Славянская спарта - Евгений Марков

Впечатлѣніе пустыни еще болѣе усиливаетъ немолчная надоѣдливая стрекотня цикадъ; даже грохотъ колесъ по камнямъ и топотъ копытъ не заглушаютъ ихъ. Горячій синій зной полудня безжалостно льетъ сверху, раскаляя не только эти бѣлые камня, охватывающіе васъ со всѣхъ сторонъ, но и самый воздухъ, которымъ вы дышете. И среди этого томящаго зноя вамъ кажется, что въ этой жесткой какъ ляцканье жести, трескотнѣ цикадъ поетъ свою тоскливую пѣснь сама унылая каменная пустыня…

Долина между тѣмъ все съуживается и все больше поднимается въ гору. Зета течетъ тутъ въ узкомъ и глубокомъ руслѣ, сверкая малахитовою зеленью своихъ водъ… И вдругъ она словно проваливается куда-то въ незримую пропасть. Гдѣ ни ищетъ ее глазъ, нигдѣ ничего кромѣ горныхъ обрывовъ и сватовъ. Мы теперь у подножія горы Планиницы, которая задвигаетъ собою, какъ могучею ширмою, долину Зеты; вѣрнѣе сказать, только отсюда начинается долина средней Зеты, текущей съ сѣвера на югъ, въ Спужу и Дувлѣ. Божо сначала молча улыбался моему недоумѣнію, куда это вдругъ дѣвалась Зета, но потомъ смиловался и благосклонно указалъ мнѣ въ сторонѣ отъ дороги маленькое ущелье, гдѣ чуть слышно гудѣла вода, скатывавшаяся съ каменнаго порога. Откуда бралась эта вода — было совершенно непонятно.

Изъ объясненій Божо оказалось, однако, что Зета, какъ и нѣкоторыя другія рѣки Черногоріи, въ одномъ мѣстѣ своего теченія, именно между равниною Никшича и долиною Бѣлопавличей, или средней Зеты, пропадаетъ подъ землею и, пройдя невидимо около 2 1/2 или 3-хъ верстъ подъ горнымъ хребтомъ, раздѣляющимъ эти двѣ низины, опять появляется на свѣтъ Божій изъ-подъ пяты горы Планиницы, гдѣ мы теперь ее видимъ.

Съ противоположной стороны долины за Зетою, на громадной широкой стѣнѣ горъ, чуть не подъ самыми облаками, обрисовались вдругъ среди отвѣсныхъ красныхъ обрывовъ, подъ тѣнью огромной черной впадины, крошечныя бѣленькія строенія монастыря св. Василія. Это — знаменитый Острогъ, Троицкая Лавра черногорцевъ. Значительно ниже этого «горняго монастыря» — на площадкѣ скалы видны довольно обширныя зданія нижняго или, по здѣшнему, «доньяго» монастыря, котораго черногорское имя невольно навело меня на мысль, что и наша рѣка Донъ, и всѣ названія большихъ рѣкъ черноморскаго бассейна, какъ Днѣпръ (Don-aper), Днѣстръ (Don-aster), Дунай (Don-au), и осетинскихъ рѣкъ — Ар-донъ, Нар-донъ, Фіаг-донъ, Гизель-донъ и пр. — принадлежатъ не языку какихъ-то загадочныхъ азовъ или язиговъ, какъ остроумно доказываютъ Дюбуа де Монперб и другіе иноземные ученые, а родному нашему славянскому языку, сохранившему до сихъ поръ въ словѣ «дно» понятіе о глубокой впадинѣ, залитой водою.

