Зажмурься покрепче - Джон Вердон

Впрочем, это вовсе не означало, что он расслабился. В Соне был магнетизм таких масштабов, что только глупец счел бы общение с ней безопасным. И, когда розововолосая девочка провожала ее к столику от входа, этот магнетизм пускал отчетливые волны энергии по залу ресторанчика.

— Дэйв! Мой хороший, ты совсем не изменился! — воскликнула Соня, грациозно приблизившись и подставив щеку для поцелуя. — Впрочем, с чего бы тебе меняться? Ты же у нас такой… кремень! — последнее слово она произнесла с выражением, словно это был удачный иностранный термин, описывающий понятие за пределами возможностей английского языка.

На ней были обтягивающие джинсы и льняной пиджак поверх шелковой блузки с таким небрежным кроем и расположением затяжек, что выдавали вещь из дизайнерской коллекции. Ни макияжа, ни украшений. Ничто не отвлекало взгляд от ее идеально смуглой кожи.

— На что это ты уставился? — спросила она, игриво сверкая глазами.

— Ты выглядишь потрясающе.

— Вообще-то я на тебя должна быть в обиде, ты в курсе?

— Потому что я забросил проект с портретами?

— Ну разумеется. Это же были потрясающие работы. Они мне жутко нравились. А главное, они нравились клиентам! За них давали неплохие деньги! Ничто не предвещало беды — и вдруг ты звонишь и заявляешь, что сворачиваешь работу по личным обстоятельствам. И ничего не хочешь обсуждать. Взял и бросил меня вот так. Думаешь, это не обидно?

В ее голосе совершенно не было обиды, так что Гурни ничего не ответил, а просто наблюдал за ней, не уставая поражаться, сколько искристой энергии она умудрялась вложить в каждое слово. Это было первым, что он в ней заметил, когда они пришли на курс искусствоведения. А потом увидел огромные зеленые глаза.

— Ну ничего, я тебя простила авансом. Потому что мы опять будем с тобой работать, и не надо мне тут качать головой. Я сейчас объясню, в чем дело, и ты согласишься, — она первый раз оторвала от него взгляд и огляделась в поисках официантки. — Надо выпить.

Когда появилась розовая девочка, Соня заказала водку с грейпрфутовым соком. Гурни вопреки здравому смыслу тоже.

— Итак, господин почетный пенсионер, — произнесла она, когда коктейли принесли, — прежде чем я вскружу тебе голову новыми перспективами, расскажи что-нибудь.

— О чем?

— Ну у тебя же есть какая-то жизнь?

У него было неприятное чувство, будто она и так все знает про его жизнь с ее сомнениями и метаниями, но это было невозможно — он не говорил с ней о личном, даже когда они плотно общались в галерее. Он кратко ответил:

— У меня все хорошо.

— Только говоришь ты это таким тоном, что дураку ясно, что это неправда. Так говорят из вежливости или для отмазки.

— Тебе правда так кажется?

Она сделала глоток коктейля.

— Что, не расскажешь мне правду?

— Какая правда тебя интересует?

Она чуть наклонила голову и секунду молча изучала его лицо, а потом пожала плечами.

— Лезу не в свое дело, да? — она отвернулась к пруду.

Он в два глотка выпил половину коктейля.

— Жизнь всегда примерно одинаковая. Череда обстоятельств. Немного того, немного сего.

— В твоем исполнении «то и се» звучит как ужасающе скучная череда обстоятельств.

Он рассмеялся, но это был невеселый смех. Некоторое время они молчали, потом он заговорил:

— Жизнь за городом оказалась не такой приятной, как я ожидал.

— А жене нравится?

— Здесь красиво. Горы и все такое. Не то чтобы я не ценю…

Она проницательно сощурилась.

— Двойное отрицание тебя выдает с потрохами.

— Черт. Неужели настолько заметно, что у меня проблемы?

— Недовольство всегда заметно. Почему тебе в нем так страшно признаться?

— Дело не в недовольстве… просто мои навыки, мое устройство ума — они здесь не пригождаются. Я привык анализировать ситуации, нащупывать суть проблемы, обнаруживать несостыковки, решать задачи. Но теперь… — он снова замолк.

— А жена, как водится, считает, что ты должен быть в восторге от ромашек, а не анализировать их устройство. Надо просто говорить: «Вау, как красиво!» А не «Как так получилось, что они здесь выросли сами?» — я угадала?

— Что-то в этом роде, да.

— Ну вот, — произнесла она с внезапным энтузиазмом. — Поэтому тебе очень важно кое с кем встретиться.

— С кем?

