Очерки, статьи - Эрнест Хемингуэй

— Нет, — сказал он. — Не пойдет как надо. Но я сделаю все, что от меня зависит. Во всяком случае, развернусь и выведу их туда, где отваливать можно будет только по одному. Может быть, сумею. На троих я могу рассчитывать. Если, конечно, кого-нибудь из них не подобьют с самого начала.

— А кто эти надежные?

— Есть у меня один дюжий грек из Чикаго, он куда угодно полезет. Он из таких. А еще француз из Марселя. У него левое плечо в гипсе и две незажившие раны, а он потребовал выписать его из госпиталя ради этого дела, его придется привязывать ремнями, и не знаю, как он справится. Просто физически. Глядя на него, сердце разрывается. Он был водителем такси. Я слишком много болтаю, останавливай меня.

— А кто третий? — спросил я.

— Третий? Я разве говорил о третьем?

— Говорил.

— А, да, — сказал он. — Это я.

— Ну, а остальные?

— Они водители, но еще не стали солдатами. Не понимают, в чем суть. И все боятся смерти. Я пытался подбадривать их, — сказал он. — Но перед каждой атакой все та же история. Поглядишь, как они стоят возле танков в своих шлемах, — будто танкисты. Танкистами они усаживаются в машины. Но стоит им захлопнуть люки — и конец, пустышка. Никакие они не танкисты. А новых мы еще не успели подготовить.

— Так пойдем, выкупаешься.

— Нет, посидим еще немножко, — сказал он. — Здесь хорошо.

— И хорошо и забавно: в конце улицы уже воюют. Можно пешком дойти, а потом до свиданья — и прямо сюда.

— А потом — опять туда, — сказал Эл.

— Слушай, ты как насчет девушки? Сейчас у нас во «Флориде» две американки. Корреспондентки. Познакомить?

— Не расположен с ними объясняться. Я слишком устал.

— Вон там, за столиком в углу, две марокканки из Сеуты.

Он поглядел на них. Обе были смуглые и курчавые. Одна большого роста, другая маленькая, и обе складные и бойкие.

— Нет, — сказал Эл. — Еще нагляжусь на марокканцев завтра, нечего мне сегодня с ними вожжаться.

— Девушек сколько угодно, — сказал я. — Во «Флориде» есть еще Манолита. Тот фрукт из Отдела безопасности, с которым она крутит, уехал в Валенсию, и она верна ему с кем попало.

— Послушай, Хэнк, чего ты меня подзуживаешь?

— Да просто хочу тебя развлечь.

— Нашел юнца, — сказал он. — А ну, еще по одной.

— Ладно.

— Умирать не страшно, — сказал он. — Смерть — ерунда. А вот что зря — это обидно. В завтрашней атаке все глупо и все зря. С танками я теперь управляюсь. Дай мне срок, я и танкистов хороших подготовлю. Были бы только танки побыстроходней, тогда бы противотанковые не хлопали их из-за неповоротливости. Все-таки не оправдали они наших надежд. Помнишь, как мы все вздыхали: ах, нам бы танки.

— А разве не пригодились танки под Гвадалахарой?

— Кто говорит. Но там были настоящие танкисты. Солдаты. И против итальянцев.

— Так что же произошло?

— А очень многое. Понаехали к нам по договору на шесть месяцев. Больше всего французов. Пять месяцев дрались что надо, а теперь хотят одного — дожить свой месяц и до свиданья. Теперь они гроша ломаного не стоят. Русские инструкторы, прибывшие с танками, — вот это были ребята. Но теперь их куда-то отзывают, говорят, в Китай. Среди новичков-испанцев есть и хорошие, есть и плохие. Чтобы обучить как следует танкиста, надо шесть месяцев. Чтобы обучить как следует. А для того, чтобы понимать, в чем суть, и действовать с умом, для этого вообще нужен талант. Ну, а нам пришлось натаскивать их за шесть недель, и талантливых оказалось не так уж много.

— Летчики из них получаются хорошие.

— И танкисты бы получились. Надо только отбирать их по призванию. Вот как идут в священники. Надо для этого родиться. Особенно теперь, когда развелось столько противотанковых средств.

В баре спустили железные шторы и готовились запирать дверь. Больше никого не впустят. Но сидеть можно еще полчаса до закрытия.

— Мне тут нравится, — сказал Эл. — А теперь и не так шумно. Помнишь, я тебя встретил в Новом Орлеане, я тогда служил на корабле, и мы пошли выпить в «Монте-Леоне», и там был парнишка, который смахивал на святого Себастьяна и нараспев выкликал фамилии посетителей, а я еще дал ему четвертак, чтобы он доложил о мистере Лей Сльюни.

— То-то ты пропел «Каса-дель-Кампо».

