Адаптация - Екатерина Насута
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Еву затошнило.
Запнулась,
Лишь заговорив о нём —
Разбойнике из западного форта.
Безумие какое-то! И Ева закричала:
– Хватит!
А голоса не было. И это напугало больше, чем все, творившееся вокруг. Ева попятилась. Уперлась спиной во что-то живое, и это «что-то» вцепилось в плечи, разворачивая. Ударило по руке с бесполезным пистолетом. Глеб?
Глеб кричал. Определенно. Рот его раскрывался и закрывался, но Ева не слышала. Она виновато развела руками, и тогда Глеб просто оттолкнул ее.
Злой.
Ему
Она доверила свой страх,
Он рядом был,
Берёг,
Звонил с работы,
В бумажнике носил с собою фото.
И тут Ева увидела медведку. Четырехметровое тело. Панцирь головогруди с земляными буграми. Широкие лопасти передних конечностей. Куцые жгуты крыльев, прижатые к спине. И чуткие щупы антенн, пытающиеся поймать направление.
В глазу насекомого зияла дыра, из которой сочилась желтоватая гемолимфа.
Медведка поворачивалась медленно, как танк. Огромное тело ее выгибалось, пластины экзоскелета находили друг на друга с беззвучным скрежетом; подрагивали жесткие надкрылья. Ева приросла к земле. Она смотрела, как медленно поднимается верхняя губа, расходятся зазубренные мандибулы и прозрачные капли секрета падают на землю. Нижние челюсти двигались быстро, судорожно, как лезвия комбайна.
Сейчас Еву съедят.
Кому-то будет вкусно.
А кому-то наплевать.
А я —
Всё пропадал
В чужих краях.
Еву дернули за шиворот и толкнули в спину. И она, не удержавшись на ногах, покатилась кувырком. Ладони обожгло. Ева перевернулась на спину, села и уставилась на разодранные руки.
За что? Больно же.
Весеннее поблекло разноцветье,
И льдом
Схватились нежные слова.
Я промолчал.
Она была права.
Январский ветер всё хлестал,
Как плетью.[3]
– Да помоги ты, черт бы тебя побрал! – крик перекрыл последнюю строфу, и Ева очнулась. Руки болели по-прежнему, и колено противно ныло. Но это – мелочи.
Медведка приближалась.
Ее движения были медлительны. Ее броня – неуязвима. Стая пуль расчертила хитин глубокими бороздами, а тварь даже не шелохнулась.
И заряд дроби приняла, как лист воду. Разве что не отряхнулась.
– Еще стреляй! – рявкнул Глеб. – Смени на…
– На нее гранатомет нужен.
Тод. У него закончились стихи и теперь твари попрут сюда. Ерунда. Это просто последствия контузии. Ложные ассоциативные связи.
Сунув пистолет в кобуру, Тод подхватил Айне и кинулся прочь. Вот так? Просто свалит и все? Он права не имеет уходить! Он должен…
– Подъем! – заорали на ухо. – Быстро!
И снова потянули за шкирку, как котенка. Ева поднялась. Побежала, спотыкаясь, думая только о том, что если грохнется, то рассадит руки еще сильнее, а сильнее уже некуда. Ноги шлепали. Под ногами хрустело. А пулемет молчал.
– Давай, шевели ножками! – Глеб не выпускал руку, и когда Ева отставала, тянул ее, как на буксире.
Глеб хороший.
Только ружье у другого.
В какой-то момент Глеб оттолкнул ее, а сам остановился, перевернул ногой лежащее тело, и поднял автомат. Передернул затвор. Прицелился.
– Беги!
Ева мотнула головой: одна – нет. Вместе.
– Дура!
Она крикнуть собиралась, что не бросит, только не успела. Время вдруг стало медленным и вязким.
Глеб нажал на спусковой крючок, и Ева увидела, как острые носики пуль рассекают воздух. Как пространство сращивает раневые каналы. Как кувыркаются стреляные гильзы.
– Беги же!
Медведки дождя не боятся. Даже свинцового. У них нервные узлы спрятаны надежно. И сердца как такового нет, а палить в панцирь – зря патроны тратить… Ева хотела сказать. Снова не успела.
Свистнуло. Громко и высоко, отключая уши. Запоздал крик Глеба:
– Ложись!
Ева упала за долю секунды до того, как взорвался снаряд. По телу прокатилась ударная волна, ноги лизнуло горячим.
– Мамочка, – сказала Ева, губами царапая землю. – Мамочка, забери меня отсюда.
Не забрали. Она лежала, вжимаясь всем телом в землю и дыша через раз. И когда велели подниматься, не сумела встать. Поднял Глеб и силой разжал пальцы, заставляя выкинуть камни. Зачем Еве камни? Когда схватила? Она не помнила.
– Ну? Живая? Живая. Где-то болит? Тебя ранили? Давай, Ева, очнись…
Ева мотнула головой. Она очнется. Еще секундочку и совсем-совсем очнется. Болело везде, но иначе, чем после того взрыва, из-за которого она умерла. Она оглянулась. Тушу медведки разорвало пополам. Шевелились церки и мандибулы, расползалась желтая лужа псевдокрови, а в ячейках сегментированного глаза отражалось небо, поселок и Ева.
Еву все-таки стошнило.
– Ничего. Все уже закончилось. Все закончилось, – повторял и повторял Глеб, баюкая автомат. – Закончилось все.
Ева сама видела. Разломы зарастали. Паутина тончайших побегов костенела, стягивая края ран и затыкая дыры твердыми бляшками. Торчала из земли крыша дома, и покореженный флюгер раскачивался, но все никак не обрывался. Прямо у стены дергалась еще одна медведка, пронзенная гарпуном, а третья слепой юлой крутилась на месте. Панцирь ее зиял пробоинами. В некоторых торчали металлические древки копий. То тут, то там щелкали выстрелы. Монстров почти не осталось. И последние ложились под пулями, не пытаясь уже прорвать оцепление.
– Спасибо, – сказала Ева, вытерев губы. Вкус рвоты во рту был отвратителен. – Ты мог бросить.
Глеб закинул ремень автомата на плечо и сказал:
– Не мог. Человек я или хрен собачий?
Улыбнулся. И Ева попробовала, но губы точно склеились. Глеб прав: он человек. А Тод нет.
– Стоять можешь?
Может. Ева все может. Она вообще сильная и уже однажды умирала. Это не страшно. Немного больно и все.
…прозрачная трубка вены выползала из руки и стеблем лианы обвивала металлическую стойку. На стойке покачивался пластиковый пакет, испещренный письменами. Буковок было много, но они расползались, как муравьи.
Муравьи-муравьишечки. Белые яйца, ленивые личинки под присмотром заботливых нянек, фуражиры и солдаты. А венцом пирамиды – матка. Крупная, беспомощная, способная лишь жрать и откладывать яйца.
– На золотом крыльце сидели царь… – зазвенел над ухом механический голосок. Ева хотела повернуть голову, но не смогла.
– …царевич, король… – на полуслове музыка оборвалась. Заскрипела пружина, заскрежетал язычок по стальной пластине. И чья-то рука смежила веки Евы. Но свет не погас, он пробивался сквозь тонкую кожу, принося желтизну жижи в пакете и синие буквы-муравьи.
– До свиданья, портной.
Холодные губы
