Время — московское! - Александр Зорич

— Тогда что?

— Ничего. Коля Самохвальский погиб. Понимаешь? Погиб.

Таня отвела глаза. Ей вдруг стало почти физически больно — как будто боль лейтенанта напрямую ей передалась.

Даже Ричард Пушкин сбросил маску балагура и весельчака — на несколько минут из-под нее проступило неподдельное, человеческое выражение. На миг переменчивый, бурный, ехидный Ричард стал самим собой — немолодым, одышливым, нездоровым отцом рано повзрослевшего сына.

Лейтенант тоже молчал, рассеянно наблюдая за тем, как редеет толпа курильщиков. На Таню лейтенант больше не глядел. И даже не поглядывал. Почему? Впрочем, Таня догадывалась почему.

Но Ричард Пушкин недаром был режиссером.

— Вот что, ребятушки… — сказал он. — По-моему, пора нам за кулисы. Там уже накрыто и налито. Тем более что жрать хочется — страшное дело!

В тот вечер Таню ждало еще много интересного. Закуски, танцы, разговоры с Александром. Но на душе у нее стало неспокойно — словно где-то внутри взвели пружину, которая бог весть когда распрямится.

К счастью для Тани, Ричард больше не решался волочиться за ней. Не то стеснялся сына, не то, взвесив «за» и «против», раздумал. Не ухаживал за Таней и Александр — по крайней мере в расхожем смысле этого слова.

Впрочем, Тане и не нужно было ухаживаний. Ей достаточно было того, что лейтенант Пушкин, в стройной фигуре которого соединились ловкость, красота и жизненная стойкость десятков блистательных офицеров — пирующих, смеющихся, братающихся вокруг, — находится рядом с ней. Она даже на товарищей по экспедиции сердиться перестала. Ведь если бы они не бросили ее одну в Городе Полковников…

Раз за разом подымая бокал с розовым шампанским за состоявшийся «разгром врага на Восемьсот Первом», за грядущую «полную и окончательную победу» и «безоговорочную капитуляцию разбойничьей Конкордии» вместе с сотнями других незнакомых, разгоряченных этим великолепным днем мужчин и женщин, Таня, однако, не о победе думала. Но лишь о том, чтобы налитое теплом и светом прикосновение, с которого началось ее с лейтенантом знакомство, однажды повторилось.

Глава 8

Возвращение на «Лазурный берег»

Апрель, 2622 г.

Лавовый полуостров

Планета Фелиция, система Львиного Зева

Возвращение на биостанцию «Лазурный берег» вышло вовсе не таким радостным, как представлялось Эстерсону и Полине, когда они остервенело мечтали о нем в землянке.

Эстерсон знал: так частенько случается с мечтами. «Может быть, все дело в том, что ты, когда мечтаешь о чем-то, как бы выпиваешь всю свою радость по поводу предстоящего события авансом? И когда случается само событие, ничего в том резервуаре радости уже не остается? Выпито все?»

Качхид не соврал. Клонов как корова языком слизала. Уход чужаков был организованным, но поспешным — о чем свидетельствовала, например, брошенная моторная лодка. Собственно, на этой лодке Качхид и прибыл на Лавовый полуостров. Ведь хоть и называл он себя наряду с прочими многочисленными именами «Мощный Духом», однако трусишкой был изрядным и никогда не рискнул бы лишний раз пересечь вплавь пролив, в котором всегда имелась опасность повстречать дварва.

Эстерсон и Полина двигались к биостанции на скафе (Качхид, прихвативший с собой Беатриче, предпочел моторку).

Они молчали. Обоим рисовались печальные картины разоренного врагом гнезда: поломанная мебель, комья грязи на полу, текущие краны на кухне, вульгарные картинки, прикрепленные скотчем над кроватями, и похабные надписи на фарси на стенах загаженного нужника. И еще — запущенный сад, вытоптанный огород и запаршивевший виноградник.

Увиденное, однако, в эту схему не укладывалось.

На биостанции было чисто, как в операционной.

«Тут такой чистоты не было даже в день заселения нашей экспедиции!» — заметила придирчивая Полина.

Полы надраены, занавески постираны, даже диванчик обит новым габардином цвета хаки. Керамическая плитка на кухне и душевых отчищена до первозданного блеска, а на оконных стеклах — ни пылинки! Цветы в горшках на подоконнике политы, даже новые прибавились, ковровое покрытие проутюжено мощным армейским пылесосом, а пятна на нем изничтожены ядреным армейским пятновыводителем…

Последний штрих — засохшая цветочная композиция на столе. Рядом — раскрытый том «Шахнаме», с кружевными пометками на полях.

Ошарашенный зрелищем Эстерсон выдвинул предположение, что в их с Полиной домике жило начальство, а где начальство — там и благолепие. А вот в домиках по соседству, где жили простые солдаты, наверняка черт ногу сломит!