Еще много ниже Доньяго Острога, словно на широко разставленныхъ колѣнахъ горнаго великана, разбросаны сады, рощи и дома селеній Боронины и Дубравы, постепенно спускающіеся къ сѣверу…

Конная тропа ужасающей крутизны желтоватыми зигзагами карабкается по этому сѣверному склону черезъ темнозеленые лѣски на отвѣсную грудь скалы до самаго «горняго» Острога. Впрочемъ, и бѣлая лента шоссе, отъ которой отдѣляется эта тропа, забирается впереди насъ Богъ знаетъ на какую высоту, почти въ уровень съ верхнимъ монастыремъ, и тоже мечетъ частыя петли то вправо, то влѣво, обходя неприступные каменные колоссы, поминутно увертываясь отъ распахнутыхъ на ея пути пропастей.

Мы въѣзжаемъ между тѣмъ въ село Богетичи, бѣдную деревушку, едва замѣтную среди каменнаго хаоса, въ которомъ она прячется. Домики крыты жидкимъ слоемъ почернѣвшей соломы, уложенной ступенчатыми грядочками, какъ въ Галиціи и у насъ въ Подолѣ. Только кафана и два-три домика позажиточнѣе покрыты легонькой черепицей. Мы остановились у кафавы покормить лошадей и отдохнуть передъ труднымъ крутымъ переваломъ черезъ Планиницу въ долину Никшича.

Потолковъ тутъ нѣтъ, и сквозь плохо уложенную черепицу во всѣ швы крыши свѣтитъ Божье небо. Въ кафанѣ, по обыкновенію, прилавокъ въ глубинѣ комнаты, полки съ посудою и съ виномъ по стѣнамъ; по серединѣ очагъ на камнѣ безъ всякой трубы, безъ отверстія, такъ что дымъ наполняетъ комнату и просачивается только черезъ просвѣты черепицъ.

Заказавъ себѣ кофе, мы нарочно зашли съ хозяиномъ кафаны въ нѣкоторые сосѣдніе дома посмотрѣть на внутреннюю жизнь черногорцевъ. Проѣзжая селами, мы и въ долинѣ Зеты, и около Подгорицы, и въ Рѣкѣ, не разъ заходили въ дома селяковъ и хорошо ознакомились съ ихъ устройствомъ и убранствомъ. Всѣ они производятъ грустное впечатлѣніе. Темно, безпріютно, бѣдно, нечистоплотно… Это — не жилище разумнаго и дѣятельнаго существа, обставленное разнаго рода удобствами, украшенное всѣмъ, что можетъ радовать глазъ и душу человѣка, привязывающее къ себѣ своего обитателя, а какая-то угрюмая берлога звѣря, прячущагося здѣсь только отъ холода и опасности, проводящаго всю жизнь свою на вольномъ воздухѣ, въ горахъ и лѣсахъ, въ борьбѣ за существованіе съ другими звѣрями.

Въ первой избѣ, куда мы вошли, стояли четыре самодѣльныхъ кровати, грубо сколоченныхъ изъ досокъ и кольевъ, очень напоминавшихъ намъ знакомое убранство мужицкой клѣти; тутъ же столъ, кадушки, горшки и всякая утварь. На стѣнѣ висѣлъ портретъ императора Александра II рядомъ съ портретомъ князя Николая, и икона Божіей Матери. Хозяина звали Джюро. Онъ встрѣтилъ насъ очень радушно, и когда я выразилъ ему свое удовольствіе, что черногорцы такъ почитаютъ русскаго царя, Джюро началъ говорить о милостяхъ царя въ Черногоріи, почтительно приподнявшись со скамьи и снявъ съ головы свою «капу». Это случалось каждый разъ, какъ мнѣ приходилось бесѣдовать съ черногорцами о нашихъ государяхъ.

Черногорская хата — это обыкновенно каменный темный сарай съ каменнымъ же поломъ, съ очагомъ по серединѣ; кругомъ стѣнъ сундуки съ домашнею рухлядью, на полкахъ кое-какая скудная посуда, на крючьяхъ висятъ одежды и оружіе, въ углу валяется какой-нибудь котелъ или чугунъ. Почти вездѣ одно и то же съ самою ничтожною разницею.

