Ангелы одиночества - Джек Керуак

"Господь преважнище стоял приставимши ко лбу перст славнющий[72]", говорю я выхватив из собственной головы, как я это делаю иногда, обрывок какой-то внутренней болтовни просто чтоб посмотреть что из этого выйдет.

Вдобавок ко всему Кевин хохочет, сидя скрестив ноги на полу, я смотрю на него и вижу маленького индуса, и вспоминаю что вид его маленьких босых ног всегда вызывал у меня это чувство, что мы уже когда-то встречались, в каком-то храме, где я был священником, а он танцором, и танцевал еще там с какой-то женщиной - И как же деликатно он переносит всю эту бурю звуков и болтовни ворвавшуюся к нему вместе с Коди и Рафаэлем - смеясь с легким придыханием и слегка напрягая живот, втянутый и твердый как живот молодого йога

"Ну так что ж", говорит Коди, "есть же такие чтецы которые над головами у людей ауры видят и вот эти самые ауры отражают точнехонько э-э так сказать внутреннюю суть каждого, вот так вот!" колотя кулаком об ладонь и подпрыгивая даже чтобы удобней лупить было, и голос его от возбуждения вдруг срывается как по утрам у старого Конни Мерфи в Милл Волли, особенно после долгих пауз раздумья или просто споткнувшись в рассуждениях, "видят как кошки эти чтецы аур, и раз уж увидели они ауру какого-нибудь парня значит время ему подошло (как Господом было определено, Господом Всемогущим) узнать про свою Карму (то есть судьбу какую себе заслужил, это Джек так говорит), ему это просто нужно потому что раньше он кучу всего нехорошего натворил, ну грехов там, ошибок - и он эту свою Карму узнает когда ему чтец говорит, "у тебя, браток, есть злой дух и добрый дух, вот они и собачатся за твою душу-сущность, а я их вижу (сверху над макушкой, понимаешь), и ты можешь отогнать зло и привлечь добро медитируя на белый квадрат твоей души который у тебя над макушкой висит и в котором эти оба духа и обретаются" - цпф" - и он сплевывает бычок сигаретный. И пялится в пол. Сейчас если Рафаэль похож на итальянца, итальянца Возрождения, то Коди - грек, римо-арийская смесь (атлантских кровей), воин Спарты и потомок первобытных кочевников миоцена.

Теперь Коди пускается в объяснения, что в осмотическом процессе в наших капиллярных венах и сосудах проходит что-то подвергающееся мощному влиянию звезд и в особенности луны - "Так что когда луна выходит, у человека крыша съезжает, например - тяга этого вот Марса, чувак".

Этим своим Марсом он меня пугает.

"До Марса ближе всего! Это наш следующий шаг!".

"А мы что, собираемся с Земли на Марс податься?"

"А потом дальше, разве ты не понимаешь" (Кевин давится от хохота) "дальше, к другим мирам, к самым шизанутым мирам, папаша" - "к самым дальним рубежам", добавляет он. На самом деле Коди работает на железной дороге, тормозным кондуктором, и сейчас на нем чуть узковатые синие форменные штаны, накрахмаленная белая рубаха под синим жилетом, а синюю кепку с надписью ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНИК он оставил в своем трогательном зверюге Шевви 33, эх-эх - сколько раз Коди кормил меня когда я был голоден человек веры - и что за тревожный и беспокойный человек! - А как он ломанулся с лампой в руках в полной темноте чтобы найти пропавший вагон, и потом утром успел подцепить этот вагон с цветами к пригородному шермановскому - Эх, старина Коди, что за человек!

Я вспоминаю свои видения одиночества и понимаю что все идет как надо. Потому что нас окружает пустота, и мы с Коди оба знаем это и бесцельно едем вперед. Просто Коди ведет эту машину. А я сижу и медитирую на них обоих, на Коди и на его машину. Но именно его твердая рука должна справиться с рулем чтобы избежать столкновения (пока мы скользим по переулкам) - И мы оба знаем об этом, мы оба слышали эту неземную музыку однажды ночью? когда ехали вместе в машине, "Слышишь?" Я только что слышал позвякивание музыки в заполненной ровным гудением мотора машине - "Да", говорит Коди, "что это?". Он слышал.

80

И без того поразительный, Рафаэль поражает меня еще больше когда с рукописью в руках он возвращается со двора где в тишине наблюдал за деревьями, и говорит, "У меня в книжке вырос новый лист" - говорит он Коди, Коди деятельному и недоверчивому, и Коди слышит его, но я вижу каким взглядом смотрит он на Рафаэля - Потому что это два разных мира, Урсо и Померэй, и хоть имена у обоих звучат как Casa d`Oro[73] и не хуже чем Corso[74], они как Итальянский Сладкоголосый Певец против Ирландского Брабакера[75] - кррркрр - (это по кельтски, так дерево потрескивает в море) - и Рафаэль говорит "Джек только и хочет, что писать маленькие бессмысленные песенки, он как Гаммельнский Крысолов ведущий никуда"[76] такая вот песенка, рафаэлевская.

"Ну и пусть, раз ему охота, др-др-др", это Коди как машина не знающая ни музыки ни песен

Рафаэль поет: "Ты! Мои тетушки предупреждали меня, - берегись таких как Померэй - они говорили мне, никогда не гуляй по нижней Ист-Сайд"

"Бурп", - громкая отрыжка Коди.

И так вот они постоянно

А в это время милый и кроткий Иисусов Отец Иосиф, Кевин с иосифовой бородой, улыбается и слушает и сидит на полу чуть развалясь и ссутулясь, и вдруг садится выпрямившись в задумчивости.

"О чем думаешь, Кевин?"

"Да вот водительские права потерял, если до завтрашнего дня не найду хреново дело".

Коди врубается в Кевина, конечно, он в него врубается уже давно, много месяцев, может чуть свысока как эдакий ирландский папаша но также как и браток, как свой - Коди приходил сюда, и уходил, и обедал тут сотни тысяч миллионов раз неся с собой Истинное Знание. - Коди теперь зовут "Проповедник", так его назвал Мэл Называтель, который также прозвал Саймона Дарловского "Русский Псих" (так оно и есть, кстати)

"А где теперь старина Саймон?"

"О завтра часиков в пять встретимся с ним тут", быстро тараторит Коди само-собой-разумеющимся тоном.

"Саймон Дарловский!" завопил Рафаэль. "Что за шизовый чувак!" Так обалденно говорит он это "шизовый", шизоооо-вый, чистый восточный выговор, настоящий чудной говор парней с Болтик-элли, настоящий пацанский базар[77]... так говорят детишки играющие во дворике за бензоколонкой, у груды старых покрышек - "Он же рехнулся", и обхватывает голову руками, потом роняет их и улыбается, робко так, внезапный приступ кротости и самоуничижения у Рафаэля который теперь тоже сидит скрестив ноги на полу, но выглядит при этом так будто свалился туда в полном изнеможении.

"Странный странный мир", говорит Коди чуть отбегая в сторону а потом разворачивается и возвращается опять к нам - чеховский Ангел тишины пролетел над нами и мы убийственно спокойны, мы слушаем гммм этого дня и шшшшш тишины, и в конце концов Коди кашляет, совсем чуть-чуть, "Кхе-кхм", и выпускает большие кольца дыма с самым Индейским и Таинственным видом Кевин замечает это и смотрит на него прямым и ласковым взглядом полным изумления и любопытства, неосознанного чистого голубоглазого удивления - И Коди тоже это замечает, теперь его глаза полуприкрыты.

