Война глазами дневников - Анатолий Степанович Терещенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
О 3 июля 1941 г.
Все ждали выступления любимого вождя, надеясь, что он все разъяснит, успокоит, но он молчал.
3 июля дождались, он наконец выступил. Начал хорошо:
«Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота, к вам обращаюсь я, друзья мои!» – душевный зачин дошел до самого сердца.
Потом он сказал:
«Как могло случиться, что наша славная Красная армия сдала фашистским войскам ряд наших городов и районов? Это объясняется главным образом тем, что война началась при выгодных условиях для немецких войск и невыгодных для советских войск.
Войска Германии как страны, ведущей войну, были целиком отмобилизованы, и 170 дивизий, брошенных Германией против СССР, находились в полной боевой готовности, ожидая лишь сигнала для вторжения, тогда как советским войскам нужно было отмобилизоваться и придвинуться к границам.
Некоторое значение имело и то обстоятельство, что фашистская Германия неожиданно и вероломно нарушила пакт о ненападении, заключенный в 1939 году между нею и СССР».
«Ну, теперь погоним гадов!» – подумали некоторые, слушая речь Сталина.
«Нам отмобилизоваться – что подпоясаться», – поддержали другие.
Речь свою Сталин закончил словами:
«Комитет обороны… призывает весь народ сплотиться вокруг партии Ленина‐Сталина, вокруг советского правительства».
Все поняли – сплотиться надо вокруг Сталина. С этого дня он стал не только вождем и учителем, но и надеждой народа, а это выше любого из титулов.
И все‐таки обидно… Только стали жить прилично… и вдруг… «Вставай страна огромная!». Озноб… Дрожь… Как быстро появилась эта песня, ее что, заранее сочинили? Неужели на этой войне кончится вся наша история, кончится социализм, за который пролито столько крови, и никогда, даже издали, мы не увидим вершин коммунизма?
А что же там, на границе? Неужто мы так и не отогнали от нее фашистов?
Страшно было подумать, что вот тут сидим за столом, в своем доме, разговариваем, пьем чай, а враг уже идет по нашей земле, идет убивать нас и грабить наши дома.
Но каким бы невероятным ни казалось случившееся – оно было, и было не во сне, а наяву…
***
Вот что рассказал Андреевскому о тех днях Борис Васильевич Курлин, служивший тогда на границе:
«В 1940 году, когда Прибалтика стала нашей, направили меня служить в 5‐ю дивизию 11‐й армии. Часть наша располагалась в бывших литовских казармах в Паневежисе на Немане. Мне, как старшему лейтенанту, отвели особняк. Жизнь в Паневежисе напоминала жизнь в буржуазной Литве. Крестьяне жили на хуторах, было много дешевых продуктов.
В начале мая 1941 года мы выехали в лагеря, которые находились в шестидесяти–семидесяти километрах от границы с немцами, которые тогда уже заняли Польшу, а 17 мая с топографическим отрядом я был уже на границе. Там десятки тысяч строителей возводили укрепления. Первую линию обороны строили наши, были они без оружия, с учебными винтовками. Другие линии строили литовцы.
Как‐то в мае на нашу «укрепзону» приехала сухопарая женщина из Москвы – лектор. Собрали людей. Она сказала: «Все рисуете, – имея, наверное, ввиду наши топографические изыскания, – а пора заняться конкретными делами. Не сегодня завтра будет война».
И действительно, мы часто видели полеты немецкой авиации, наблюдали концентрацию войск, шум танков. 20 июня на нашем участке границы появился перебежчик от немцев – литовец. Он сказал, что нас ненавидит, но любит Литву, а поэтому хочет предупредить, что 22 июня начнется война. Об этом им объявили офицеры, и по этому поводу у немцев уже проводились банкеты. Мы передали перебежчика в штаб дивизии.
21 июня была суббота.
Мы поработали, потом начальник топографического отряда уехал. Перед отъездом он мне сказал, чтобы завтра, то есть 22 июня, я отпустил ребят в увольнение.
В три часа сорок минут утра на нас обрушился шквал огня. Стреляли по нашим, знали, где они находятся. Два наших полка заняли линию обороны. Армейская группировка говорила, чтобы не ввязываться в провокацию. Я по рации, без шифра, связался со штабом, сказал, чтобы приготовились к обороне, объявив первую мобилизационную готовность. А нам все давали команды «не ввязываться».
Потом для поддержания «духа» стали передавать, что наши войска в другом месте наступают. Я увидел, как над нами прошли тридцать наших фанерных туполевских бомбардировщиков «ТБ‐3». Они сбросили бомбы, потом налетели семнадцать «мессершмиттов» и сбили их. Наши летчики выбросились на парашютах, а немцы их из самолетов расстреливали, больше мы наших бомбардировщиков не видели до сентября 1942 года.
Многие наши аэродромы не охранялись зенитками, и уничтожить их немцами было нетрудно…
Я не думал тогда, что нас разобьют, но смерть ждал каждый день. Мы шесть часов держали оборону. Немцы двигались по дороге, а наш дивизион (12 орудий) бил по этой дороге. Немцы пытались нас обойти. Мы стали отходить. Похоронные команды хоронили убитых, собирали у них медальоны. Строители – русские и литовцы – шли без оружия. Их были тысячи, но защищаться они не могли. В первый день мы отступили на двести километров. Попали в окружение. Отходим с боями. По ночам на востоке взлетали ракеты, там уже были немцы. Недалеко от Паневежиса, в лесу, встретились с националистами (шаулистами). Был бой. Они отступили. Мы на них израсходовали все снаряды и горючее. У моста встретился провокатор – немец в советской форме. Он остановил нас и сказал, что есть приказ; мост взорвать, а нам идти в обход. Он также сказал, что отряду поручено уничтожить семьи советских офицеров, чтобы они не попали к немцам. В это время налетела немецкая авиация, и нам досталось.
Командир гаубичного полка полковник Александров велел сбросить трактора с пушками в Неман. Провокатора застрелили, а когда войска перешли Неман, мост взорвали. В Паневежисе было все разграблено. Там побывали немцы. Трупов было много. На высоком заборе, на остром штыре, висела жена одного нашего командира. Железный прут ей впился в шею, низ был оголен. На трупах русских женщин было написано, что это жены командиров и что впредь с ними будут так обращаться.
В Панивежесе, как только мы заехали за костел, в нас стали стрелять националисты. Стреляли из окон. Били из пулеметов. Вся линия простреливалась. Я предложил бить по ним из зенитных установок. Как дали, так их стрельба и кончилась. В конце Паневежиса есть маленький костел. Около него, видим, стоит молодой ксендз и машет нам рукой. Я хотел его пристрелить, но меня один
