Бермудский треугольник черной вдовы - Дарья Донцова

Аля замолчала.

– Лазарев вас ударил? За что? – удивился Денис.

Алевтина подперла щеки кулаком.

– Вадим Глебович вечером того дня, когда Федю обнаружили, всех жителей допрашивать начал, по одному к себе вызывал и выяснял: не видели ли они постороннего, как он выглядел, но всех опросить не успел. До меня очередь на следующий день рано утром дошла, я сказала: мальчики какую-то игру затеяли… Ну и рассказала Кузнецову про переодевание да обмен мотиками. Может, и не упомянула бы про это, но Вадим Глебович спросил: «Как ты думаешь, почему у Феди мопед и одежда Гены оказалась? Чего они придумали?» Поговорила я с участковым, домой вернулась, хлопочу на кухне, и вдруг врывается Петр Михайлович, хватает меня, трясет, кричит:

– Тварь! Почему ребенка не остановила? Не приказала ему чужое барахло снять? Поступи ты так, Федя бы сейчас живым был. Мразь!

И как зафигачит мне! Я к стене отлетела, головой о шкафчик ударилась, в ушах звон пошел… А он ушел. Когда отец с работы вернулся, у меня фингал налился на пол-лица. Мама хотела участковому пожаловаться, но папа ее остановил:

– Не надо. У мужика чердак от горя снесло. Он не в себе. Аля, прости его.

На следующий день Петр Михайлович пришел, принес шубу норковую, конверт с деньгами, обнял меня и прощения попросил:

– Извини, Алевтина, сам не помню, что творил. Возьми манто, носи на здоровье. Не отказывайся, хочу вину искупить, стыдно мне. И иди прямо сейчас, помоги Анне Ивановне вещи сложить, уезжаем мы.

Я к Лазаревым в дом поспешила, тетя Аня дверь открыла, руки у нее тряслись, она мне сказала:

– Спасибо, Алечка, что пришла, за работу тройную цену заплачу. Ох и синяк у тебя. Очень прошу, не рассказывай никому, откуда бланш. Петру и без того тошно. Прости нас, Христа ради, обезумели мы все.

Я ей ответила:

– Денег мне за сбор вещей не надо. Безвозмездно помочь пришла, не обижайте, не предлагайте плату. И я не понимаю, при чем тут Петр Михайлович? Я крыльцо босиком мыла, поскользнулась, ударилась о перила, теперь ночью от фонаря под глазом светло.

Она меня обняла:

– Спасибо, Алечка, милая ты девушка. Деньги не стану совать, дай тебе Боже жениха хорошего. Давай работать. Сходи в маленький домик, принеси оттуда коробки, книги в них сложим.

У них на участке стоял сарай, добротный, каменный, но без окон, в нем всякий хлам хранился. Дверь туда не запирали, я ее распахнула, выключателем щелкнула… гляжу… Евгения Федоровна стоит, глаза закрыты, голова набок. Я попятилась, говорю:

– Здрасте, я за картонками пришла…

И тут до меня дошло! Она не стоит, а висит!

Алевтина замолчала.

– Вот такое лето получилось, – пробормотал Михаил Иванович, – захочешь – не забудешь. Дети погибли. Евгения повесилась.

– Она всегда, когда скандал Петру Михайловичу закатывала, кричала: «Суну голову в петлю», – повторила сказанное ранее Алевтина, – но ведь истерички часто суицидом грозят. Анна Ивановна дочери один раз выговорила: «Женя, ты от безделья бесишься, надо хоть что-то делать, тогда дурь из головы вылетит». А она вот… на самом деле… того… Просто кошмарное лето! Черное! И до кучи чуланчик и дом Лазаревых сгорели. Во как! Хорошо, что лаборатория Франциски не полыхнула, мог бы пожар на всю округу выйти.

– Лаборатория? – спросила я.

– Жена Волкова ученая была, – разъяснила Аля, – доктор. К ней все гуськовцы бегали, если чего заболит. Она не таблетками лечила, а каплями, аппарат у нее был. Она человеку что-то вроде ложек в руки давала, на экран прибора смотрела, а потом микстуру делала. Папа к ней ходил, на желудок жаловался, Франциска Яновна отца на своем агрегате проверила и маме объяснила:

– Ему нельзя ни капусту, ни морковь есть.

Мама так удивилась:

– Овощи полезны, они со своего огорода, без химии.

Франциска возразила:

– Не все полезное можно есть. Хотите мужа от колик избавить? Не давайте ему то, что я сказала. Не хотите? Пусть полезные кочаны жует, но у меня тогда больше не показывайтесь!

