Марко Поло. От Венеции до Ксанаду - Лоуренс Бергрин

Подняв глаза к небу, он видел новые чудеса, превосходившие величие Запретного Города. «Крыши сверху все красные, и зеленые, и лазурные, и павлиньей синевы и желтизны, и всех цветов, и так хорошо и искусно выложены изразцами, что блестят, как кристалл, и их сияние видно далеко от дворца. И да узнаете вы, что крыша так прочна и плотно слажена, что держится много лет». Он выказывает и дотошное знание внутреннего устройства, записывая: «За дворцом располагаются большие дома, комнаты и залы, в которых помещается личное имущество владыки, то есть все его сокровища, золото, серебро, драгоценные камни, и жемчуг, и сосуды из золота и серебра, где живут его дамы и наложницы и где он занимается делами с удобством и когда ему угодно; туда другие люди не входят».

Земля, на которой располагался этот предшественник Запретного Города, живописно дополняла здания. Если Венеция стояла на предательских каналах и узких, заваленных отбросами улицах, то в монгольской столице пролегали широкие, чистые, безопасные проспекты: сложная дренажная система отводила дождевую воду для орошения, озера и реки были полны рыбой — и повсюду открывались приятные виды. Неудивительно, что Марко восторженно расхваливает «очень красивые большие луга и сады, и красивые добрые деревья с разными плодами, и множество необычных зверей». Этим зверям он уделяет особое внимание: «Там есть белые олени, животные, которые дают мускус, лани, антилопы и белки, и соболя, и великое изобилие других странных и красивых животных».

Ландшафт внутри городских стен также заслужил его похвалу. «Лужайки густо покрыты травой, потому что все улицы вымощены и подняты на два локтя над землей, так что грязь там никогда не собирается, и дождевая вода не застаивается, но, стекая по лужайкам, удобряет землю и позволяет траве расти в изобилии. В одном углу очень большое озеро (из вынутой оттуда земли сделан холм, упомянутый ниже), в котором много родов рыбы… и всякий раз, когда великому владыке (Хубилай-хану) хочется какой-то из этих рыб, он получает, какую пожелает».

Кажется, нет конца чудесам Камбулака. «Более того, — пишет Марко, — я скажу вам, что великая река втекает туда и создает нечто вроде рыбьего пруда, и к нему приходят пить звери, а затем она вытекает из озера, проходит по руслу близ означенного холма… устроено так, что рыба не может уйти, и это сделано и замкнуто сетью из железной проволоки и медной, там где река впадает в озеро и где вытекает из него… Есть также лебеди и другая водная птица».

Волшебное зрелище, и Марко настаивает, чтобы читатель верил его описанию в мельчайших подробностях и во всей широте охвата.

Наука градостроительства, спешит уведомить своих читателей Марко, в Китае ушла далеко вперед. Он указывает, что город Камбулак состоит из широких главных улиц, «протянутых прямо, как по ниточке», пролегающих от ворот до ворот и окаймленных «лавками и торговыми строениями всякого рода». Куда ни глянь, видишь красивые гостиницы, дома и дворцы. Всем этим правила строгая логика. «Город разбит на квадраты, как шахматная доска, и так красив и искусно устроен, что невозможно рассказать». Планировка была не только приятна глазу с эстетической точки зрения, но и препятствовала криминальной деятельности. Закрыв ворота, можно было отрезать улицу или квартал, и трудно было найти в нем потайное убежище.

Марко с трепетом описывает поразительные «городские часы» Камбулака, звонившие трижды каждый вечер, «так что никто после этого не должен выходить из дома». В самом деле, никто не смел выйти на улицу, «кроме повитух, спешащих к роженицам, и врачей, идущих к больным». И даже эти спасители страждущих должны были иметь при себе яркие фонари.

Стражники — тысяча у каждых ворот — охраняли город от разбойников и мародеров. «Кроме того, — сообщает Марко, — ночами стража всегда разъезжает по городу, обыскивая его и расспрашивая каждого, кто ходит по городу в необычный час, то есть после того, как прозвонил колокол». Стража немедленно задерживала и помещала в тюрьму любую подозрительную личность. «Утром чиновники допрашивают их и, если находят виновными в каком-либо проступке, наказывают соответственно степени вины, большим или меньшим количеством палочных ударов, от которых некоторые умирают». Тем временем в гигантском дворце мирно спали хан и его жены, домочадцы и наложницы, и Марко чувствовал себя в этом незнакомом городе в большей безопасности, чем среднестатистический житель в Венеции.

