Социально-политическая борьба в Русском государстве в начале XVII века - Руслан Скрынников

Небылицы насчет жестоких казней в Москве понадобились Мнишку для того, чтобы изобразить Бориса тираном и оправдать вторжение в Россию, якобы препринятое в защиту справедливости, в интересах законного государя московского.

Противники войны с Россией Ян Замойский и другие не только протестовали против действий Мнишка, но и предпринимали практические меры, чтобы не допустить нарушения мирного договора с Москвой. Князь Януш Острожский обратился к самозванцу с резким письмом. (По словам Мнишка, письмо очень оскорбило царевича.) Черкасский староста предупредил Отрепьева, что не допустит его до русской границы. Письмо было написано не позднее июня 1604 г.[85] Острожский подкрепил свою угрозу тем, что собрал южнее Киева значительные воинские силы. Он действовал, как видно, в полном согласии с Замойским.

Один из участников московского похода, служивший в «царской роте», записал в своем дневнике: «Идя к Киеву, мы боялись войска краковского кастеляна князя Острожского, которого (войска) было несколько тысяч и которое стерегло нас до самого Днепра, поэтому мы были очень осторожны, не спали по целым ночам и имели наготове лошадей».[86]

Киевский воевода Василий Острожский и Черкасский староста Януш Острожский опасались, как бы соединение воинства самозванца с казаками не вызвало нового взрыва казацко-крестьянского восстания по всей Украине. Расположив свои войска к югу от Киева, князь Януш отсек пути, которые вели через Запорожье на Дон. Военные меры Острожских преследовали и другие цели. Зная о насилиях наемников во Львове, они пытались предотвратить грабежи и бесчинства в Киеве и его округе.

В своих письмах Януш Острожский подробно излагал план санкций против «своевольников», нарушивших мир и спокойствие на Украине. Опасения вызвать гнев Сигизмунда III и присутствие сенатора в армии самозванца помешали ему осуществить этот план. Угроза не допустить Отрепьева к московской границе была осуществлена лишь частично. Януш велел угнать все суда и паромы с днепровских переправ под Киевом.

В течение нескольких дней войска Лжедмитрия I оставались на берегу Днепра, не имея средств для переправы. Самозванца выручили те самые «киевские мужики» — православные жители Киева, которые еще раньше признали его истинным царевичем. В грамоте, подписанной после переправы через Днепр, значилось, что «для перевозу войска нашего через реку Днепр тые ж мещане киевские коштом и накладом своим перевоз зготовавши».[87]

Проделав за два месяца путь от Львова до Днепра, армия Мнишка собралась на берегах Десны, изготовившись к вторжению в пределы России.

Глава 10

Начало гражданской войны

Вторжение самозванца развязало гражданскую войну в России. Начальный период этой войны получил противоречивую оценку в литературе. По мнению А. А. Зимина, в Русском государстве происходила крестьянская война, которая осложнялась борьбой с иностранной интервенцией.[1] И. И. Смирнов считал, что война с самозванцем сопровождалась острой вспышкой классовой борьбы, но эта вспышка была подавлена феодальным государством, не успев перерасти в крестьянскую войну. Московский поход Лжедмитрия I представлял особую форму интервенции польских феодалов. Авантюрист использовал борьбу социальных низов в целях, чуждых антифеодальным элементам русского общества.[2]

Социальная структура русского общества начала XVII в. отличалась исключительной сложностью и пестротой. Феодальное общество делилось на множество чиновных групп, слоев и прослоек, имевших собственные интересы и устремления. Все это неизбежно определяло формы классовых и социальных противоречий, породивших саму гражданскую войну.

Объясняя причины Смуты, русские власти заявляли, что с появлением Лжедмитрия I в пределах Северской земли «тутошние мужики-севрюки глупые прельстились и поверили» ему.[3] Севрюками называли украинцев, живших в пределах Чернигово-Северской земли. Говоря о мужиках-севрюках, московское правительство имело в виду низший слой местного населения.

В Путивле, Чернигове и других северских городах постоянно искали убежище бунтующие элементы с Правобережной Украины. В конце XVI в. по Украине прокатилась мощная волна народных восстаний. Они были жестоко подавлены шляхтой. Многие их участники бежали за Днепр в пределы России.