– Я ей поверил, – подхватил Михаил Иванович, – жена вкусно солянку готовит, прямо объедение, так с того дня я ни разу ее не пробовал. И что? Болеть перестало. Умная женщина, работящая, врач хороший, не то что Евгения Федоровна, та лежебока отменная была, нигде не служила, по дому не крутилась, в гамаке валялась. От скуки на родных кидалась. Если баба истерит, значит, у нее свободного времени навалом. Когда на руках дети, муж, мать пожилая, да еще за оклад пахать надо, некогда свары устраивать и сил на них нет. Все скандалистки лентяйки.

– Папа, – укорила его дочь, – о покойных плохо не говорят.

– А если хорошего сказать нечего? – насупился Михаил Иванович. – Тогда как?

– Когда сгорели дома? – остановила я его.

– Уж не припомню. В начале осени, – протянул он, – полыхнуло вечером, но заметили не сразу. Дома стукачей примерно в полутора километрах от деревни, хозяева все в конце лета в Москву подались. Когда наши зарево приметили, так горело, что никакие пожарные не помогли бы, уж точно. Одна машина на вызов приехала. Выгорел чуланчик Волковых дотла, хорошо, лаборатория Франциски в другом углу участка стояла, может, она там чего горючее держала? Спирт, например. Так бы занялось, что весь их поселок бы в золу превратился. Но большой беды не случилось. А от дачи Лазаревых одни стены остались кирпичные, внутри все выгорело. Можете сходить посмотреть, до сих пор остов маячит, бурьяном порос. Подожгли небось.

– Кто? – сразу спросил Денис.

Алевтина ответила.

– Точно не гуськовские, у нас таких людей в то время не водилось. И у стукачей приличный народ жил, и у писателей-артистов. Но не само же занялось? Хозяев там не было, электричество-газ отключены, никто не курил, камин не зажигал. Может, бомж случайно мимо шел, увидел дома закрытые, переночевать решил, закурил…

– Где ваш участковый теперь? – перебила я Алю.

– Не скажу, – ответила та, – не знаю.

– Вадима Глебовича через несколько месяцев после смерти Феди и Гены от нас перевели, – объяснил Михаил Иванович, – вроде он на повышение пошел, но это слухи, мы с ним в тесной дружбе не состояли. Наша семья приличная, никто не пьет, не буянит, с соседями не лается, он к нам и не заходил. Если где на улице сталкивались, здоровались, и все на этом.

– Просьба у меня к вам, – смущенно сказала Алевтина, – документы ваши видела, вы люди серьезные, врать таким нельзя. Не знаю, по какой причине давними событиями нашими заинтересовались, но вопросов не задаю, понимаю, что правды не скажете. Пожалуйста, сохраните в тайне, что Евгения Федоровна с собой покончила. Об этом мало кто знает: Петр Михайлович, Вадим Глебович да я. Ну еще папе с мамой рассказала.

– Аля умная, – похвалил дочь отец, – она хоть и стресс испытала, да сообразила: нельзя, чтобы Анна Ивановна и Вера узнали, что Евгения Федоровна наделала. Огородами к участковому бросилась. Бабушке и всем остальным потом сказали, что у Лазаревой с сердцем плохо стало. Петр к нам пришел, денег стал давать, чтобы молчали. Я ему объяснил: «Мы люди простые, но с головой дружим, знаем, когда язык на привязи держать надо. Рубли уберите, мы ничего не расскажем, не беспокойтесь».

– Вам первым правду сообщили, – тихо сказала Аля. – Ну, во-первых, почти все покойники уже. Одна Вера жива. А во-вторых, понятно, что-то у вас серьезное, значит, надобно полную информацию иметь, но все равно не хочется, чтобы правда о смерти Евгении на белый свет вышла.

Глава 29

– Нестыковок полно, – заметил Денис, когда мы сели в джип, – в документах нет ни слова о самоубийстве Евгении Федоровны, указано, что она умерла от инфаркта.

Я нажала на педаль газа.

– Неважно, отчего она скончалась, главное, что ее смерть признали естественной. Если Петр Михайлович на самом деле служил в ФСБ на ответственной должности, он мог скрыть суицид супруги. Тихий внутренний голос шепчет: «Ох, неспроста участкового Вадима Глебовича из Гуськова перевели». Небось он помог Лазареву, а тот его отблагодарил, подтолкнул вверх по карьерной лестнице.

– Зачем самоубийство камуфлировать? – хмыкнул Денис. – Не по пьяни она повесилась, из-за смерти сына.

– По разным причинам, – ответила я, – отец мог не хотеть, чтобы дочь знала правду. Вера испытала шок, узнав о смерти брата, зачем девочке еще один стресс? И поступок Евгении мог помешать Петру Михайловичу продвигаться по службе, жена самоубийца – это минус в личном деле.

– Глупости, – заспорил Денис, – тетка не смогла пережить гибель сына и полезла в петлю. При чем здесь муж?

Я вырулила на шоссе.

– В некоторых организациях очень придирчивы ко всему, что случается в семьях сотрудников.

Денис открыл бардачок.

– У тебя нет с собой таблеток? Голова болит.