Княжна Тараканова: Жизнь за императрицу - Марина Кравцова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Ну, господин богатырь, – переходила на шутливый тон Екатерина, природная веселость которой даже в горести брала свое, – после сей исповеди могу ли я надеяться получить отпущение грехов своих?.. Бог видит, что не от распутства, к которому никакой склонности не имею, а есть ли б я в участь получила смолоду мужа, которого бы любить могла, я бы вечно к нему не переменилась. Беда та, что сердце мое не хочет быть ни на час охотно без любви».
– А мне как быть без любви твоей, Екатерина? Что делать-то мне?
А вечером пришла еще записочка…
«Я, ласкаясь к тебе по сю пору много, тем ни на единую черту не преуспела ни в чем. Принуждать к ласке никого не можно, вынуждать непристойно, притворяться – подлых душ свойство.
Изволь вести себя таким образом, чтобы я была тобой довольна. Ты знаешь мой нрав и мое сердце, ведаешь хорошие и дурные свойства, ты умен, тебе самому представляю избрать приличное по тому поведение, напрасно мучишься, напрасно терзаешься. Един здравый рассудок тебя выведет из беспокойного сего положения».
Потемкин поцеловал записку…
Он пришел. Он не мог не прийти. Ибо иначе сошел бы с ума от отчаяния. Но «случаем» становиться не собирался…* * *О том, каким чудом для двоих обернулась вдруг эта тяжелая, безумная жизнь, знали лишь он, она да Господь. Екатерина и помыслить не могла, что на долю ее, стареющей женщины, выпадет такое счастье. Не было доныне никого, кто был бы ей так понятен, так близок, как Потемкин, понимающий ее с единого взгляда. Ни перед кем она так не преклонялась, никого так не боготворила, ни с кем так откровенна не была. Самые нежные, самые пылкие слова находил теперь Григорий Александрович в ее записках.
«Я тебя люблю более, нежели ты меня любишь, чего я доказать могу, как два и два четыре, – перечитывал Потемкин одно из ее бесконечных писем. – Не всякий так умен, так хорош, так приятен. Не удивляюсь, что весь город бессчетное число женщин на твой счет ставил. Мне кажется, во всем ты не рядовой, но весьма отличаешься от прочих. Только одного прошу не делать: не вредить и не стараться вредить князю Орлову в моих мыслях, ибо я сие почту за неблагодарность с твоей стороны. Нет человека, которого он более мне хвалил и, по-видимому мне, более любил и в прежнее время, и ныне, до самого приезда твоего, как тебя. А если он свои пороки имеет, то ни тебе, ни мне непригоже их расценивать и расславить. Он тебя любит, а мне оне друзья, и я с ними не расстанусь…»
До этого Екатерина жаловалась в письме на слабое здоровье, что всерьез обеспокоило Григория Александровича. Нездорова государыня… Что ж, такие дела, и все – на женщину. Давно пора бы все это хозяйство – в мужские руки. Счастливый, Потемкин помчался во дворец – генерал-адъютант! В кармане – доклад о военных делах.
Во дворце неожиданно столкнулся с Григорием Орловым, с которым императрица умоляла его не ссориться. Но Григорий Григорьевич сам не желал общаться со старым другом и ловко избегал с ним разговоров. Но сейчас они шли друг на друга: Орлов спускался по широкой парадной лестнице, Потемкин – поднимался.
Увидев Григория Александровича, бывший возлюбленный Екатерины гордо поднял голову и – как и прежде блистательный – пожелал пройти мимо, не здороваясь. Потемкин смутился и недоумевал, ведь у Григория с царицей и без него все было кончено, в чем он-то, Потемкин, провинился? Но Орлов был иного мнения: ревность живет дольше любви.
– Здравствуй, Григорий Григорьевич, – пробормотал Потемкин и добавил, чтоб хоть что-то сказать: – Чего нового?
Орлов свысока усмехнулся:
– Новость одна. Я – спускаюсь, ты – поднимаешься.
И спокойно прошествовал мимо.
– Гриша! – крикнул ему вслед Потемкин. Орлов обернулся.
– Это судьба, Гриша! Я не враг тебе. Прости.
Орлов помолчал.
– Да. Ты не враг мне. Знаю, что ты предо мной не виноват. Но видеть тебя тягостно. Прости и ты.
Разошлись в разные стороны. Потемкин, впрочем, скоро забыл об этом, погрузившись в тысячу и одно дело…
* * *В Петербурге появился Ошеров. На себя не похожий, словно на несколько лет постаревший. Вновь обосновался в своем домике на Фонтанке. И сразу же потребовал у слуги купить водки – на месяц. Дворовый Семка – наглый, расторопный – ухмыльнулся:
– Пирушку устроить желаете?
– Не твоего ума дела! – заорал Сергей. – Живо у меня! Еще спрашивает…
Пить принялся сразу помногу, нарочно, с ожесточением, хотя и с отвращением. Но пусть пропадает к чертям ничтожная, бестолковая, никому не нужная жизнь…
«Упьюсь и в Мойку свалюсь! – мечтал Сережа, откупоривая очередную бутылку. – Так и надо!» Вот только кому «надо», сам не понимал…
Очень скоро он узнал о возвышении Потемкина и, будучи пьян, зашелся в истерическом хохоте, восклицая:
– Гришка-то, а! И ведь я ж его вином поил, благодетельствуя! Ах, судьба, вот уж злодейка… Наплевать. Ну, твое здоровье, генерал Потемкин!
