Тайны Темплтона - Лорен Грофф

Дверь открылась, и в комнату просунулась голова моей матери.

— Конечно, — ответила она и вдруг, увидев ворох подушек и меня, несчастную, больную и жалкую, на постели, воскликнула: — Господи! На кого ты похожа? Жуть!

— Спасибо, — сказала я.

Ви подошла к моей постели и села рядом.

— Тебе нехорошо? — Она тут же унюхала запах перегара и помрачнела. — Ой, Вилли!.. Ты что, пила? С какой стати? Ты же знаешь, тебе нельзя.

— Из-за Комочка?

— Ну да.

— Ну допустим, знаю. Вернее, не знаю. — Я соображала, сказать ей или не сказать, что это, по-моему, бесполезно, что я не готова быть матерью, что мне, наверное, надо забыть о Комочке и кое о чем позаботиться. Далее взгляд мой упал на крест у нее на груди, и какой-то чертик внутри подстегнул меня ехидно поинтересоваться: — Кстати, как прошла ночь, Ви? Все удалось?

Мать изогнула бровь и поджала губки.

— Великолепно, — сухо сказала она. — Уж точно не как тебе.

Я вспомнила Фельчера и поморщилась.

Потом я вспомнила про Клариссу, про полупьяный разговор с Салли…

— Ви, мне надо с тобой поговорить, — объявила я. — Я звонила Клариссе.

Лицо матери как-то сразу посветлело и помолодело, мешки под глазами разгладились, и она сейчас выглядела на свои сорок шесть.

— Ну как там она, моя маленькая Кларисса? — В ее голосе звучала нежность.

Я раздумывала над ответом, раздраженно прислушиваясь к голосам на улице. Они мешали мне сосредоточиться, целая толпа туристов — по меньшей мере четверо мужчин явно спорили, по меньшей мере один ребенок плакал, а две женщины что-то выговаривали друг другу. Меня это не удивляло — в августе здесь не бывает счастливых туристов, в августе сюда приезжают все остальные: сердитые, расстроенные, обиженные, занудливые — одним словом, какие угодно, только не счастливые. Еще в августе всегда приезжают бостонские фанаты. Я подождала, когда эта толпа пройдет, и сказала:

— Она прекратила лечение антителами, Ви. Ну помнишь, я тебе говорила?

Мать изменилась в лице.

— Как это? Почему?

Я села на постели.

— Кларисса увлеклась гомеопатией, и у нее сейчас большие проблемы.

Мать нахмурилась, размышляя о чем-то, затем сказала:

— И о чем она только думает?!

— Не знаю. По-моему, ни о чем. Салли просил меня поскорее вернуться в Сан-Франциско и помочь ему ухаживать за ней. По-моему, он дошел до ручки и на грани срыва. Я что-то побаиваюсь за него.

— Ну и чего же ты ждешь? Надо ехать. — Она потянула с меня одеяло.

— Знаю, что надо, но не все так просто. Сегодня утром я звонила Клариссе — она не хочет, чтобы я приезжала. Разозлилась даже. Сказала, что я буду мешать ей, велела оставаться дома, потому что я, видите ли, сама нуждаюсь в заботе. В твоей заботе. Сказала, что я не помощницей ей буду, а обузой.

Мать теперь снова выглядела постаревшей — лицо обрюзгшее, в каких-то рытвинах.

— Ой, Солнышко, что же делать? Я считаю, ты должна быть с ней, хотя она, конечно, права. Прямо сейчас тебе ехать не надо, ты же сама нездорова. К тому же если ты уедешь, так и не узнав, кто твой отец, и зная только, что он здешний, то у тебя в голове сложится пунктик насчет Темплтона — на каждого знакомого мужчину из здешних ты будешь думать, что он твой отец. Начнешь ненавидеть родной город, и тебя сюда потом вообще на аркане не затащишь. А нам ведь такого не надо, правда же?

— Ну да. Я и так-то вряд ли бы вернулась.

Мать скинула тапочки и взобралась на постель с ногами. Взяв меня за руку, она сказала:

— Я бы такого не пережила. Это же твой родной город, Вилли. Наша семья так связана с его историей, что ты просто не можешь не возвращаться сюда. Ты же из рода Темплов. И знаешь, что я всегда хотела, чтобы ты осталась здесь жить. В этом городе обязательно должен жить кто-нибудь из Темплов. Тебе нельзя ненавидеть Темплтон. Так что же нам делать? Как поступить?

Так мы сидели, взявшись за руки. Рука у матери была сильная и теплая, я даже чувствовала ее пульс.

— Ну ты, например, могла бы сказать мне, кто мой отец, и тогда я могла бы вернуться в Сан-Франциско и уж там разобраться со всеми проблемами. Выломала бы Клариссину дверь, если понадобится. Устроила бы у нее в холле засаду. Это если бы ты сказала мне, кто мой отец.

— Я могла бы сказать. А ты хочешь?

— Нет, — неожиданно для себя ответила я.

Мать, похоже, ожидала такого ответа. Даже не глядя, я почувствовала, как она кивнула.

— Вот видишь? Нет. Просто ты не хочешь, чтобы тебе подсунули готовенькое. Хочешь разобраться во всем сама. Иначе всю жизнь тебя будут мучить сомнения. Недоверие.