Население Черниговщины издавна поддерживало самые тесные и многообразные связи с Киевщиной. Это благоприятствовало тому, что утопические надежды и слухи о добром «царевиче», будоражившие Украину, беспрепятственно распространялись на северские города. Сторонники самозванца умело использовали отмеченное обстоятельство в своих интересах. Они использовали всевозможные средства, чтобы привлечь на свою сторону севрюков. Центром агитации стал замок Остер, стоявший на Десне против Нового Монастыревского острога. Местный староста Михаил Ратомский был одним из самых энергичных приверженцев Отрепьева. В течение многих месяцев он засылал своих лазутчиков в названный острог и в Чернигов. По его приказу литвин Т. Дементьев привез в Монастыревский острог именное письмо «царевича» к тамошнему стрелецкому сотнику. Позже И. Лях и И. Билин из Остра подплыли к острогу и разбросали по берегу грамоты от «Дмитрия».[4]

Агитация в пользу «доброго» царя принесла свои результаты. Прошло два года с тех пор, как в северских городах стали толковать о появлении на Украине истинного «царевича». Обрушившиеся на страну беды приучили население винить во всех своих бедах царя Бориса. Уповая на «доброго Дмитрия», низы с нетерпением ждали «исхода» истинного царя из-за рубежа. За Днепром «мужики» встречали самозванца совершенно так же, как и на Киевщине.

В северских городах было немало выходцев из центральной России. Во-первых, власти постоянно направляли туда воинские контингенты. Во-вторых, они рассматривали северскую окраину как подходящее место для ссылки всякого рода опальных. В конце жизни царь

Иван распорядился ссылать в Севск и Курск и «писать» там в казаки опальных холопов, наказанных за доносы на своих господ.[5] Указ имел в виду не столько пашенных холопов, сколько военных послужильцев, чем и объясняется необычность наказания: доносчиков записывали на государеву службу в казаки.

Объясняя успех самозванца, царские дипломаты указывали на то, что «в совете с тем вором с розстригою з Гришкою с Отрепьевым» были «воры-казаки и беглые холопи».[6] Ссыльный люд и беглые холопы действительно принадлежали к тем группам населения Северщины, которые наиболее энергично поддержали Лжедмитрия.

Современники засвидетельствовали тот факт, что после разгрома восстания Хлопка много повстанцев, уцелевших от расправы, бежали на окраины. По словам А. Палицына, в Северщину «отхождаху» старые воры, «иже на конех обыкше и к воинскому делу искусни», иначе говоря, восставшие боевые холопы. Бежавшие повстанцы оказали, по утверждению А. Палицына, исключительные услуги самозванцу: «За се же (за дело Дмитрия. — Р.С.) яшяся крепце вси они вышепомянутые бегуны, северских и польских градов жителие, вечныя холопи московскиа…»[7]

Кроме повстанцев, в северских городах к 1604 г. осело немало беженцев из центральных уездов, искавших здесь спасения от голодной смерти. Вовлечь их в антиправительственные выступления было нетрудно. В городах с сильным уездным дворянством самозванец едва ли мог рассчитывать на быстрый успех. Однако в южных украинных городах преобладали мелкие и мельчайшие помещики, плохо обеспеченные землями. Они оказались ненадежной опорой для правительства в обстановке массовых восстаний «черни», казаков и других групп населения, принадлежавших к низам общества.

Настроения крестьян Северщины определялись прежде всего тем, что к 1604 г. деревня еще не преодолела последствий трехлетнего неурожая и голода. Источники сохранили известия о восстании в конце 1604 г. некоторых крестьянских волостей Брянщины, лежавших на самой границе с Северской землей.[8] Слух об этих восстаниях прошел по всей России. Некий итальянский торговый агент в июне 1605 г. писал из России, что к «Дмитрию», едва он пересек границу, «скоро присоединились народы и крестьяне страны».[9]

Архивы Новодевичьего монастыря сохранили материалы, живо характеризующие положение деревни накануне войны. Получив жалобу от крестьян Оболенских сел, монастырские власти произвели специальное расследование. Крестьяне жаловались, что многие из них «пашен своих ко 112-му году не сеели, потому что хлеба на семена взяти негде». Проверка подтвердила, что пашня в Оболенских селах в 1604 г. продолжала сокращаться, что крестьяне терпят нужду: «У иного корова да кляча есть, а у иного нет, а хлебом добре нужны». Власти богатого столичного монастыря решили сложить с сел денежный оброк, чтобы «крестьяне в Оболенских селех скрепились и не розбежались».[10] Однако казна продолжала неукоснительно взыскивать с разоренной деревни царские подати. Между тем оболенские крестьяне в своих челобитных 1604 г. жаловались в особенности на непосильность государевых поборов и повинностей. Власти «правили» на них «ямским охотником подмоги хлебные и денежные», привлекали к трудовой повинности по строительству острога в Серпухове.[11] С началом войны на деревню были возложены новые обременительные обязанности. За счет принудительных наборов среди крестьян были укомплектованы отряды «даточных» людей и многотысячная посошная рать, перевозившая войсковые обозы и артиллерию.