— С человеком, который принесет тебе деньги и славу.

Гурни поморщился.

— Да, знаю, знаю, деньги тебя волнуют мало, а слава не волнует совсем, и сейчас у тебя на полную катушку включится рационализация. Но подожди спорить и представь… — она огляделась. Немолодая пара медленно поднималась со своих мест, словно этот процесс необходимо было совершать с предельной осторожностью. Молодежь со смартфонами продолжала что-то строчить, глядя в экранчики. Гурни подумал, что, вполне возможно, они переписываются друг с другом, сидя за одним столиком. Соня продолжила заговорщическим шепотом:

— Представь, что этот человек хочет купить один из твоих портретов за сто тысяч долларов. Что бы ты на это сказал?

— Что у него не все дома.

— Думаешь?

— А какие варианты?

— В прошлом году на одном аукционе офисное кресло Ив-Сен-Лорана купили за двадцать восемь миллионов баксов. Вот тут я соглашусь — это надо быть бабахнутым. Но сто тысяч за потрясающий портрет серийного убийцы? Немного удивительно, но ни капли безумия в этом нет. И, насколько я понимаю про этого человека, если с ним связаться — цена твоих работ будет расти и дальше.

— Ты с ним знакома?

— Лично познакомились совсем недавно, но я много о нем слышала. Это коллекционер-отшельник, который раз в энное количество лет появляется, ввергает всех в шок какой-нибудь экстравагантной покупкой и снова исчезает. Имя у него, кажется, голландское, но откуда он, точно неизвестно. Может, из Швейцарии или Южной Америки. Человек-загадка. Короче, когда сам Йикинстил выражает интерес к какому-то художнику, за этим следует страшный ажиотаж. Страшенный.

Розовая официантка успела дополнить свой эклектичный наряд шарфиком и теперь собирала посуду с опустевшего столика. Соня подозвала ее:

— Дорогая, можно еще водки с соком? И моему другу тоже.

Глава 27

Есть о чем подумать

Гурни не понимал, как реагировать на новость. Всю дорогу домой он мучительно пытался отвлечься и подумать о чем-нибудь еще.

Он ничего не понимал в «мире искусства», кроме того, что этот мир населен людьми, настолько же не похожими на полицейских, как попугаи не похожи на ротвейлеров. Год назад, занимаясь портретами, он не успел толком окунуться в эту среду, если не считать нескольких визитов в галерею, — но там не водились богатые коллекционеры и не продавали кресла модельеров за баснословные деньги. И ничто не предвещало, что человек со странным именем Яй Йикинстил захочет купить ретушированное фото маньяка за сто тысяч долларов.

Помимо фантастического предложения его также взволновала чересчур откровенная заинтересованность Сони. Не только в проекте, но и в нем. Она даже намекнула, что если выпьет больше, чем дозволено, чтобы сесть за руль, то, пожалуй, снимет номер в мини-гостинице при «Гарцующей утке». Судя по интонации, это был даже не намек, а явное приглашение, и отказ потребовал от Гурни самообладания, какого он за собой даже не подозревал. Хотя, возможно, самообладание — слишком громкое слово. Просто он никогда не изменял Мадлен и не собирался внезапно начинать это делать.

Впрочем, он не был до конца уверен, что именно отказался от приглашения, а не отложил согласие.

Они договорились встретиться с Йикинстилом в субботу в Манхэттене, обсудить сделку и, если она окажется юридически прозрачной, принять предложение. Соня была готова выступить брокером и заниматься деталями. Получалось, что Гурни вовсе не отверг ее, а, напротив, добровольно вовлекал в свою жизнь.

От этих мыслей его била неприятная дрожь. Он попытался отвлечься на дело Перри, не без иронии отметив, что рассчитывает успокоиться, думая о кровавых подробностях.

Метания утомили его настолько, что он задремал за рулем и чуть не разбился. Он проснулся лишь потому, что у обочины оказалась здоровенная яма, на которой машину как следует тряхнуло, и он, очнувшись, успел вовремя вырулить обратно на дорогу. Спустя несколько километров он притормозил у автозаправки, где купил стаканчик мутного кофе, надеясь замаскировать нехорошую горчинку дополнительной порцией молока и сахара. Вкус все равно был отвратительным.

В машине он достал список из папки по делу Перри и позвонил сначала Эштону, а потом Уитроу Перри, но оба раза попал на автоответчик. Эштона он просто попросил перезвонить, а Перри сказал, что хотел бы встретиться в ближайшее время, добавив в конце: «Если я забуду, напомните, что я хотел задать вопрос насчет вашего „Везерби“».