— Да, — согласилась я. — К тому же это мешает мне сосредоточиться на… других проблемах.

— Ладно. Я поговорю с Клариссой, попробую переубедить ее хотя бы в одном, — сказала Ви. — Ну а ты? Куда ты добралась в своих поисках?

Я откинулась спиной на подушки.

— Сейчас изучаю линию Хетти. Некто по имени Синнамон Эверелл Стоукс Старквезер Стерджис Грейвз Пек.

Мать присвистнула.

— Ну-у, это знаменитая личность!

— Это точно. Пять мужей, и всех похоронила. И я еще копаюсь в законных связях Шарлотты Франклин Темпл. Это дочь Джейкоба Франклина Темпла. Тоже писала романы, как я выяснила. Nom de plume, то есть литературный псевдоним — Сайлас Меррил. Но тут я зашла в тупик. Никакой информации об этих загадочных дамах Викторианской эпохи.

— Шарлотта и Синнамон… что-то очень знакомое, — отозвалась мать.

— Ви, ты только сейчас не вдавайся в воспоминания, а то припомнишь кого-нибудь не того. Не волнуйся, я сама во всем разберусь.

Но мать задумчиво смотрела на меня, быстро-быстро моргая.

— Ой, подожди!

Она спрыгнула с постели и побежала куда-то вниз. Я слышала, как скрипели лестницы в викторианском крыле дома. Я слышала, как она зашла в комнатушку, где хранила свои книги и бумаги, и как на обратном пути смеялась.

Когда она вернулась, лицо ее разрозовелось и как-то сразу похорошело. Она размахивала крафтовым конвертом, таким ветхим, что с него сыпалась труха.

— Вот, вот!.. — кричала она. — Я не такая уж и дура! — Она положила конверт мне на колени и выжидательно уставилась на меня. — Это мой отец оставил перед смертью. Я никогда туда не заглядывала.

Я взяла конверт в руки и прочла написанную витиеватым почерком моего деда надпись: «14 сентября 1966 года. Переписка Синнамон Эверелл Пек и Шарлотты Франклин Темпл. Без необходимости не вскрывать. Содержимое может ранить». Из этих строк прямо слышался голос моего деда, напыщенный и вместе с тем суровый. Я почувствовала прилив нежности к этому бедному маленькому человечку, который всю жизнь душил в себе неразвившиеся страсти.

Потом до меня дошло, что содержимое конверта никогда не было никем прочитано и что он был искушением для моей матери с тех пор, как умерли ее родители, то есть уже почти тридцать лет.

— Ви, неужели ты никогда не вскрывала его? Это при всей твоей любви к семейным тайнам? Неужели никогда?

Она нахмурилась:

— Нет. Я слишком хорошо знала своего отца, Солнышко, поэтому никогда бы этого не сделала. Кроме того, я знаю, кто такая была Пандора.

— Хм… А вот библейский миф гласит, что зло выпустила на свет Ева.

Она игриво чмокнула меня в щечку.

— Во-первых, это зависит от того, что ты называешь мифом. А во-вторых, я считаю, нам не хватает строптивых женщин, а потому перехожу к следующему вопросу.

— То есть?

— К Клариссе.

— О Господи!

— Не упоминай имя Господа всуе. И не волнуйся, я уже звоню ей.

Я наблюдала за ней, когда она взяла трубку и стала набирать номер. Даже не здороваясь, она проговорила в автоответчик:

— У меня есть что сказать тебе, дорогая, так что слушай. Одна маленькая птичка насвистела мне, что ты у нас, оказывается, сдурела и забросила нормальную западную медицину. Мне вообще-то хочется еще видеть тебя на этом свете, поэтому давай-ка заканчивай с этими глупостями.

Она слушала что-то в трубке, затем сказала:

— Только не надо изображать передо мной крутую девчонку. Крутой девчонкой изначально была я, а это все жалкие потуги. Теперь слушай.

И моя мать принялась обрабатывать Клариссу, выслушивая ее аргументы и начисто опровергая их. Я наблюдала, как прокравшееся в комнату солнышко ползло по ней — сначала по ногам, потом по туловищу, потом озолотило лицо. Я слушала весь разговор, пока не поняла, что мать наконец убедила Клариссу. Когда Ви повернулась и показала мне два пальца галочкой, я поняла: Кларисса согласилась, чтобы я приехала через две недели, если ей не станет лучше. С конвертом в руках я выбежала в коридор и стояла там в темноте, упиваясь нахлынувшим облегчением. В моем распоряжении теперь было время.

Мне вдруг вспомнилось лицо Ви, каким оно было в тот день, когда мой двенадцатилетний сверстник Филипп Цара обозвал меня ублюдиной. Это было в физкультурном зале. Мы с Филиппом ходили кругами — такой вот детский флирт, — потом я, зайдясь в возбуждении, развала его умственно отсталым, а он меня — ублюдиной. Вот тут-то во мне все вскипело. Я была крупнее всех мальчишек в классе, поэтому легко уложила его на глазах у притихших одноклассников. Я раскрошила ему зуб и порезалась — даже не могла сказать, чьей кровью перемазалась.