут совсем близко, и я воображаю, что чувствую прикосновение ее длинных ресниц и жар дыхания.

– Сорок шестой год. Помнишь? Утром после того, как мы впервые занимались любовью. Если ты сглотнешь, то снова там окажешься. Будешь на пляже вместе со мной. Помнишь, как ты вышел из своей комнаты? Я налила тебе стакан апельсинового сока. Вот он, возьми…

– Тебя здесь нет.

– Я здесь, и я держу стакан, – настаивает Рут. Открыв глаза, я вижу, что она говорит правду. – Пей. Прямо сейчас.

Она наклоняет стакан к моим губам.

– Глотай! – приказывает Рут. – Ничего страшного, если немного разольешь.

Это безумие, но именно последние слова действуют на меня сильнее всего. Более чем что-либо, они напоминают о Рут и о том требовательном тоне, которым она всегда просила сделать что-нибудь важное. Я пытаюсь сглотнуть и поначалу чувствую в горле песок, а потом… что-то еще. И вообще перестаю дышать.

В одно мгновение я начинаю ощущать ужас.

Но инстинкт самосохранения – сильная штука, и дальнейшие действия контролирую не больше чем биение собственного сердца. Я машинально сглатываю – и дышу, а наждак в горле сменяется кисловатым медным привкусом. Я продолжаю глотать, даже когда сгусток крови наконец падает в желудок.

Все это время моя голова остается лежать на руле, и я пытаюсь отдышаться, как пес на жаре, пока наконец не начинаю дышать нормально. Как только дыхание приходит в норму, возвращаются и воспоминания.

Мы позавтракали с ее родителями и остаток утра провели на пляже, а старшие сидели с книжками на веранде. На горизонте со вчерашнего дня собирались облака, поднялся ветер. После обеда родители Рут предложили вместе съездить в Китти-Хок, где Орвилл и Уилбур Райты изменили историю, совершив первый полет на аэроплане. Я уже был там в юности и не отказался бы побывать еще раз, но Рут покачала головой. Она сказала, что предпочтет сыграть свадьбу на пляже.

Через час они уехали. Небо посерело, и мы с Рут неспешно зашагали к дому. На кухне я обнял ее, и мы стояли, глядя в окно. А потом, ни слова не говоря, я взял девушку за руку и повел к себе.

Хоть перед моими глазами все словно в дымке, я смутно различаю Рут, которая вновь сидит рядом со мной. Возможно, я принимаю желаемое за действительное, но готов поклясться, что на ней халат, в котором она явилась ко мне в ту ночь, когда мы впервые занимались любовью.

– Спасибо, – говорю я. – Спасибо, что помогла отдышаться.

– Ты сам знал, что нужно делать, – отвечает Рут. – Я всего лишь напомнила.

– Один я бы не справился.

– Справился бы, – уверенно произносит она и, играя воротником, добавляет обольстительным тоном: – Ты был почти дерзок со мной в тот день на пляже. До того как мы поженились. Когда мои родители уехали в Китти-Хок.

– Да, – признаю я. – Я знал, что у нас в распоряжении есть несколько часов.

– Ну… это вышло неожиданно.

– Ничего удивительного, ведь мы остались одни, и ты была так прекрасна.

Рут теребит край халата.

– Я могла бы и догадаться, что это предупреждение.

– Предупреждение?

– На будущее. До тех пор я даже не знала, что ты такой… страстный. И потом иногда тосковала по прежнему Айре. Застенчивому и сдержанному. Особенно когда хотела выспаться.

– Что, все было так плохо?

– Нет, – говорит она и склоняет голову набок, чтобы взглянуть на меня сквозь густые ресницы. – Совсем наоборот.

Мы провели остаток дня среди сбитых простыней, занимаясь любовью с еще большей страстью, чем накануне ночью. В комнате было душно, и наши тела блестели от пота, а волосы у Рут стали влажными у корней. Потом, когда она пошла в душ, начался дождь. Я сидел на кухне, счастливый как никогда в жизни, и слушал стук капель по жестяной крыше.

Вскоре вернулись ее родители, промокшие под дождем. Мы с Рут уже возились на кухне, готовя ужин. Мы вчетвером сидели за столом и ели спагетти с мясным соусом, а отец Рут рассказывал, как прошел день. Тема разговора, как часто бывает, перешла на искусство. Он говорил о фовизме, кубизме, экспрессионизме, футуризме, о которых раньше я никогда не слышал – и был потрясен не только тонкими различиями этих направлений, но и жаждой, с которой Рут впитывала каждое слово. По правде говоря, большая часть информации проходила мимо меня, я многого не улавливал, но ни Рут, ни ее отец, казалось, этого не замечали.