На одном дыхании! - Татьяна Устинова

Он волновался за Глафиру – нельзя было оставлять ее одну! Но как не оставишь, если ему необходим этот вечер, всего один – чтобы все наконец расставить по своим местам.

Он сильно нервничал, и кошка Дженнифер это чувствовала, мяукала недовольно. Когда он посадил ее на стойку, принялась немедленно вылизывать примятый бок, недовольно встряхивая ушами.

Прохоров навалил ей еды в миску с изображением очаровательных котят. За этой миской он специально ездил в магазин на Ленинский – чтобы у Дженнифер всегда во время обеда было хорошее настроение. Конечно, есть она не стала, и он ее уговаривал, довольно долго.

В квартире было тихо и пусто! Никого нет. Ты никому ничего не должен. Глафира, должно быть, лучшая из женщин, которые попадались ему в жизни, но как это все трудно! Как это… утомительно, честное слово. Любовь – такая же работа, как и любая другая, бесконечное приложение усилий. Нужно приспосабливаться, прилаживаться, ломать себя старого и выуживать из себя какого-то «нового». Этот «новый» в чем-то бывает похож на старого, а в чем-то совсем другой. «Новый» Прохоров, проживший рядом с Глафирой несколько дней… подустал немного. Почему-то рядом с ней ему было неловко, он все пыжился, приосанивался, будто на цыпочках ходил! Нет, им было отлично вместе – кажется, так пишут в романах, – но он все равно подустал. Глафира за ним «ухаживала» – подавала, убирала, варила кофе, провожала до дверей. Черт знает, то ли ей так нравилось, то ли ее Разлогов приучил! Вполне возможно, что приучил, с него станется. Он вообще был довольно… старорежимный, несовременный мужик! Вон какую печь у себя на даче воздвиг, как Емеля из сказки, хоть катайся на ней, да еще с беседкой, да еще с костровищем! Прохоров бывал на этой самой даче всего пару раз и каждый раз поражался. Надо же быть таким дикарем – дом в лесу отгрохал, какие-то беседки-костровища завел, собаку держал безобразную, из всех напитков предпочитал виски, а из всех развлечений хоккей, а после хоккея баню! С таким, наверное, с тоски на третий день сдохнешь, а чуть что не по его, так он кулаком по столу грохнет и на три дня на хлеб и воду. Вот бедная Глаша и подает-убирает, до двери провожает. Впрочем, «бедная Глаша» на Разлогова никогда не жаловалась, особенно в таком… бытовом смысле, хотя Прохоров знал, что живется ей не сладко.

Одни разлоговские девахи чего стоят!

Про девах он зря подумал. Стало жарко ушам и скулам, даже щеки изнутри зачесались – от стыда.

От этого самого стыда он принялся совершать кучу ненужных мелких движений – погладил кошку Дженнифер, которой это совершенно не понравилось, переставил чайник с одного места на другое, аккуратно свернул полотенчико, брошенное Глафирой кое-как, и посмотрел на себя в зеркало.

Андрей Прохоров был хорош собой и отлично это знал. В меру высокий, очень спортивный, загорелый, лицо мужественное, глаза, естественно, голубые. Ничего общего с Разлоговым. Непонятно, почему Прохорова все время тянуло с Разлоговым… соревноваться, и выходило так, что побеждал именно Прохоров, хотя Разлогов об этом ничего не знал!

Разлогов был «примитивный» – на сотрудников и подчиненных орал, когда бывал на производстве, лез во все дыры, про это даже газеты писали – и все над ним смеялись! Это что за демократия такая – хозяин, директор, гайки крутит, таскается по цехам в химзащите и лезет, лезет, куда ему не следует – и бессмысленно, и не по чину!.. Никакой светской жизнью он никогда не жил, только если уж очень «подпирало», посещал «обязательные мероприятия» – вроде открытия «ХимЭкспо», куда съезжались все отраслевики и премьер наведывался. Из «знаменитых и великих» дружил только с Димой Гориным, писателем, талантливым чрезвычайно, но, с прохоровской точки зрения, человеком до крайности неприятным. Общаться с ним было трудно – того и гляди, пошлет куда-нибудь, да еще прилюдно, да еще от души, а на следующий день забудет и разговаривает как ни в чем не бывало. Прохоров Горина сторонился, а Разлогов с ним дружил, зачем – непонятно!

И девиц Разлогов любил чем примитивней, тем лучше. Лишь бы ноги подлиннее да грудь побольше, и лучше бы все время молчала! Женат при этом он был один раз на великой русской актрисе, а другой раз на Глафире, девушке умненькой, сложной и себе на уме. Что такие женщины находили в таком мужчине?! Деньги, деньги, и ничего, кроме денег.

Прохоров, напротив, слыл человеком «утонченным». По-английски и по-французски говорил легко и красиво, любил осень в Довиле, а зиму в Ницце, родстеры, орхидеи, знал, кто такая Рахель Рейсх, дружил с писателем Гектором Малафеевым, утверждавшим, что жизнь говно, и ждущим со дня на день конца света. Вместе с Гектором они посещали один и тот же спортклуб и качали там железо до седьмого пота. Гектор скрашивал ожидание конца света романами и романчиками с совсем уж никчемными малолетками, мастерски ваял тексты о том, что все бабы сволочи и шлюхи, а Россия погибла, и вороны кружат над ней, растаскивая белеющие косточки.

Прохоров искренне видел в малафеевском творчестве «знамение времени», предчувствие «скорого конца» и с удовольствием запивал головокружительные разговоры с Гектором французским коньячком.

Роман с Глафирой Гектор не одобрил, но Прохоров «устоял» – в конце концов, это его личное дело! Кроме того, о его «соревновании» с Разлоговым Гектор не знал, конечно. Глафира тоже была довольно примитивной с точки зрения прохоровского окружения. Разлогов подобрал ее на какой-то кафедре, где она изучала то ли средневековых лаосских поэтов, то ли современных латышских писателей. Познакомил их все тот же Горин, который про конец света не писал, железо в спортзале не качал, с малолетками не водился, сочинял истории странные, сложные, не совсем понятные, но всегда интересные, и то и дело получал литературные премии – то в отечестве, то за рубежом. Рассказывали, что, представляя Разлогову Глафиру, Горин сказал с сожалением, что сам бы на ней женился, да не может никак – уже женат!

Глафира оказалась вполне предприимчивой, Разлогова прибрала к рукам довольно быстро, а когда он ее отмыл, обул и одел – еще и очень привлекательной. Именно потому и привлекательной, что полный «неформат». Когда Прохоров первый раз ее увидел, подумал – это еще что за лошадь Пржевальского?!

На дне рождения радиостанции «Эхо города» лошадь Пржевальского смирно стояла рядом с Гориным, который все порывался тяпнуть водки и с тоской смотрел в сторону стола с закусками, но его не пускал какой-то краснолицый и благообразный пивной пруссак, кажется, журналист. Горин громко говорил, размахивал руками, топтался на месте, и казалось, что помещение, где происходит «мероприятие», ему тесно, узковато, давит со всех сторон, как и надетый «по случаю праздника» официальный костюм. Лошадь время от времени привычным движением поправляла на нем пиджак, как на первокласснике, а гений отечественной словесности отмахивался от нее нетерпеливо и досадливо. Она нисколько не обижалась и через некоторое время опять лезла поправлять то галстук, то пиджак.