Пенни все еще сидит (как и раньше) в буддистской позе медитации, все эти полтора часа разговоров и размышлений - Сборище недоумков - И мы ждем, что случится дальше. То же самое происходит по всему миру, просто в некоторых его местах сейчас пользуются презервативами, а в других говорят о делах.

У нас нет ног, и нам не встать.

81

Все это лишь рассказ о мире и о том что в нем произошло - Мы, все вместе, спускаемся в кевиновский дом, и его жена Ева (по-сестрински милая зеленоглазая босая и длинноволосая красавица) (она позволяет маленькой Майе ходить в чем мать родила если ей этого хочется, а ей хочется именно этого, и она бродит ("Абра абра") по высокой траве) предлагает нам обильный обед, но я не голоден и объявляю об этом несколько самодовольно: "Там, в горах, я научился не есть когда не голоден", так что ясно дело Коди с Рафаэлем жадно съедают все без меня, громко галдя за столом - А я все это время слушаю пластинки - Потом после обеда Кевин встает коленями на свой любимый коврик из плетеной соломы и вынимает изящную пластинку из белого изящнейшей луковой бумаги конверта, самый безупречно индийский в мире маленький индус, так Рафаэль называет его, и еще они хотят поставить григорианские хоралы - это когда толпа священников и монахов прекрасно, очень формально и необыкновенно поют под старую музыку, она старее камней эта музыка - Рафаэль обожает музыку, особенно ренессансную - и Вагнера, когда я впервые встретил его в Нью-Йорке в 1952 году он кричал "Рядом с Вагнером все чепуха, я хочу пить вино и запутаться у тебя в волосах (своей подружке Джозефине) - "На хрен этот джаз!" - Хотя на самом деле он самый настоящий джазовый чувак и должен любить джаз, ведь даже ритм его движений джазовый хотя сам он этого не знает - но есть эта легкая итальянская манерность в его натуре и ее не совместить никак с современным какофоническим битом - Ну, пусть это останется его личным делом - А что касается Коди, то он любит всякую музыку и отлично в ней разбирается, когда мы впервые поставили ему индийскую музыку он сразу понял что барабаны ("Самый трудноуловимый и сложный ритм в мире!" говорит Кевин, и мы с Кевином даже начинаем обсуждать влияние дравидов на все эти арийско-индийские дела) - Коди врубился что барабаны-тыквы, с мягким звуком от металлического паммм до нижнего уаннг, это просто барабаны с ненатянутой кожей[78] - Мы слушаем григорианские хоралы и потом опять индийскую музыку, и каждый раз слыша ее обе кевиновские дочурки начинают радостно щебетать, всю весну (прошлую) каждый вечер перед сном они слышали эту музыку из большой настенной аудиоколонки (повернутой к ним задом) и из нее рвутся прямо в их кроватки змеиные флейты, деревянные чародейские стучалки, барабаны-тыквы, и грохочет изысканный и усмиренный Дравидией ритм старой Африки, и на этом фоне старый индус принявший обет молчания и играющий на гармонике выдает такой фейерверк невозможных и запредельных музыкальных идей что Коди впадает в остолбенение и у многих других (у Рэйни например) (во времена бродяг Дхармы, незадолго до моего отъезда) сносит крышу от восторга - По всей округе вдоль пустынной заасфальтированной дорожки разносятся звуки кевиновских колонок пульсирующих мягкими песнопениями Индии или высоким пением католических монахов, и лютнями, и мандолинами Японии, и даже китайскими непостижимыми гармониями - И еще он устраивал многолюдные вечеринки когда во дворе разжигается большой костер и несколько священнодействующих жрецов (Ирвин и Саймон Дарловский и Джерри) стоят у огня совершенно голые, среди изысканных женщин и чьих-то жен, разговаривая о буддистской философии и не с кем-нибудь а с главой отделения Азиатских Исследований Алексом Омсом, которого это нимало не смущает, он пьет себе вино и повторяет мне "Надо чтобы о буддизме узнало как можно больше народу"