Строгая планировка этого города составляла резкий контраст Венеции, где извилистые улочки и каналы скрывали порок и крамолу, а под мостами й в тени беспорядочно толпившихся зданий таились грабители. Марко словно составляет послание из будущего в поучение своим погрязшим в прошлом соотечественникам. Будущее, говорит он, — это Китай.

Стремясь поразить европейцев величием монгольского двора, Марко описывает пиршества, несравнимые с пирами европейцев. «Когда великий хан желает дать пир для своего двора и устроить праздник и торжество, он пирует так, — представляет картину в трех измерениях Марко. — Прежде всего стол для великого владыки ставится перед его троном очень высоко над другими. Он сидит в северном конце зала, спиной к «трамонтане» — (земле за горами) — и лицом на полдень, и его первая жена сидит рядом с ним по левую сторону, а по правую сторону но за другим столом, пониже, сидят его царственно одетые сыновья, а также его внуки, согласно возрасту, и его родичи, и другие, кто с ним в кровном родстве… так низко, что, скажу вам, их головы вровень со ступнями великого владыки… И так же располагаются женщины, так что подножие стола первой королевы — это стол других королев и младших детей великого хана; для всех жен сыновей великого владыки и его внуков и родичей, сидящих по левую сторону, а именно императрицы, также сидящей ниже, а далее сидят жены баронов и рыцарей, и те также сидят ниже». Удобство такого расположения в том, что «великий хан видит всех пирующих, а их всегда несчетное множество».

В пирах принимало участие великое множество народу. Марко поначалу воздерживается от оценки, но затем поддается искушению: «Большая часть рыцарей и баронов едят в зале на коврах, потому что для них нет столов. И вокруг этого зала есть другие залы по его сторонам, и на этих царственных пирах едят иногда более сорока тысяч, помимо тех, кто принадлежит ко двору владыки, которые всегда приходят во множестве, чтобы петь и предаваться различным забавам. И во много раз более десяти тысяч едят за столами, что за стенами большого зала». При всей своей искренности, Марко не ожидает, что читатели поверят этим цифрам, однако с наслаждением бросает вызов представлениям людей Запада о жизни монголов.

Посреди огромного пиршественного зала стоит «прекраснейшее сооружение, большое и богатое, сделанное в виде квадратного сундука». В нем, украшенном золочеными резными зверями, стоит «огромный и ценный сосуд в виде большого кувшина из чистого золота, вмещающий столько же вина, сколько обычный большой бочонок». Его окружает множество меньших серебряных сосудов, содержащих «добрые пряные напитки», в том числе неизбежное перебродившее кобылье молоко и молоко верблюдицы.

Почетные гости пили из «лаковых чаш», таких больших, что могли утолить жажду восьми или десяти человек, черпавших из них золотыми ковшами. И вновь Марко опережает своих читателей: технология изготовления лакированных сосудов была высоко развита в Азии, но неизвестна на Западе. Лак изготавливали из экстракта азиатского сумаха, «Rhus vemiciflua», известного в Китае как лаковое дерево. Его смола, похожая на сок ядовитого плюща, наложенная тонкой пленкой, прочно застывает, но только в темноте: на солнечном свету она остается вязкой. Хотя Марко не выказывает знакомства с производством лака, он потрудился предоставить европейцам описание незнакомых им сосудов: «Ковши сделаны, как золотые чаши, с ножкой и золотой рукояткой, и этими чашами они черпают вино из больших золотых лаковых чаш, и могут пить». Он хвастает, что там было такое множество этих «золотых чаш» и других «вещей великой цены», что «все, кто видел их, лишались дара речи».

Обычаи этих экзотических пиршеств могли озадачить иноземцев при дворе хана, поэтому Хубилай любезно поручил нескольким своим придворным знакомить гостей с монгольскими традициями. «Эти бароны непрестанно расхаживают по залу, спрашивая сидящих за столом, не нужно ли им чего, и если кто пожелает вина, молока, или мяса, или чего-то еще, они немедленно велят слугам это принести».

Еще удивительнее, что те, кто подавал хану еду и напитки, «обвязывают рты и носы красивыми вуалями или салфетками из шелка и золота, так что ни их дыхание, ни их запах не попадает в еду и питье великого владыки». Музыканты, «которых бывало великое множество», ожидали момента, когда хан поднесет еду ко рту, и тогда начинали игру. Мальчик тут же подавал хану чашу вина, потом отступал на три шага и преклонял колени, при этом «все бароны и все присутствующие опускаются на колени в знак великой покорности, и затем великий владыка пьет». И после этого обряда пир начинается не раньше, чем рыцари и бароны поднесут угощение своим первым женам».