Однако это предположение тоже не подтвердилось.

Эстерсона и Полину встретили наново выбеленные потолки и аккуратно заправленные постели. Правда, на стенах солдатских комнат все-таки обнаружились прилепленные скотчем картинки. Но с картинок глядели вовсе не грудастые пляжные девки в не скрывающих срам пеньюарах и не кареглазые русалки, с развратной радостью сосущие грейпфрутовый сок, сидя в джакузи, но… первоучитель Римуш, седовласый аскет с лучистым взглядом. Встречались также фотографии линкоров, слащавые пейзажи и вид на Хосров с высоты птичьего полета.

Кое-где попадались брошенные впопыхах личные вещи — белье, книги, бритвы. Имелся даже один вещмешок — забытый хозяином вместе со всем содержимым.

— Мне казалось, это я чистюля… А получается… Что же получается? — задумчиво произнесла Полина, пробуя пальцем на предмет пыли загривок книжного шкафа. А вдруг сыщется хотя бы там?

Эстерсон спрятал улыбку. По его мнению, до чистюли Полине было так же далеко, как ему до мастера спорта по легкой атлетике. Но не скажешь же об этом астроботанику? Точнее, зачем такое говорить?

— Зато теперь мы сможем месяц не убирать! — сказал Эстерсон и довольно потер руки.

Сад тоже пребывал в идеальном состоянии. Грядки вскопаны, дорожки подметены. Некий разбирающийся в виноградарстве клон даже подрезал виноградные лозы… По мнению Полины, подрезал «на троечку с плюсом».

Фасоль — вылущена из стручков и высыпана в ведерки. Картошка и корнеплоды — выкопаны, очищены от земли и аккуратно разложены для просушки в кладовой. Кстати, о кладовой. К припасам Эстерсона и Полины клоны даже не притронулись — вероятно, сочли нечистыми? Зато добавили своих— консервные банки с непритязательными, бледными клонскими этикетками (никакого потакания низменным вкусам потребителя!) были выстроены с архитектурной точностью в некое подобие пирамиды. Как в супермаркете!

Выходило, что Полина и Эстерсон и здесь в выигрыше: получили, и притом совершенно бесплатно, запас продовольствия на полгода вперед. Что это за продовольствие, конечно, предстояло еще выяснить. Но ведь дареному коню в зубы не смотрят?

Эстерсон щегольнул перед Полиной выученной на днях русской поговоркой. Но Полина отреагировала на «дареного коня» вялым кивком. Чувствовалось: ее гнетут думы.

Итак, они получили вылизанную, набитую едой биостанцию. Да, радиоузел и даже музыкальный центр испорчены. Вероятно, с умыслом. Но ведь никто не сказал, что их нельзя починить?

Кроме этого, у них в распоряжении: новые батарейки для «Сигурда» (и, кстати, второй переводчик, какой-то клонский, тоже неплохой), новые аккумуляторы, новая моторная лодка и целый ящик моющих средств! Урожай собран и цветы политы. Вроде бы — красота! Но Полину эта красота не радовала.

— Такое ощущение, что вселяешься в чужой дом, — проворчала она. — Вот к чему, спрашивается, было мебель двигать?

— Мебель — это мелочи. Я сегодня же все поставлю как было!

— А куда подевались со стен мои фотографии? Я ведь их так любила!

— Кажется, я видел их в кладовке! Сейчас же повесим их назад, — успокаивающим голосом сказал Эстерсон. — Ты еще спроси, куда подевалась твоя любимая грязь!

— А что, и спрошу! Спрошу! Я даже грязь здесь любила! Каждую пылинку! Понимаешь, Роло… У меня такое ощущение, что здесь даже воздух изменился. Провонял этими чертями! Все чужое, хотя и притворяется своим!

Худое лицо Полины приобрело плаксивое выражение. И Эстерсон понял: нужно срочно приступать к приготовлению обеда. На сытый желудок жизненные перемены всегда воспринимаются легче.

Он оставил Полину на диване, на краю которого были аккуратной стопкой сложены клонские газеты за последний месяц (клоны принимали их в цифровом виде, а затем распечатывали на халкопоновой пленке), и отправился на кухню.

Через час на столе в гостиной материализовались: бутылка бургундского вина «Петит шабли», к слову, самая ценная бутылка в их винном погребе, широкое блюдо с картофелем фри, салат из свеклы с колбасой и картофелем, красная фасоль с беконом и лосось под майонезом. Последние три блюда были исконно шведскими. Эстерсон приготовил их в угоду Полине, которая последнюю, особенно голодную, неделю замучила его расспросами о том, как и что готовят в Швеции. От лососины исходил такой аппетитный запах, что у конструктора закружилась голова. Наконец-то настоящий пир, за застеленным накрахмаленной скатертью столом!