— Ну да, — сказал он. — Вспомнить не могу без смеха. — И сразу продолжал: — Понимаешь, теперь танков больше не боятся. Никто не боится. И мы не боимся. А они все-таки нужны. Страшно нужны. Но очень уж они, черт их возьми, стали теперь уязвимы. Может, и мне надо было служить где-нибудь еще. Нет, не хочу. Они ведь нужны. Но при том, как теперь обстоят дела, нужно иметь к ним призвание. Чтобы теперь быть хорошим танкистом, надо быть политически сознательным.

— Ты хороший танкист.

— Хотелось бы мне завтра быть кем-нибудь иным, — сказал он. — Это, конечно, нытье, но отчего и не поныть, если это никому не во вред. Я, понимаешь, люблю танки, но мы не умеем ими как следует пользоваться, потому что пехота этому не обучена. Им подавай впереди танк для прикрытия. А так не годится. Они прилепятся к танку и сами без него ни шагу. Иногда не хотят даже развернуться.

— Знаю.

— А вот если бы нам опытных танкистов, они бы вырвались вперед, ведя пулеметный огонь, а потом, пропустив пехоту, продолжали бы стрелять, поддерживая своим огнем атаку пехоты. А другие танки налетали бы на пулеметные точки, как кавалерия. И, оседлав траншею, прометали бы ее продольным огнем. И еще могли бы подвозить пехотные десанты, а потом прикрывать их.

— А вместо этого?

— Вместо этого будет как завтра. У нас до того ничтожно мало артиллерии, что нас используют как ползучие бронированные пушки. А едва только ты остановился и стал малокалиберной пушкой, ты теряешь всякое преимущество подвижности, в которой твое спасение, и за тобой начинают охотиться противотанковые. А не то делают из нас что-то вроде железных детских колясочек для пехоты. С той разницей, что не знаешь, сама ли колясочка покатится или младенцы ее покатят. А усевшись в нее, никогда не можешь быть уверен, что за тобой кто-нибудь идет.

— Сколько вас сейчас в бригаде?

— Шесть в батальоне. Тридцать в бригаде. Но это теоретически.

— Ты бы все-таки сходил выкупался, а потом пойдем обедать.

— Ладно. Только ты не вздумай за мной ухаживать и не воображай, что я всем этим очень встревожен. Нет. Просто я устал, и захотелось поговорить. И, пожалуйста, без подбадриваний, на это у нас есть комиссар, и сам я знаю, за что дерусь, и ничуть не встревожен. Но, конечно, мне бы хотелось, чтобы нас применяли с умом и пользой.

— С чего ты вздумал, что я стану тебя подбадривать?

— А у тебя такой вид был.

— Я просто спросил насчет девушек и не хотел слушать твое нытье про то, что тебя завтра убьют.

— Повторяю, девушек мне сегодня не надо, а ныть — это мое право, пока я этим никому не мешаю. Или тебе я мешаю?

— Пойдем, примешь ванну, — сказал я. — И ной, сколько тебе угодно.

— А как ты думаешь, кто был этот коротышка, который старался показать, что так много знает?

— Понятия не имею, — сказал я. — Но постараюсь узнать.

— Он на меня тоску навел, — сказал Эл. — Ну, черт с ним. Пойдем.

Лысый старик официант отпер нам дверь, и мы вышли на улицу.

— Ну, как наступление, товарищи? — спросил он, выпуская нас.

— Все хорошо, товарищ, — сказал Эл. — Все в порядке.

— Ну, слава богу, — сказал официант. — Мой сын в Сто сорок пятой бригаде. Вам она не попадалась?

— Нет, я танкист, — сказал Эл. — А вот товарищ из кино. Ты не встречал Сто сорок пятой?

— Нет, — сказал я.

— Они на Эстремадурской дороге, — сказал старик. — Мой сын комиссар пулеметной роты. Он у меня младший. Ему двадцать лет.

— А в какой вы партии, товарищ? — спросил его Эл.

— Я ни в какой партии, — сказал старик. — А сын коммунист.

— Я тоже коммунист, — сказал Эл. — Наступление, товарищ, еще не развернулось. Наступать сейчас нелегко. У фашистов очень крепкие позиции. Вы, в тылу, должны держаться так же стойко, как и мы на фронте. Может быть, мы сейчас и не возьмем этих позиций, но мы уже доказали, что у нас есть армия, способная наступать, и увидите, она себя еще покажет.

— А эта Эстремадурская дорога? — спросил старик, все еще придерживая дверь. — Там очень опасно?

— Нет, — сказал Эл. — Там теперь тихо. Вам за него нечего беспокоиться.

— Да благословит вас бог, — сказал официант, — и да сохранит и спасет вас.

Выйдя в темноту улицы, Эл сказал:

— Ну, политически он не того, слабоват.

— Он хороший старик, — сказал я. — Я его давно знаю.

— Хорош-то он хорош, — сказал Эл, — но политически ему бы надо подразвиться.

Мой номер во «Флориде» был битком набит. Кто-то завел патефон, в воздухе плавал дым, на полу играли в кости. Товарищи приходили ко мне мыться, и в комнате пахло табачным дымом, пропотевшей одеждой и паром из ванной.