Океаны в трехлитровых банках - Таша Карлюка
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Фима взвешивает наши огурчики и обращается к своему сыну, который сидит позади, мальчишка слишком увлечен бутербродом с сыром в одной руке и книгой «Война и мир» в другой.
– Боря, сколько будет семью четыре?
– А мы продаем или покупаем?
Мы с бабушкой проходим мимо магазина, в витрине которого стоят фарфоровые куклы необычайной красоты. Бабушка замирает перед этим великолепием.
– Посмотри, Фрося, они как живые!
И она долго смотрит на них.
– У меня никогда не было куклы, – вдруг говорит бабушка, когда мы возвращаемся с ней домой, сидя на деревянных сиденьях троллейбуса № 18.
– Как не было? Ты что, не была маленькой девочкой?
Бабушка Геня глядит на меня долго, целует в лоб и, прижав к себе, начинает смотреть вперед на дорогу, хотя взгляд ее какой-то отрешенный или устремленный совсем далеко, куда-то в прошлое.
Дома кипит работа. Мама пылесосит, бабушка Роза перемывает посуду, бабушка Оля старым чугунным утюгом гладит занавески, мужчины заняты в саду – покрывают лаком стулья и обеденный стол, дедушка Яша ремонтирует замок в калитке. Завтра у бабушки Гени день рождения. В ее возрасте каждый может оказаться последним, поэтому всякий раз за праздничным столом звучит тост: «Жить вам до ста двадцати!» А бабушке Гене будет только семьдесят четыре… Такие они – прощаются, но не уходят. И хорошо, что так, а не наоборот.
Бабушка Геня просит завязать ей фартук.
– Тужее! – командует она, как красавицы приказывают затянуть их корсеты.
И идет в свое царство – на кухню.
«У меня никогда не было куклы…» – крутится в моей голове весь день, весь вечер. И всю ночь крутится тоже. Разве так бывает? Я лежу на своей кровати, под которой целый океан, в своей комнате с красивыми обоями и теплым полом. На пуфике – мой любимый плюшевый медведь, который еще год назад был выше меня. На столике – кукла Лера (блондинка с голубыми глазами), заяц Альберт, тигр по имени Слон и розовый слон по имени Гоша. На шкафу – матрешка Ося, пять кукол и пластмассовый дельфин, у окна – деревянная лошадка и кукольный домик. А еще есть большущий ящик – подарок от мастера петриковской росписи, в нем полно всякой всячины.
«У меня никогда не было куклы…» Так бывает?
Я рву свой дурацкий рисунок, который собиралась дарить бабушке Гене, достаю из тайника дорожную мыльницу с деньгами внутри – слава богу, у меня есть родственники, которые понимают, что ребенку дарить нужно не свитеры, а деньги. Дождавшись восьми утра, крадучись выхожу из нашего двора и бегу!
На тумбу рядом с кассовым аппаратом я высыпаю все бумажки и монеты, которые собирались и уже долгое время покойно хранились в синей мыльнице, чтобы потом стать билетом к океану.
– Мне нужна кукла! – говорю я продавцу.
С изумрудными глазами, с белыми лилиями в огненных волосах, в зеленом атласном платье с белыми накрахмаленными манжетами и воротничком. Она лежит в красивой коробочке бирюзового цвета с серебристой ленточкой. Бабушка, я бегу, бегу! Я около почты, скоро фонтан, а там уж и наш Берестецкий переулок, наша улица, наш дом. Я забегу во двор, потом три ступеньки, и я на крыльце, прямо, направо, вторая дверь и твоя комната, я прыгаю к тебе на кровать, бужу тебя, ты берешь коробку, открываешь ее, а там… там твоя первая кукла! Назови ее Маргаритой, бабушка.
Этот молочник! Этот старый дурошлеп! Никогда не смотрит на дорогу! Старый дурошлеп и его дурошлеп-велосипед! Коробка на асфальте, колеса по коробке, мои слезы на коробке, мои слезы на Маргарите. На кусочки.
– Фрося, мы думали, ты еще спишь, – говорит мама, когда я вхожу во двор.
Все уже собрались на веранде, на плетеных диванчиках за утренним чаем.
– Бабушка, с днем рожде… – слезы не дают мне договорить.
Бабушка Геня непонимающе мотает головой, молча пытаясь узнать у других, в чем дело. Она гладит меня по голове, берет коробку, из которой доносится звук осколков – это Маргаритины слезы и ее обломки.
– Какая она красивая! – говорит бабушка Геня, глядя на одноглазую куклу, без носа, уха и верхней губы, с дыркой в колене, с двумя пальцами на правой руке. – Фросечка, какая она красивая… А ты!. – и бабушка начинает плакать, тоже чего-то не сказав.
– Она будет стоять здесь! – говорит бабушка, ставя Маргариту в сервант в гостиной. – На самом видном месте! А на ночь я буду забирать ее в свою комнату.
Меня миллион тысяч раз успокоит бабушка Геня. Столько же – другие. Но я что, маленькая? Я что – не понимаю? Я все понимаю! Ох уж этот старый дурошлеп! И его велосипед – дурошлеп!
Когда мне нужно подумать, я взбираюсь на чердак и пересматриваю старые фотографии. Они ведь из прошлого, они мудрее. В чужом прошлом – наш опыт. Может быть, я смогу найти ответ?
Кто это на фотографии? Почему я никогда раньше не видела этого снимка? На обратной стороне фотографии что-то написано… Не может быть! Не может быть! Не может! Я сбегаю с чердака, бегу к дедушке Яше, объясняю ему все, он понимает меня, очень понимает.
– Хорошо, Фрося. Хорошо.
И он уходит. Мне остается только ждать.
– Геня, ты зачем такие большие котлеты делаешь? Делай маленькими!
– Рива, почему?
– Гость одну возьмет, вторую постесняется.
Собрались все, с кем я вас уже познакомила. Пришли и те, кого вы еще не знаете: родственники, соседи по улице. Но я не хочу сейчас забирать свое и ваше время на новые имена. Кто-то из них сидит под виноградом, кто-то пьет вино и закусывает… Дядя Йося снова переел, он лежит в гамаке с тазиком у головы. Папа с Аленкой играют в бадминтон. Женщины устроили на веранде курятник: каждая пытается перекричать другую. Дедушка Янкель, дядя Марк, Луи и остальные мужчины говорят о слугах народа, но из их слов я понимаю, что на слуг-то они вовсе не похожи; Анна Павловна и Александр Ильич уединились на шезлонгах под яблоней. Даже молочник пришел! Видеть его не могу! Всем весело, всем хорошо, и только я никак не найду себе места – дедушка Яша уже должен был вернуться. А ведь скоро подадут праздничный торт со вкусом воска от свечей – все торты на днях рождениях стариков с этим привкусом. Где же деда? Я иду в комнату к бабушке Гене, у нее под матрацем в ногах припрятаны шоколадки.