Как-то раз валялся на диване, пока еще трезвый, слушал через раскрытое окно, как Семка спорит у крыльца с непрошеным посетителем.
– Нету барина дома!
– Думаю, брешешь, братец, – спокойно отозвался очень знакомый голос. – Глаза у тебя что-то слишком уж бегают.
– А вот и нет, ваш-ство, не брешу!
– Ну, полно. Мне надо видеть господина Ошерова.
– Нету дома…
– Ты мне это брось! – серьезно и уже строго перебил голос. – Кому другому ври, а не Потемкину!
Сергей представил себе лицо Семки и усмехнулся. Действительно, Потемкин мог видеть, как лакей побелел, потом покраснел, что-то залепетал, заикаясь, и, низко кланяясь, распахнул двери перед столь важным гостем.
Через минуту Семка влетел к барину, перепуганный:
– Барин, там…
– Что, Гриша Потемкин? Не суетись, ступай отсюда.
Потемкин уже входил.
– Здравствуй, голубчик.
– Здравствуйте, Ваше Высокопревосходительство.
В лице Потемкина что-то дрогнуло.
– Сергей! За что обижаешь меня? Разве я для тебя превосходительство? И обнять не хочешь старого друга!
Сергей обнял его и со стоном повались вновь на диван, лицом вниз.
– Прости, Гриша, но не вовремя ты! Никого мне видеть невмочь.
– Я уйду, уйду скоро. Случайно узнал, что ты приехал, от общего знакомца. Решил навестить. Мы с тобой тогда расстались…
– Не могу я, Гриша, так больше! Ты прости, я сегодня трезвый, а потому злой. Впрочем, и пьяный не добрее. Не поймешь ты меня! Жить не хочу…
– Отчего ж не пойму? – тихо вопросил Потемкин, присаживаясь рядом с ним.
– Не поймешь! Ведь все, что любил… Домик наш… Микола сказал – одни головешки. Мне и посмотреть не удалось… И хорошо! К сестренке Анечке жених сватался… А тут вместо венчания – «со святыми упокой». А матушка…
Он глухо разрыдался. Потемкин неловко, подавленно молчал. Потом тихо тронул друга за плечо. Сергей вскочил как от прикосновения каленого железа.
– Не понять тебе! Я помню, еще перед войной ты мне романс грустный пел, царице посвященный. Сколь безнадежной любовь твоя казалась! А теперь, небось, лишь веселые песни хочется петь?
Потемкин сознался: да.
– Ну, так сытый голодному не товарищ! Ты счастлив, я за тебя рад. А уйдешь ты – пить стану. Ты взгляни, сколько у меня бутылок припасено! Сопьюсь да помру где-нибудь под забором!
Тон, какими были произнесены эти слова, потряс Потемкина.
– Ты что?! – воскликнул он. – Ты кому сим образом мстить-то собрался?! Уж не Всевышнему ли?
– Может, и так, – криво усмехнулся Сергей и мотнул головой, встретившись с взглядом Потемкина.
– Не смотри на меня так! Не смей так смотреть! Да! И что? Эх, вольтерьянец, – горько усмехнулся Потемкин. – И что я скажу тебе в утешение? То, что матушка твоя и сестричка, мученицы невинные, у Господа на небесах? Но кто к небу не стремился, тот сего не поймет. Земной конец – всей жизни не конец.
– Ах, оставь, – вяло отмахнулся Ошеров. – Меня мужики пытали. Руки выкручивали. Левая недавно лишь болеть перестала. Что мне сейчас твои слова…
– Скажи, чем смогу помочь? Все сделаю…
– Господин генерал, не надо мне благодетельствовать! – вспыхнул Сергей.
Потемкин не обиделся. Вновь обнял, поцеловал в лоб. Сказал:
– Прощай. И все-таки – верь!
Уже в передней, когда Семка подобострастно набрасывал на него шубу, Потемкин понял, что надо делать. Был на свете лишь один человек, умеющий влиять на Ошерова – граф Алехан Орлов.
Тяжко было Потемкину писать Алексею Григорьевичу в Италию. Он чувствовал, что Алехан, несмотря на дружеские отношения, в душе его почему-то недолюбливал. А сейчас и подавно Алексей должен взъяриться на него – за брата. Но делать было нечего. Пересилив себя, Потемкин описал Орлову состояние их общего друга, горячо прося не оставить письмо без внимания.
Ответ пришел так скоро, как только было возможно. Алехан благодарил Потемкина и просил передать Сергею письмо. Григорий Александрович вновь отправился на Фонтанку.
Там мало что изменилось. Ошеров вновь валялся на диване, на котором так и засыпал, не раздеваясь, путая день с ночью. Но Григорий Александрович с облегчением заметил, что, кажется, желание «упиться до смерти» несколько поубавилось.