Пожилыя женщины черногорскія, когда онѣ не въ праздничныхъ нарядахъ гдѣ-нибудь на улицахъ Цетинья и Рѣки, а въ домашнемъ быту, въ своихъ монашескихъ черныхъ рясахъ, — смотрятъ некрасиво и скучно; у молодыхъ черты лица мягкія, симпатичныя, большіе глаза глядятъ добро и ласково, но онѣ старѣютъ очень скоро, главнымъ образомъ отъ непосильнаго физическаго труда, который здѣсь выпадаетъ на долю женщинъ, и вмѣсто нѣжнаго и кроткаго выраженія, въ изношенномъ лицѣ появляется отпечатокъ какого-то хроническаго утомленія и равнодушія. Да и общій типъ черногорской женщины — не въ моемъ вкусѣ: все больше плоскогрудыя, тонкошейныя, съ длинными носами. Но полагаться на внѣшнія впечатлѣнія, какія производитъ на путешественника по бѣглому взгляду эта мрачная и неинтересная на видъ черногорская женщина, было бы совсѣмъ неосновательно. Даже не долго поживъ въ Черногоріи, успѣваешь убѣдиться, какія рѣдкія силы духа скрываетъ въ себѣ эта молчаливая труженица, какую незамѣнимую пользу приноситъ она семьѣ, и какую огромную роль играетъ она не только въ домашнемъ мірѣ черногорца, но и въ его боевомъ быту, и, стало быть, нѣкоторымъ образомъ въ судьбахъ всей страны его.

Черногорка хотя и безропотно покорна мужу своему, отцу, брату, хотя и цѣлуетъ почтительно у нихъ руки, также какъ и руки ихъ гостя, и не называетъ своего мужа иначе какъ господаремъ, но далеко все-таки не лишена самостоятельности, какъ можно было бы по праву ожидать отъ народа, котораго вся исторія — сплошная лѣтопись войнъ, разбоевъ, кровавой мести, и который поэтому вѣчно нуждался только въ рукахъ, способныхъ держать ятаганъ, а не прялку. Правда, черногорецъ каждый разъ извиняется передъ знакомыми своимъ наивнымъ «опростите», когда сообщаетъ имъ о рожденіи дочери; правда, семьи черногорцевъ, не имѣющія сыновей, считаются у нихъ какими-то жалкими и безправными, нося даже нѣсколько обидную кличку «никоговичей», въ отличіе отъ «кугичей», — семействъ, гдѣ много мужчинъ: но вмѣстѣ съ тѣмъ, быть можетъ, ни въ одной странѣ Европы женщина, дѣвушка, не пользуется такимъ благоговѣйнымъ всеобщимъ уваженіемъ, какъ въ полудикой Черногоріи.

Здѣсь женщина можетъ смѣло пройти одна сквозь всю страну, и никто не осмѣлится оскорбить или обидѣть ее. Цѣломудріе своей женщины черногорецъ охраняетъ какъ зѣницу ока, и если недавно еще дѣвушка, уличенная въ развратѣ, подвергалась «каменованью», то-есть закидывалась на-смерть каменьями или изгонялась изъ своей страны куда-нибудь на чужбину, то и мужчину, осмѣлившагося опозорить дѣвушку, ждала неминучая смерть отъ руки братьевъ или родственниковъ обиженной, если онъ не прикрывалъ грѣха женитьбою. Случалось, что изъ-за оскорбленья одной дѣвушки десятками лѣтъ тянулись кровавыя расправы между племенами или отдѣльными родами, и насчитывалось по 30, по 40 убитыхъ съ обѣихъ сторонъ.

Извѣстный нашъ путешественникъ по славянскимъ землямъ А. Поповъ въ своей интересной старой книгѣ о Черногоріи передаетъ любопытный разговоръ владыки Петра II съ однимъ изъ русскихъ гостей своихъ: